Голова Оливера Кромвеля

Приплывшее с континента солнце пробралось, наконец, в Ха;нтингдон,
отражаясь в водах, что еле влачит Грейт Уз.
Пытливый взгляд чужака примечает дворянок по вплетенным в волосы бантикам.
Дворян по фасону рейтуз.
Шестнадцатый век отживал свое, уставший от притеснений,
бежал по узким проулкам, скользил по скатам кровель.
Улепетывал так, словно своим рождением
его подгонял возникший у Роберта и Элизабет Кромвелей – Оливер Кромвель.

Жизнь шла своим чередом. Мальчик стал юношей, а тот - взрослым,
что само по себе достижение, ибо в ту пору возраст
жителей Англии редко был больше, чем у коровы,
и, спокойно себе существуя под властью короны,
он разводил кур, овец, овчинно и благородно.
Пытался попасть в парламент, как мог соблюдал манеры,
отвешивал реверансы. Так шли за годом год, но
судьба свела его с Карлом Первым.

Кто начал первым, а кто вторым, вряд ли теперь разберешься.
Шотландцы, заняться им нечем, писали свои ковенанты,
Ирландия все никак не хотела оставить прошлое
и богу молилась неправильно, чем, шельмовка, изрядно
всех раздражала. Король был ворчлив и обидчив.
Темза терпела долго, но все же, к волне волна,
вышла из берегов. Верная старым обычаям,
на остров пришла война.

Разбрелась, как попало, мчась за пределы Англии:
лезла туда и сюда, вдоль забирая и вширь.
Кавалерия Кромвеля копытами новой армии
мяла, взрыхляла Гэмпшир, Ла;нкашир, Йоркшир.
Плугом вгрызалась в землю, и покачнулся Карл,
церковь смотрела ехидно, дворянин ликовал,
народ ждал отмашки, чтобы начать веселиться.
Короля ждала виселица.

Не дождалась. Плаха в очередь встала первой.
Сам я не видел, но здешние, как один, говорят,
что тем же законам физики, что и все головы, верная
по эшафоту катилась головушка короля.
Её подобрали, пришили обратно, вот же как повезло.
Лорд-протектор гордо сидел в королевском кресле,
но солнце клонилось к закату, и падало за горизонт
где-то на западе, исчезая в Челси.

Смерть добирала последние крохи знатного урожая,
вскормленного войной, щедро поли;того кровью,
и временно отступала в ожидании новой жатвы.
Вместе с ней уходил и Кромвель.
Схоронили, как надо. Ли;лись слезы пинтами,
солоне;е моря, бьющегося о землю,
но траур носили недолго, и разлюбили, вынули
тело из гроба, чтобы казнить посмертно.

Шею петлей стянули, ей вослед сняли с плеч,
насадили на шест, словно на вертел стерлядь,
голову, в пару-другую фантиков стерлингов
оценённую за заслуги перед отечеством.
Красовалась, реяла на шесте,
дней не считая, и хитрым взглядом
сверху-вниз продолжала смотреть на местных властей
ещё двадцать лет, прежде чем шторм нагрянул.

Ветер гнул палку, сиплой дворнягой скуля,
гнал дух эпохи, насквозь выветривал.
По тем же законам физики, что ранее у короля,
покатилась головушка лорда-протектора,
с деревяшки сорвавшись. Ее подобрали, пыль
отряхнули, в комод убрали, сдали в ломбард,
после в музей. Всем, кто слезы царей забыл,
неугомонная скалилась голова.

*

Обронзовевший, спиной заслоняешь парламент.
Голова давно упокоена, но пламенный призрак
носится в темной клетке, мгновение, и расплавит
свой саркофаг, вот только плаксивыми брызгами
пыл остужает дождь, этот рассадник плесени.
Ты засыпаешь, но с первым лучом на рассвете
открываешь глаза и взглядом пронзаешь Вестминстер
в поисках Карла Третьего.