Вызов эпохе

Ключами Блока открыв эпоху,
Не зная толком, что дальше ждёт,
Считаясь с властью, но споря с Богом,
Сергей Есенин рванул вперёд.

За громкой славой, любовью мира
В лаптях не станешь всю жизнь бежать.
Есенин понял, чтоб стать кумиром,
В Москве известным он должен стать.

В стране то войны, то голод лютый,
То нет бумаги, то нет чернил.
Поэт голодный, зато обутый,
Стихи читает и людям мил.

Его смекалке, его сноровке
Любой бы точно был удивлён.
Издал он сборник, купил обновки.
Глаза, как небо, а волос - лён.

Другие плачут: в стране разруха.
Страдает сильно от бед народ,
А этот крепко судьбу за ухо
Схватил и к счастью её ведёт.

Имажинистам покой не снится:
Их критикуют и ждут в суде.
На месте точно им не сидится,
Но выступают они везде.



В июне 1918 года Сергей Есенин познакомился с  Анатолием Мариенгофом, и они начали обдумывать новую поэтическую школу, которая изменит всё, работая на независимых от государства началах, но одновременно служа правде и будущему этого государства: надо было только суметь объяснить это большевистским вождям.

Есенин проживал с Анатолием Мариенгофом, но их быт не был характерным для той эпохи. Экономка Эмилия, борзая собака Ирма, обеды из трёх блюд, накрахмаленные воротнички. Никакие гости в дом без приглашения не попадали.

Одевались поэты одинаково: белые куртки, синие брюки и белые парусиновые туфли.
В те годы уже существовало понятие «золотая молодёжь»; Есенин с Мариенгофом становились не просто её олицетворением, но — вождями. Передвигаться только на извозчиках, иметь своих портных — культ своеобразной удачливости.

Имажинисты создали свой групповой стиль, который вызывал зависть у менее удачливых собратьев по перу. Здесь всё шло в дело: манифесты, шумные акции, выход книг, безукоснительный денди-стиль в одежде, нарочитая скандальность и безусловная работоспособность. Такое их поведение было вызовом самой эпохе.

В самом дальнем левом углу зала в кафе "Стойло Пегаса" была «Ложа имажинистов»: два диванчика и столик — помещалось всего шесть человек. Никто, кроме имажинистов, не имел права там сидеть — только если хозяева специально приглашали. Барышни, молодые поэты из провинции и прочая городская публика смотрели в левый угол с томлением и тоской. Там восседали небожители, хозяева жизни.

Имажинистам было что показать и что сказать. В своё дело они искренне верили и были убеждены, что протаптывают тропы в то самое неизведанное. Никто свои любовные удачи ни в поэзию, ни в публичную сферу не переносил. Имажинисты всегда появлялись на людях либо по одному, либо друг с другом.

Писатель-эмигрант Михаил Осоргин писал: «Когда большинство поэтов и поэтиков в СССР пошли прислуживаться писаньем транспортных стихов, декретовых басен и лозунгов для завёртыванья мыла, — имажинисты… делали то, на что другие не решались: не желали сдаваться и отстаивали по-своему право писателя говорить, что ему хочется."

Большинство поэтов в Советской России не могли издать своих стихов, а имажинисты спокойно пользовались возможностью выпускать книги. Пролетарские поэты чувствовали за имажинистами не только наглость и вызов, но и невесть как приобретённое право на подобное поведение. Причём ни одного знакомого чекиста у имажинистов не было. Однако имажинисты, отдавая себе отчёт, что со всеми своими сомнительными делами ходят по краю, могли нарочно распространять слухи о своей вхожести в «кабинеты».

Против имажинистов работала идеологическая машина: центральные газеты  били по ним очередными убийственно-критическими памфлетами. Надо понимать значение прессы в те времена, уровень доверия к ней: в сущности, молодые советские граждане должны были отвернуться от этих "шарлатанов." Но всё складывалось ровно наоборот: их стихи читали всё больше и больше.

Сергей Есенин хотел быть не просто первым, а мечтал стать самой сильной любовью своего народа, самой важной, самой дорогой. Имажинизм дал Есенину настоящую, весомую славу, хотя и с оттенком скандальности: десятки тысяч проданных книжек и целую армию поклонников и поклонниц.