Рубаха неволи. Нелли Лукожева

         Памяти жертв репрессий 1929-1937 гг.

Курп течёт,
и его приток
обвивает излучины поймы.
Как литая обойма,
воздушный поток
так и хлещет, сечёт
адыгский народ
на Арик-горе,
бьёт и бьёт по мне….

Вот и свет
и его поток,
расцветают побеги кизила.
Их небесная сила,
как будто в острог,
в железное «нет»
на множество лет
попала в наш дом,
обвитый плющом.
Душит плющ
молодой побег,
деревца на корню убивая.
И та сила лесная,
наш земной оберег,
что взращён светом душ,
силой прежних веков –
тоже в гнёте оков.

Плющ как плеть.
К телу льнёт,
обвивая стволы деревьев,
раздирает в своем нетерпенье
их кору, соки пьёт,
словно рвется суметь
вырвать души и в сеть
своих зарослей взять
то, чего не отнять.
Алый плод
на земле будет гнить,
но вдавить, растоптать невозможно
крепких косточек силу подкожную.
Их пилой распилить,
если высохла плоть?
Нет, нельзя расколоть
ни основу, ни суть –
об ином позабудь.

Кровь плодов
по земле течёт.
Породит ли земля и творила 
когда-либо деревья кизила,
чтоб они в свой черёд
удивляли народ
урожаем даров
без ядра, без костей?
Для кого так нужней?
Была бы опора
новым росткам,
спаслись бы деревья,
от угнетенья,
и смерть по следам
не ходила б упорно –
а ведь эта чума
рукотворна.
Вернуть бы её тем же бесам,
снова дерево станет лесом.

Курп течёт
по старому руслу,
огибает рельефы долины.
Слезами путь его устлан,
а там, высоко на вершине,
буря кроны качает и гнёт
и на вечность твердыни Кавказа,
мрачна, глуха и безглаза,
в слепом своем произволе
бросает рубаху неволи.

Перевод с кабардинского