Сердце Данко

В тумане рынка, средь толпы безликой,
Где каждый стон за серебро продаст,
Стоял он, Данко, с мукою великой,
И гас в его глазах огонь и страсть.

Не тот, что вёл людей из тьмы болотной,
Не тот, чей подвиг воспевал народ.
Теперь он был измученный, голодный,
Забывший славы мимолётный взлёт.

Толпа, что он спасал, смеялась едко:
«Смотрите, вот герой! И нищ, и наг!
Его легенда ржавая монетка,
А сердце просто выцветший пустяк».

И он, устав от холода и мрака,
От равнодушия спасённых им,
Решил: «Раз в мире нет иного знака,
Пусть станет сердце товаром моим!»

Он вышел в центр, где шум и торг кипели,
И крикнул так, что замерла толпа:
«Продам я сердце! То, что вы хотели
Увидеть в небе, где слепа тропа!»

Он грудь рванул. И вынул пламя смело,
Но свет его был тускл и не лучист.
Оно в руке отчаянно горело,
Как на ветру дрожащий, павший лист.

«Берите! он хрипел. Оно горело
За вас, когда вы проклинали путь!
Оно любило, верило и пело,
Когда вам страшно было и вздохнуть!»

Подходит к нему купец с ухмылкой сытой,
Взял сердце щипчиками, чтоб не жгло.
«Ну что ж, товар. Хоть вид его побитый.
Поставлю в доме, чтоб давал тепло».

Другой сказал, «Я дам за это чудо
Всего лишь медь. Оно горит слабо.
Я растоплю его и выйдет груда
Сверкающего шрама-серебра».

А третий, пьяница, смеялся громко:
«Я подожгу им свой дешёвый ром!
Геройский жар в кабацкой полутьме неловкой.
Вот это будет настоящий гром!»

И Данко слушал. И огонь в ладони
Сжимался, гаснул, превращаясь в прах.
Он продал свет, что был сильней погони,
За смех, за медь, за пустоту в глазах.

И он ушёл, без сердца, в мрак бездонный,
Обычный призрак в серой суете.
А мир, его теплом не опалённый,
Так и остался в вечной темноте.

Но кто-то вдруг, ребёнок босоногий,
Чей взгляд был чист, как утренняя рань,
Поднял с земли, у пыльной у дороги,
Упавшую на землю пепла длань.

Он не увидел ни цены, ни торга,
Ни слабости угаснувших лучей.
Он ощутил лишь отголосок восторга,
Что жил в том сердце тысячи ночей.

И он прижал тот пепел к сердцу близко,
И прошептал, не видя никого:
«Оно горело… Пусть теперь и низко,
Но я согреюсь от тепла его».

И в тот же миг, как искра в буреломе,
Что разжигает вековой пожар,
В груди ребёнка, в его малом доме,
Проснулся тот же ослепительный дар.

И вспыхнул свет! Не тусклый, не побитый,
А новый, ясный, словно солнца лик.
И побежал по площади забытой
Восторженный и всепрощающий крик.

Толпа застыла, видя это диво:
Из праха, проданного за гроши,
Вставало пламя гордо и красиво,
Как гимн бессмертной, огненной души.

Купец отпрянул, щипчики роняя,
Пьянчуга ром свой выплеснул на грязь.
И поняли они, свой стыд не зная,
Что жизнь прошла, со светом не соприкасаясь.

А Данко, что брёл в пустоту без цели,
Вдруг обернулся, чувствуя тепло.
Его пустые очи прозревали,
И видели, как солнце вновь взошло.

Он не вернулся. Он не смел вернуться.
Ему не нужно было больше слов.
Он видел свету суждено проснуться,
Когда к нему готова чья-то любовь.

И он растаял в серой пелене тумана,
Уже не призрак, не герой, не тень.
Лишь тихий отзвук древнего обмана,
Рождающий на пепелище новый день.

А мальчик шёл, неся огонь в ладонях,
И освещал дорогу для других.
И мир, что спал в своих пустых погонях,
Проснулся в первых отблесках его живых.

И в этом свете, новом и безбрежном,
Растаял холод равнодушных лиц.
И кто-то, голосом смущённым, нежным,
Спросил, «Откуда свет без всех границ?»

И мальчик, чьи глаза сияли ярко,
Ответил просто, не тая огня,
«Он был всегда. Он ждал. Ему не жарко,
Ему лишь нужно было верить в меня».

Он не сказал про Данко, про героя,
Про пепел, что нашёл в дорожной мгле.
Ведь пламя, став однажды чьей-то долею,
Уже не помнит о своей золе.

Оно живёт в движении, в порыве,
В протянутой руке, в простом «держись».
В том крике, что звучит на горном срыве,
И в шёпоте, что означает «жизнь».

Купец, что сердце взвешивал на вес,
Вдруг вынул золото из сундуков
И молча стал мостить дорогу в лес,
Туда, где мрак был вечен и суров.

А тот, что плавить свет хотел на медь,
Разбил свой горн, раздул свои меха,
И стал ковать не копья, чтобы впредь
Душа чужая не была глуха,

А плуги, что взрезали целину,
И струны, что рождали дивный звук,
И понял он впервые тишину,
Что наступает после долгих мук.

Пьянчуга же, протрезвев от чуда,
Собрал детей, что плакали впотьмах,
И стал рассказывать им ниоткуда
Легенду о пылающих сердцах.

Он говорил, что свет нельзя купить,
Нельзя продать, нельзя разбить на части.
Его возможно только подарить,
И в этом высший смысл и высшее счастье.

И люди шли за мальчиком, как прежде
Шли за другим, но в этот раз не вслед.
Они несли в себе огонь надежды,
И каждый сам себе был факел и рассвет.

Не нужно было больше рвать грудину,
Чтоб доказать величие огня.
Достаточно развеять паутину
Со своего, грядущего, нового дня.

И где-то там, за гранью мирозданья,
Где тени обретают свой покой,
Душа, что звали Данко, без страданья
С улыбкой наблюдала за рекой,

Рекой огней, что хлынула по свету,
Рождённая из искры лишь одной.
И поняла, что жертва та к ответу
Призвала не толпу, а мир иной.

Мир, где не нужно подвига и славы,
Где каждый искра, каждый проводник.
Где нет ни судей, ни пустой отравы,
А есть лишь сердца всепрощающий крик.

И мальчик вырос. И его ладони
Уже не обжигало то тепло.
Он научил им согревать в погоне
Тех, чьё отчаянье на дно влекло.

И передал свой дар не пепел даже,
А просто веру, что в любой груди
Есть солнце, что однажды миру скажет,
«Не бойся мрака. Просто в свет иди».