Три поросёнка

Жили-были три поросёнка. Ниф-Ниф, Нуф-Нуф и Наф-Наф. Розовые, довольные собой существа с влажными от бессмысленного возбуждения пятачками. Каждый летний день они весело бегали по лужайке и наслаждались податливостью бытия.

Но приближалась осень. Не золотая — промозглая.

«Не построить ли нам общий дом?» — предложил Наф-Наф, отягощённый странной склонностью к здравому смыслу. Братья, разумеется, возразили. Какой общий дом, когда у каждого — своя собственная, уникальная судьба.

Наф-Наф тяжело вздохнул и стал месить глину. Он любил изрекать: «Уж лучше таскать булыжники, чем потом — раскаяние». Братья смеялись. Они проводили время в обществе некоей стрекозы, которая, как известно, лето красное пропела. Оглянуться не успела, — а тут, глядь, и поросята встали перед необходимостью решения жилищного вопроса.
Тогда Нуф-Нуф изготовил домик из соломы. «И так сойдёт», — подумал он. А Ниф-Ниф соорудил нечто вроде шалаша из хвороста.

А неподалёку, в лесу, жил Волк. Внутри него гудела пустота, и он наивно надеялся заткнуть её тёплой, трепетной жизнью поросят.

Подойдя к жилищу Нуф-Нуфа, он предложил: «Отвори. Мне одиноко». «Ни за что!» — прошептал в ужасе Нуф-Нуф, не понимая, чего от него хочет волк. Мало ли… Волк, не мудрствуя лукаво, размахнулся, и домик развалился с тем тихим шелестом, с каким рушатся все необдуманные решения. Нуф-Нуф побежал к Ниф-Нифу.

В шалаше они сидели, прижавшись друг к другу. «Согрейте меня — прошелестел Волк». Но, не дождавшись ответа, разнёс очередное хлипкое убежище ударом бревна. Поросята, объятые страхом, рванули к каменной крепости Наф-Нафа.

Тот, разумеется, впустил их. Пожалел.

Волк приник к двери. «Зачем мучиться, если можно стать мной?» Но стены были каменные, а братья, ободрённые их прочностью, послали его куда подальше. Дух всегда возвышается в безопасных условиях.

Тогда Волк вспомнил одну сказочку про самого себя и семерых козлят. И извлёк из  себя голос белочки. «Мальчики! — прокричала эта поддельная, дрожащая звонкость. — Идёмте гулять! У меня есть две подружки... Весёлые и распутные».

И вот тут-то и случилось непоправимое. Сердца поросят дрогнули от этой щемящей, узнаваемой ноты пошлости. Они завизжали от восторга и выскочили из домика.

Волк наполнился их тёплым, пустым весельем. И съел. Не из злобы. Скорее, из зависти к их краткому, бессмысленному всплеску глупых мечтаний о девочках-белочках. А может, он был просто голоден. А чем же, скажите на милость, ему ещё питаться в этом промозглом лесу? Правда, зачем  было пожирать сразу всех троих.

Вот и доигрался. Их смех сплелся в тугой, неперевариваемый узел где-то внутри него. Радость, попав в вечную тьму, совершила химическую реакцию, превратилась в едкий газ, в заворот кишок.

Волк лёг на землю и издох. Он сгинул от тяжести трёх порций маленького, розового счастья, которых он  переварить так и не смог, ибо не для того оно, счастье, было создано.