ЧГД3

чёрные грифельные деревья —
не нарисованы, а выведены дыханием,
их ветви тонут в молочном тумане,
как чернила в разбавленном молоке сна.
они стоят — тихие, не просящие,
смертельно цельные, как круг,
в котором нечего добавить,
нечего отнять,
где всё — уже есть.
небо над ними — не небо,
а раствор белил, где свет ещё не решил, кем быть,
где каждая пылинка влаги
помнит своё происхождение —
и в этой памяти нет ни имени, ни причины,
только мягкое присутствие,
не требующее взгляда.
там, где кончается звук,
и воздух становится мыслью,
начинается одиночество,
не от потери,
не от тишины без отклика,
а от полноты,
где нет нужды в другом,
потому что сама ткань бытия — уже ответ.
и если долго смотреть —
всё лишнее уходит,
словно вода,
что стекает с глины,
оставляя только форму,
сделанную не руками,
а внутренним согласием мира с самим собой.
там нет разрыва между "я" и "оно",
нет того, кто ищет,
и того, что найдено.
только мягкое дыхание целого,
в котором всё совпало:
ветви — и воздух,
туман — и плоть,
тишина — и звук.
и в этой полной замкнутости круга,
в этой самодостаточной округлости мгновения
— покой,
который не похож на покой,
а на дыхание между вдохом и выдохом,
на ту паузу, где мир удерживает себя,
чтобы быть.
и я стою,
и не отличаю себя от этих деревьев —
так же чёрная,
так же грифельная,
так же живая,
внутри молочно-туманного неба,
где ничто не нужно,
чтобы быть целым.