В тысячный раз

Когда я в тишине — я знаю всё на свете.
Я — целый океан, спокойный и глубокий, где ответы, как кораллы, растут на дне, не требуя ни жестов, ни единого звука.
В этой воде, прозрачной и соленой, я понимаю устройство всех ветров и причину каждого своего прилива.
Но когда я становлюсь рядом с тобой — с меня сдирают кожу.
Всё, что было защищённым и своим, становится открытой раной, нервом, задетым случайным дуновением.
И за твоим образом — этим щитом из множества улыбок и необдуманных слов — ты прячешься так усердно, что мои пальцы,
которые стучатся, ищут хоть щель, хоть скважину, стираются в кровь о гладкую поверхность.
Этот стук — он не про вход, он просто про «я здесь, я жива», — отскакивает, как горох о бетонную стену.
Меня приводила в ледяной ужас эта геометрия: мы в сантиметрах, но между нами — световые годы твоего непонимания.
Я видела - ты не думал. Снова. И эти два слова для меня — не упрёк, а чёрная дыра, в которую проваливалась вся моя уверенность в себе.
Всё, что было твёрдой почвой, становилось зыбким песком, где прорастали ядовитые цветы тревоги,
а ревность — это просто страх, что кто-то другой увидит тебя за тем щитом, до которого мне так и не дано было дотянуться.
А потом приходила холодность. Моя. Та, что вымораживает глаза и сковывает горло.
Она — не месть, нет. Она — аварийный выход, когда в доме пожар и дышать уже нечем.
Ты воспринимал всегда её как замок на двери, который нужно оставить в покое, пусть себе ржавеет.
И твои глаза начинали искать других — тех многих, кто посмотрит на тебя с теплом, которое я бережно хранила, но растеряла по крупицам, постоянно объясняя очевидное.
Разве ты не видишь этой связи? Непонятной аксиомы: мой лёд — прямое следствие твоего ветра.
И как же тебе не понять, что сильные чувства — это не одеяло, в которое можно завернуться,
а кислотный дождь, что разъедает всё наигранное, всё ребяческое?
Неужели, не понятно, что сильные чувства - ответственность? Что это никогда не просто?
Что в этой игре на выживание триггером для тебя становлюсь не только я,
но и ты сам — собственной рукой, брошенной фразой, этим вечным «не подумал».
Я устала себе объяснять, что «этого не повторится».
Поведение повторится. Потому что это — твоя природа, твой рельеф, твой типичный ландшафт.
Я с тобой была без кожи. Увы, наивно полагая, что она когда-нибудь нарастёт, станет прочнее.
Но вместо этого содрались последние, самые тонкие, невидимые слои — те, что отделяют душу от внешнего мира.
И я, наконец, почувствовала тогда, что такое — просто боль на ветру.
И винить некого. Ни тебя, ни себя. Мы просто были двумя разными текстами, написанными на разных языках,
и наши переводы друг для друга всегда оказывались неточными, полными потерь.
Остался лишь осадок. Горький, как полынь на языке. И усталость.
Усталость от необходимости снова и снова разжёвывать то, что и так должно быть ясно, как день.
От этих бесконечных попыток вложить в твоё ухо истину, которая для меня кричит в каждом атоме тела,
а для тебя — влетает в одно и вылетает из другого, не задев ни одной струны.
Мне кажется, я повзрослела на десять жизней вперёд. Остались лишь два риторических вопроса к себе: сколько можно? не пора ли поберечься?