Цикл Студент Караганда 1997-98 годы

Посвящено Александру Степонавичюсу.

Старый стол, шифоньер — их хозяин еврей,
Не красив, не спесив, не отчаян.
Он всегда одинок и почти нелюдим
В свете грязных и битых окраин.

Он умён, как всегда, и полезен подчас
Людям разных шальных направлений.
Его совесть чиста, хотя он всякий раз
Проклинает моменты рождений.

Он готов умереть, но готов и пожить,
Ведь всему только Яхве хозяин,
Его имя Исаак- вытирающий пыль,
И от этого нет в жизни тайн…

_____________________________________________
Собака

Собака, верная, как смерть,
хозяину не докучает.
Она печальна, он скучает.
Никто из них не замечает
осколки пролетевших лет.
Текут мгновенья, как столетья,
и нет ответа в междометьях,
да и глагол здесь явно плох —
промчалась жизнь, последний вздох.
__________________________________________
Весна

Вчера увидел первую муху.
Она гораздо важнее грача.
Ходит, нет, ступает с натугой,
Всем видом требуя себе врача.
Для неё жизнь — не две-три копейки,
Её судьба — сладких отходов бак.
В парке — поцелуйные скамейки,
В глазах — перевяленный кавардак…
Ей от апреля до ноября
Отмерена на наш век — малость.
Но не жалей, человек, сопя,
Мухой — свою биологическую отсталость.
И потихоньку-потихоньку — в лёт,
Идут её липкие крыльца,
Брови кудлатые — в разлёт…
О, муха Весны —
Величавое рыльце!
_______________________________________
Монастырь уснул…

Монастырь уснул, убаюкав Христа,
того, что пришёл из Колыбели.
Монахи не молились с утра —
они тихо в ясельках бледнели,
стараясь Бога не испугать,
не навлечь на Него страхи, печали.
И ангел Божий не смел им пенять
за то, что Господа с неба взяли.
Но вот вернулось на небо светило —
и ожил чудной монастырь.
И это во мне шестерёнки разбило,
которые свил недопырь…
Ведь во мне тоже что-то бывает,
бывает — не разобрать.
То тварь в человека превращает,
то человек превращается в тварь…
____________________________________
Зарисовка

Чужие вещи плохо служат нам,
как женщины, забытые в бедламе…
Хозяева их шкодят по ночам,
тревожа мир озябшими ногами,
по половицам, жалостно скользя,
вдыхая запах погорелой пыли.
Их души высекают дрожь огня.
И — тихий стон. Ужель мы тоже жили?
_______________________________
Эрл троллей

Как переборы тонких пальцев,
Как музыка алмазных струн,
Грусть погружает сердце в танец,
В небытие норвежских рун.

Среди снегов и скал фьордов,
Среди языческих дубрав
Так нелегко живёт уродство,
Храня свой призрачный талант —

В поэзии эльфов, поэзии фей,
В поэзии бренных искусов.
Творит свои саги не воин морей,
А тролль, проклинающий чувства.

Любви к королеве он не был един,
И сердце своё пожирая,
Молчит горных скал и мечей властелин,
Молчит — и беду насылает.

Кто сможет сквозь сети героя пройти?
Где тот, кто ловушки лихие разрушит?
Эрл троллей в изогнутых пальцах своих
Поместит и разум, и душу.

Ему нет нужды доводить
До крови финал этой сказки печальной:
Один за одним все в омут сошли —
Её женихи в день венчальный.

Но разве виновен в том тролль-властелин?
Он просто об этом лишь думал…
И снова секира на плаху летит —
Палач заработал свой ужин.

Тролль ждёт беспрестанно, здоровье храня.
Лишь одна мысль всё туманит:
Он молод, умён — и так будет всегда.
Она же уж скоро увянет…
__________________________________________
Капель

Весна приходит в город, географически с Юга,
В городе смех и радость ведь в нём заправляла Вьюга,
Гордая госпожа, в полон захватившая Землю,
По улицам хлещет Весна, дикой птичьей капелью,
В трелях замерзших звонков, в танце зонтов, в эскападе,
Город из снежных оков падает в женщин объятья,
И мой застуженный глаз радуют мини-юбки,
Робкий весенний спецназ в городе третьи сутки,
Вьюга желает блажить и припекать одеяло,
Белое пламя свечи Мир задувает устало,
Ночью, приплывёт Зима в помощь наперстнице Вьюге,
Чтобы отморозить нос Весне в леденящем испуге,
Но ночь оседлает день, Господи, как банально,
В город крадётся Апрель, трогательно и печально…
____________________________________________________

Может быть, когда-нибудь позже,
Может быть, даже не с ней,
Скажут мне в какой-нибудь Польше:
— Знаешь, Коля, ты всё-таки еврей!

И отвечу, ничуть не краснея,
Не стыдясь за натуру свою:
— Может быть, я и стану евреем
В вашем Богом забытом краю!
_____________________________________
Танька

Под лоскутным одеялом, на краю Катунь-реки,
Ты шептала мне: «Татьяна… разве ж это мужики?
Тот поехал к моей маме — дескать, требовать руки…
Перепился и задрался, а венчанье — пустяки?»

Я кивал, курил угрюмо, понимая, о чём сказ.
От любви сводило зубы, так что Южный Крест погас…
Ты вдруг резко изогнулась, глаз наполнила игрой,
И сказала: «Мой хороший, почитай, мой дорогой…»

Я стих начал по привычке — про далёкие края,
Про узбечку и москвичку, про Иркутск и поезда.
Переврав хорей и рифмы, я жизнь начал вспоминать…
Ну а Танька вся обмякла — и давай в плечо рыдать…

Поцелуем обогревши, притянул её к себе.
Наши души шли по стёжке по ноябрьской луне…
А поутру, с первой зорькой, я отправился в район:
Там предстал я перед тройкой — был осуждён, погребён…
__________________________________________
Стихи

Я научился рисовать стихи.
Не для красы и шелеста парада.
Стихи — орудие моей тоски.
Самоубийство — слабая ограда.
Они способны мысли истолочь,
Залить сомненье краскою пурпурной,
На санях по траве волочь
Твой нежный взгляд и поцелуй ажурный.
Я научился рисовать стихи.
Мне полотно — твоя спина нагая.
На ней я делаю нелепые штрихи,
Которые всё — от дьявола до Рая.