Снова накопила

Я долго молчала,
и тоска стала врастать в меня корнями,
как дерево, что ищет воду в трещинах асфальта.
Я думала — это по тебе,
а оказалось — по себе той,
которая могла дышать, когда слышала твои шаги.
Я снимаю с себя броню,
и металл падает с гулом, как старый лифт,
и под ним — живая кожа,
и я боюсь, что в неё ударят,
что кто-то попадёт прямо в рану,
куда нельзя другим,
но тебе — можно.
Так я устроена:
ты получаешь доступ к самым мягким моим местам,
как будто только твоя рука знает пароль от замка.
Я тоскую, но тоска — это не о тебе.
Она — как голод, как пустая чаша,
как голос ребёнка, который спрашивает в темноте:
«Ты здесь?».
И каждый ответ, даже если он приходит издалека,
становится для меня солнцем.
Ожидание завелось во мне, как мотор,
и я не заметила,
как сама раскрутила этот маховик:
каждый взгляд, каждое «может быть»
становилось бензином.
И ревность — старая тень,
что всегда ходит следом,
выходила из углов и шептала:
«Смотри, он уделяет время не тебе,
он смеётся там, где тебя нет».
Я злилась на отражения,
на вымышленные образы,
на картинки, что чужды моей коже,
и мне казалось, что их линии острее моих слов.
Я хотела, чтобы ты почувствовал мою боль,
но боль не передаётся:
каждый носит свою в закрытой коробке,
каждый зашивает свои дыры обрывками ветра.
Никто не может прожить чужое пламя,
никто не встанет в моё пепелище босиком.
И когда я пытаюсь бросить в другого
своё горение,
пепел возвращается обратно —
обжигает меня сильнее,
и остаюсь я — пустая и уставшая.
Я снова учусь различать:
где моё поведение, а где чужое,
где моя буря, а где — неприкосновенное море.
Я не могу перекрасить чужое небо,
не могу переделать чьи-то линии ладоней.
Я — только я.
И это страшно:
оставаться наедине со своим криком,
своей тоской,
с уязвимостью,
которая просит света.
Сегодня я не знаю ничего.
Кто я? Зачем тянусь?
Где заканчивается жажда быть нужной
и начинается привычка страдать?
Сегодня — пустота,
и может быть, в ней прорастает начало.
Сегодня — я сама себе зеркало,
и оно трескается, но всё равно отражает.
Я знаю одно:
даже если я тосковала не по тебе,
а по себе рядом с тобой,
это не делает меня плохой.
Это делает меня живой,
с мягкими углами,
с детскими нехватками,
с хрупкой кожей под тяжёлым панцирем.
И может быть, всё, что мне дано —
это научиться
стоять без брони,
держать эту пустоту в руках,
и не убегать от неё,
а называть её своим именем.