Твоё имя в тени времени

Время вечно, как прибой, что у берега играет:
то ласкает оно покой, то судьбою угрожает.
Никого оно не ждёт, не смягчится скорой просьбой,
ходит шагом наперёд — строгой, вечной, незнакомой.

Миг рождается во тьме, искрой пламени незримой;
он живёт в своем тепле, тонкий, краткий и ранимый.
Минута — след пера, что судьба ведёт старатно,
и в её дрожи с утра свет мечты горит обратно.

Месяц бродит над полями, свет его — как вздох эпох;
он качает облаками тишину пустых дорог.
Год уходит, как солдат, в ту степную полутьму,
где вдали, от зміг и дат, память строит кутерьму.

Но и там, где нет весомости, где парит звезда одна,
время держит ход упроченный — не теряет света с дна.
Всё оно стекает вниз, словно ручей с горных скал,
не найдя в пределах триз весь покой, что мир искал.

Утро тихо в серебре шепчет миру обновленье;
в нём в росистом октябре есть и старость, и рожденье.
Полдень — жаркий властелин, он часы кует в сиянье,
и в его огне один путь ведёт в иное ранне.

Вечер царственно идёт, облачившись в мрак чертога;
он часы на стан ведёт, уводя их понемногу.
Ночь — княгиня с черной вуалью, песнь звёзд тихо сочитает;
все мгновенья за печалью сохраняет и прощает.

День вчерашний — словно дым, смех клубится над долиной;
он уходит чередным, где мечта спит домовиной.
Но сегодня — миг живой, теплый, светлый, вдохновенный;
он хранит мотив земной, хрупкий, чистый, сокровенный.

В шумном зале светских слов маски пляшут, свечи тают;
танец времени таков — в нём мгновения сгорают.
Вот дитя смеётся там, в нём безмерность света дышит;
время шепчет по векам: «Не вернуть, как ни напишешь».

Юность — вихорь быстроты, ветром жадно спорит с далью;
но на грани красоты зрелость ждёт с большой печалью.
Зрелость — дуб, стоящий прочно, твёрдо черпая корня свет;
время в ней скользит нарочно, сохраняя свой обет.

Осень тихо шелестит, золотится в темном поле;
время в думах лет звучит, собирая всё к ядру воли.
Зима пишет на стекле серебристую завязь —
и в холодной тишине время так же держит связь.

Гром в высоких серых скалах будит сон нагих вершин;
время в дальних небес залах клич несёт, как властный чин.
В старых битвах, в рёве полот, в сабель звонком переломе,
даже там, среди болот, время держит всё в знакоме.

Парус медленно идёт, входит тихо в порт ночной;
время меряет свой взлёт чакрой над морской волной.
Караван идёт в песках, где мираж играет жаром;
время в дальних облаках держит путь над этим даром.

Горный лёд звенит в тиши, отражает синий свет;
там, вдали людской души, время правит свой обет.
Храм, в котором лик святой смотрит с высоты былого,
хранит тайны под собой — время шепчет там земного.

Город шумный громыхает, окна блещут, ртутью дышат;
время тени сдвигает, оставляя следы крыше.
У реки дитя смеётся, запускает лист ладонный;
время тихо там поётся, средь воды струясь бессонной.

Старость — тихий перевал, где ветра несут печали;
но и там живёт хорал времени, что дни венчали.
Всё течёт, и никогда не вернётся всплеск забытый;
время — сплав из бытия, вечный, мудрый, сердобитый.

Но среди его дорог есть одна, чудес иная:
с человеком — светом строк, той, которая, родная,
дарит миру ровный свет, смех и взгляд одной секунды —
и в которой мой завет тихо треплет ветра струны.

С ней минуты — как мечты, что не хочется терять нам;
в нежной линии черты тает время в лёгком сахаре.
С ней и миг не пустота, но небесная струнина;
даже вечность, как слюда, перед нею леденеет.

С ней мгновения легки, словно птицы над долиной;
время робко у реки ставит след своей картины.
С ней не следую часам, не измериваю дали —
только сердцем по весам я храню, что нам создали.

С ней струится каждый час, как вино в старинной чаше;
всё вокруг сияет враз — тишина становится краше.
И когда грохочет миг, толкая к дорогам новым,
с нею слышу сердца крик: всё не кончится условным.

Дни проходят, и цветут, и, как свечи, тихо тают;
но в её одном салют все эпохи воскресают.
С нею годы — не года, а игра небесной меры,
с нею шепчет тишина, дарит веру, гасит страхи.

В её взгляде — тот огонь, что сменяет ход столетий;
время склонится долонь, если встретит её светел.
И когда пройду свой путь до последнего заката,
с нею, может, я добуду звук, что вечностью богатый.

Ты, которой свет и снег и весна даны поровну, —
с кем теряется мой век, с кем минуты неосновны, —
ты даруешь пустоте новый смысл и мир высокий;
с тобой вечность — не чертог, но цветок живой и тонкий.

С тобой даже тишина — это песнь небесных линий;
ты одна мне так нужна, чтоб смягчать удары времени.
Если б спросили: где мой путь, что дороже всех порогов? —
я бы молвил: «Там, где грудь дышит рядом с ней, без рогов».

Время будет всё струить свой поток к иным пределам;
с тобой — мир иной златит, где мы оба стали делом.
И пускай стремится мир к неизвестной, мрачной дали —
наш союз — небесный пир: мы к нему вдвоём взлетали.

Да, мгновения летят, и года проходят мимо;
но с тобой, мой тихий клад, каждый миг неповторимый.
Так и будем мы идти, не считая бег минуток;
ты — дыханье красоты, я — хранитель наших звуков.

И пускай временем мир закован, холоден, неистин, —
ты одна мне даришь мир, превращая бег в лучистость.
С каждым вздохом, с каждым днём понимаю я впервые:
время — властелин земной, но любовь сильней стихии.

И с тобой оно — простой, светлый ангел, незаметный,
что ведёт по тропке той, где стоят мгновения вечны.