каблуком

Открылись глаза — или не открылись? — время расплылось, как «весёлый порошочек» на мокрой простыне, и кресло вросло в плоть, кожа слилась с кожей сиденья, пот стал клеем, а клей — смыслом. Билеты ушли, но ушли ли? Может, они остались, прилипли к зеркалу, облепленному песчинками того, что не на**отик и не не-на**отик, а третья вещь, которая разъедает границу между «внутри» и «вне». Вчера — или завтра? — матрас покрыли белым, не снегом, не солью, не смертью, а чем-то, что обещает быть всегда под рукой, даже когда руки нет. Женщина — или стена? — станет губкой, и губка станет женщиной, и всё это — дыхание, и всё это — порошок, и всё это — уже не «всё это». Музыка должна была умереть раньше, чем умер отец, но отец — это тоже музыка, и музыка — это тоже тюрьма, и тюрьма — это тоже билет, и билет — это тоже кресло, и кресло — это тоже ты. Вставай! — но вставать некуда, потому что «вверх» и «вниз» перепутались, как слова в голове, как кеды на ногах, как крики в темноте. Дворец-развалина, или развалина-дворец? Арт-деко, или деко-арт? Печенье прилипло к полу, кола — к ткани, зрители — к стонам, а стены — к херувимам без носов, без лиц, без смысла, но с войлоком, который красный, но не кровь, а, может, и кровь. Экран — не экран, а дыра, в которую уползают фильмы, и твой любимый фильм — это не фильм, а насмешка, а её любимый фильм — это не фильм, а оргия, а оргия — это не оргия, а прохлада, а прохлада — это не прохлада, а бутылка в пакете, и пакет шипит: «шафффф», и шипение — это голос, и голос — это желание, и желание — это «ах, да, вот так, ещё, ещё, разорви мне горло пальцем!». Зрители смеются, но смеются ли? Или это плач? Или это секс? Или это всё сразу и ничего? Свет вспыхнул — или погас? — и там, внизу, у экрана, две головы: одна — ночь, другая — день, но день — это тоже ночь, и ночь — это тоже кеды, и кеды — это тоже билеты, и билеты — это тоже продажа, и продажа — это тоже отец, и отец — это тоже мысль, и мысль — это тоже телепатия, но телепатии нет, есть только зал, и зал — это тоже город, и город — это тоже город, и город — это тоже ты, приклеенный к креслу, приклеенный к поту, приклеенный к белому, приклеенный к «ах, да, вот так, разорви мне душу каблуком!».