Кадр 3. Бабушка

образы, образы, падают, падают,
бабушку (вс)помнить мне надо бы, надо бы

Сколько раз я рисовала этот кадр, и ничего не получалось.

Многие годы мне казалось, что вот она, бабуля, как на ладони.  Вроде бы ясно вижу ее, как черно-белую фотографию. Вроде бы легко вспоминаю нашу с ней недолгую веселую дружбу.

Но память рассыпается осколками, и рвется цепочка слов. Память подводит меня. Я вижу обрывки света, частички радости и горя. А цельная картина не складывается. Фрагменты, фрагменты.

Вот мы с бабулей лежим на кровати у нее в комнате. Кровать старая, с панцирной сеткой, и лежа на ней, можно качаться. Это очень весело. Мы с бабушкой хохочем. У бабушки и у меня над коленкой одинаковые оспинки. До сих пор непонятно, откуда они взялись. Тогда мне это казалось особым знаком. На тумбочке лежит пачка папирос «Беломор». Я не помню запах, но точно знаю, что он мне нравился. Бабушка, дитя войны, много курила. Всегда в форточку, и дым тянулся сизой струйкой на улицу.

Бабушка встречает меня из школы. Я учусь во втором классе, поэтому она провожает и встречает меня. В тот день я решила сама пройти часть пути до дома и ушла из школы, не дождавшись бабули. Мы разминулись. Я плохо помню детали, но вот лицо бабушки, раскрасневшееся, усталое, обиженное, до сих пор перед глазами. Тогда я не знала, что бабушка была уже больна. Ходить ей было уже непросто.

Маленькие дети остро чувствуют жизнь и не понимают смерть. Бабушка умирала. Это было мучительно для нее и моей мамы. Как все это выдержала мама, я не знаю. Как ей удалось распараллелить бабушкины страдания и мое неведение, даже не пытаюсь представить. Это прошло. А тогда, почти 40 лет назад, бабушка как-будто просто перестала выходить из комнаты. В доме стало тихо, приходили – уходили медсестры. Бабушке требовалось много уколов. Она сгорала. И сгорела – растаяла, как воск. Рак пищевода забрал ее очень быстро. Я подходила на цыпочках к комнате. Прислушивалась. Бабушка стонала. Так умирало страдание.

Мама не пускала меня к бабушке. Я и не стремилась. Дети по-своему жестоки. Я до сих пор не могу сказать, понимала ли я, что происходит. Заканчивался 1988 год. Мне было 8 лет. Мы только-только вернулись домой после долгой жизни в другой стране, и я заново привыкала к бабушке. Я не видела ее четыре года. Отвыкнуть успела, а привыкнуть обратно – нет. Помнила только прочно, что только я -  «ягодка», и только для меня варился вкуснейший борщ.

С бабушкой связано одно из сильнейших воспоминаний моего детства. Вот я стою спиной к двери в уборную. Вдруг за моим плечом раздается почти совиное уханье. «Ух», - чувствую я чье-то дыхание с левой стороны, у шеи. Первая мысль – ну бабушка и шутница, как ловко спряталась. А я вот даже не испугалась! И в этот момент бабушка вышла из своей комнаты. Я долго и безудержно рыдала, - испуг пришел с опозданием. Подружки во дворе со знанием дела обвинили в шутке барабашку. Мне же было не до шуток. Вплоть до переезда в другую квартиру много лет я ВСЕГДА запирала двери в ванную и уборную на защелку и оставляла включенным свет во всей квартире. И никогда не садилась спиной к двери. И до сих пор не сажусь.

Вот фотография бабушки времен ее молодости. Соболиные брови, высокие скулы, гордый взгляд, прическа, платье. Красавица татарка. Крутой нрав. Раннее первое замужество, отказ уехать с мужем в Израиль. Маленький сын на руках. Второе замужество, рождение моей мамы. Другая жизнь. Бабушка была сложным человеком. Мучительница и мученица. Но эти фрагменты – «после»знание. Это факты. Бабушка моего детства – образы. Оказывается, их совсем мало.