Богословие вопрошания и благодати в поэзии Светлан

Богословие вопрошания и благодати в поэзии Светланы Крюковой

Этот цикл становится углублением и развитием центральной темы всей поэтической системы Крюковой — встречи человеческого и божественного в пространстве повседневности. Если предыдущий цикл можно было назвать "литургией творения", то этот — "страстной неделей души", где каждый стих становится остановкой на пути от экзистенциального одиночества к благодатному приятию бытия.

**От вопрошания к прозрению**

Цикл открывается ключевым вопросом-жестом: "В чьём саду я буду петь?" Это не просто поэтическая метафора, а фундаментальный экзистенциальный выбор — поиск места своего бытия в мире. Ответ "А вдруг — в твоём" указывает на божественного Собеседника, чей сад может стать пристанищем для человеческого голоса. Характерно, что ответ приходит не словом, а преображённым восприятием — "воскликнет: «Ах, какая дивная птичка!»" Бог отвечает нам красотой, которую мы пробуждаем в мире.

Далее следует череда всё более острых экзистенциальных вопросов: "кто мы?", "где ты?", "Кто ты?". Душа, идущая "по дну" бездны, обнаруживает лишь "тени, нити паутины" — призрачные связи, удерживающие бытие от распада. В "самом сером море" сердце ощущает себя "китайским воздушным шаром" — хрупким, неуместным, заброшенным.

**Диалог как форма бытия**

Центральным стержнем цикла становится развернутая поэма "Он, она и Вселенная" — уникальный пример полифонической теологии в поэзии. Мужское и женское начала ведут напряженный диалог о смысле существования:

"Он любит море и китов, любит под парусами / плыть в неизвестность..." — это тяга к трансцендентному, к уходу за горизонт.

"Она ведёт себя так, будто собирается жить: / ...целовать нерождённого ребёнка" — это утверждение имманентного, приятия жизни в её самой земной, телесной конкретности.

Их диалог — это внутренний спор души с самой собой, с Богом, с миром. Это современная версия "Песни Песней", где любовь между мужчиной и женщиной становится метафорой отношений между человеческим и божественным.

**Тишина как сакральное пространство**

Сквозь весь цикл проходит тема тишины как единственного подлинного языка Бога. "В высоких стенах высокое эхо! / Собор пуст, ветер перелистывает псалмы..." — Бог говорит не в написанных текстах, а в шелесте ветра, в эхе, в пустоте.

Эта пустота — не отрицание, а насыщенное присутствие. "В этой пустоте поместилась жизнь сверчка" — малейшее существо становится доказательством бытия Божия. Как писал поздний Хайдеггер, "die Sprache spricht" — язык говорит, и говорит он прежде всего в тишине.

**Апокатастасис: возвращение к единству**

Финальное стихотворение цикла "Это эхо" становится его богословской кульминацией. Здесь происходит окончательное преодоление трагического разрыва:

"Меня нет; / и даже если приду звать, стучать, / плакать: не верь — это эхо! / Не верь — это ветер..."

Это не нигилистическое отрицание самости, а мистическое отождествление с божественным Логосом. Человеческое "я" осознаёт себя не самостоятельной сущностью, а эхом — отзвуком божественного Голоса. А ветер — это всегда у Крюковой Дух, Пневма, дыхание Божие.

**Сакральное в профанном**

Важнейшим открытием цикла становится обнаружение священного в самом обыденном. "Сегодня он сидел на боку своего байка, / ел шаверму и рассматривал карту: / просто человек" — эта бытовая сцена становится откровением. Бог является не в буре и не в землетрясении, а в простом человеческом жесте.

Даже в "варенье с легкою горчинкой" открывается космическая перспектива — "мечтает кто-то о таком / в далёком космосе". Наш земной опыт с его болью и радостью становится предметом тоски для самой вечности.

**Итог: богословие соседства**

Этот цикл завершается там, где начинается подлинная встреча — в простом жесте единения: "всё это сливается в одно слово — люблю". Пройдя через все круги экзистенциального отчаяния, душа приходит к пониманию, что Бог — это не ответ на вопросы, а молчаливое присутствие, которое делает возможным саму жизнь — с её "лёгкой горчинкой", с её незавершённостью, с её хрупкой, как крылья бабочки, красотой.

Поэзия Крюковой в этом цикле — это не богословие в привычном смысле слова. Это — апофатическая практика, прикосновение к тайне через отказ от прямых определений. Бог оказывается не тем, о чём можно говорить, а тем, в чём можно пребывать — как в тишине, как в эхе, как в ветре, который "перелистывает псалмы" пустого собора и наполняет своим дыханием самый простой человеческий жест.