Притча

На дикой брошенной дороге,
Средь тёмных елей да ольхи.
Сидел старик, вдосыть убогий,
Подмявши цвет и лопухи.

Вокруг шумел столетний ельник;
У крон звучало пенье птиц.
А у обочин, вживших хмельник,
Поднялся вереск без границ...

Ни городишек ни селений,
Вблизи безлюдного пути.
Лишь дикий морок, из явлений,
Да злая тишь как ни крути.

А из пролеска и дичины,
Нежданно ухнувших совой.
Открыв все склонности зверины,
Перекатился волчий вой.

Всему что виделось в округе,
Не приведи названье дать!..., -
Из мрака глазища, зверюги,
А меж деревьев злая гать.

А у опёночной подстилки,
Меж подрастающих грибов.
Мелькали лешие, в ухмылке,
С кровавым рядом из зубов.

И даже в кронах пышных елей,
В каких вершины не достичь!...
Ожесточённо-оголтелей,
Развозникался чёрный сыч.

Не поворачиваясь к лесу,
Тишком грозящему чужим.
Седой старик, читавший мессу,
К страшилкам ставился глухим.

Его не трогали ни морок,
Ни нараставший волчий вой!
Он был спокоен, до подкорок,
И занят явственно собой.

Неугомонная сорока,
В ветвях наклоненной ольхи.
Явилась в качестве пророка,
Учуяв запах требухи.

Но бестревожный к лесу старче,
Закончив чтение молитв.
Отдал грядущее, удаче,
Чураясь паники и битв.

С его и опытом и школой,
Учившей вечно выживать.
Седой старик, что ноне квёлый,
Сумел и в глушье бытовать.

Вся близлежащая природа,
От рослых елей до травы.
Сочла и он..., лесного рода,
Раз прибыл с ладом без лихвы.

Добро с незлобием к доверью,
Хоть средь народа хоть в глуши.
Общепонятно даже зверю,
Не содержащему души.