Ты сидишь напротив него, наблюдаешь, как он улыбается, как у уголков глаз собираются тонкие морщинки. Вот он откидывается на спинку стула, распрямляет плечи – и ты вдруг осознаешь, какой же он крепкий. Про себя шепчешь: "Совсем не похожи..."
Через пару секунд его образ начинает расплываться, и в мыслях я заменяю его глаза на твои, его губы – на твои… Я смотрю на него, но вижу тебя. Меня мутит от этой мысли, от того, что я вообще додумалась искать тебя в нем. Он замечает, что я ушла в себя, и спрашивает:
— Ты со мной?
— Да, прости, задумалась.
— Ищешь сходства?
На секунду мне кажется, что я ослышалась, но, увидев его серьезный взгляд, понимаю – нет, он действительно это сказал. И вот эта странная, невидимая связь между двумя чужими людьми вдруг начинает проявляться.
— Да, представь, даже на мгновение показалось, что это он.
Я осознаю, как ему, вероятно, неприятно это слышать, и готовлюсь к тому, что он сейчас попросит счет, и мы разойдемся.
— Это нормально в твоем состоянии. Меня радует, что ты не пытаешься нарочито забыть его, забить свою жизнь спортом, танцами или, не дай бог, "дыханием маткой".
Я улыбаюсь. Впервые за вечер искренне. Нет, не от слов про «дыхание маткой», а от того, что он говорит так, как думаю я.
Неужели… Неужели есть кто-то, кто так же размеренно и осознанно принимает жизнь, себя, обстоятельства — а не бежит от них?
— Ты не принимаешь антидепрессанты? – вдруг спрашивает он. – Ты ведь понимаешь, что у тебя депрессия?
— Да, но у меня дилемма: просекко и периодическое «расслабление» или возвращение к адекватности.
— А разве просекко тебя расслабляет?
— Нет.
И я снова улыбаюсь, потому что буквально на днях обсуждала с подругой, что алкоголь уже давно не приносит удовольствия.
Он снова наклоняется к столу, складывает ладони перед собой и подзывает официанта.
Мужские руки… Не знаю, как у других женщин, но у меня к ним особые требования. Какими для меня должны быть руки настоящего мужчины? Аккуратные пальцы и просто крепкие, крепкие ладони.
Он ловит мой взгляд на его руках и улыбается.
— Очень по-азербайджански будет, если я скажу, что ты красивая?
— Дальше некуда.
Мы смеемся вслух.
— Ты расскажешь мне свою историю?
— Да.
И это был первый раз, когда я говорила о тебе без обиды. Мое лицо менялось – от улыбки до попытки сдержать слезы. Я видела, как на его лице отражаются мои эмоции, и понимала: он чувствует каждое слово.
— Спасибо, — говорит он. — Я знал, что ты глубокая, но ты все равно удивила меня силой своей любви.
Он не стал утешать меня красивыми фразами, не пытался примерить твою роль на себя, не рассуждал, кто прав, кто виноват. Он просто выслушал. И дал себе пищу для размышлений — а стоит ли ему идти в это болото?
— У тебя нет ощущения, что мы тут не вдвоем? — спрашиваю я.
— Нет, представь, что нет. Более того, мне даже хорошо от того, как искренне мы говорим. И даже то, что ты постоянно смотришь на мои ладони, уже не смущает.
Мы снова смеемся.
Приносят сашими. Мы переключаемся на еду.
Периодически мне пишет подруга — спрашивает, как я, нормальный ли он. Очень гордится тем, что я выбралась из дома.
Я читаю сообщения с экрана, улыбаюсь, потому что она просит описать его.
Он, конечно же, это замечает.
— У тебя есть близкая подруга? Или, может, друг?
— Да, Фарида. Вот как раз ей сейчас любопытнее всего.
— Я так и понял.
Мы снова рассмеялись.
— Какая Фарида? А точнее, почему именно она?
Я на мгновение задумываюсь.
Возможно, потому что она — один из немногих людей в моем окружении, кто во многом похож на меня, и в то же время мы такие разные.
Она невероятно добрая и отзывчивая. Веселая до невозможности. Конечно, еще та хаясызка, но именно это придает ей особенный шарм. Иногда мне кажется, что, если запустить ее в самое серое и скучное место, она одним лишь своим появлением озарит его.
Точно так же, как она озаряет мою жизнь.
Наверное, она — моя душа.
Вот такой я ее вижу.
— Мне нравится, как ты описываешь людей. Я сразу смог ее представить… И, скорее всего, она маленького роста.
Я подняла брови.
— Ты серьезно? Как ты это понял?
— Я бы даже сказал, не выше чем 1.55. Я прав?
— Даа!
И мы оба ржем.
В этот момент во мне просыпается любопытство.
Мне вдруг захотелось узнать о нем больше. О том, как он прожил свои 42 года. Почему они разошлись с женой? Как часто он видит свою дочь? Что для него семья? Как он пережил развод? Был ли у него кто-то после, кто запал ему в душу? И почему же он до сих пор один?
Но черт меня дернул спросить:
— Секс важен в отношениях?
Он не задумывается ни на секунду.
— Для меня — да. Я бы даже сказал, что это 50% всех отношений. Но не меньше для меня значит комфорт в быту, особенно в поездках. Я ведь часто в разъездах из-за работы, и если с человеком не совпадаешь в таких вещах, то все остальное неважно. Но, как говорил Кундера: «Любовь не проявляется в желании заниматься с кем-то сексом (это желание относится ко множеству женщин), а в желании спать рядом».
— А хочется, чтобы все стало ясно уже на начальном этапе?
— Конечно. Но так не работает – говорит он.
— Тогда у нас по плану сегодня секс, а утром мы вылетаем…?
— Во Францию.
— Ну, значит, во Францию. А по возвращении сразу начинаем ремонт дома.
— Это еще зачем?
— Как говорится, совместный ремонт проверяет пары на прочность.
— Ах да… А после ремонта сразу рожаем.
— Рожаем?
— Ну да, чтобы у наших отношений совсем не осталось никакого шанса.
И мы смеемся громко, в голос, так, что несколько человек за соседними столиками оборачиваются.
— Нара, ты мне нравишься.
Он впервые за вечер называет меня по имени.
И, черт возьми, Карнеги был прав. Когда-то давно, еще в 2000-м, я начала знакомство с психологией именно с него, и до сих пор помню: «Имя человека — самый сладостный для него звук на любом языке».
— Ты мне тоже, — отвечаю я искренне.
И в этот момент внутри поднимается волна страха.
Ты видишь, что происходит, моя любовь? Я сижу здесь, с абсолютно чужим мне человеком, смеюсь над его шутками, и мне моментами хорошо. Как ты мог отдать меня в чужие руки? Почему я чувствую вину, будто предаю тебя? Почему не могу просто жить свою жизнь? Ведь это ты отказался от меня! Ты видишь? Мое сердце держится за тебя своими крошечными ручками и не отпускает. Оно словно шепчет: «Нара, не торопись, подожди. Ты же его любишь. Дай ему время. Может, он все-таки возьмет ситуацию в свои руки. Он ведь достанет тебя хоть из-под земли, если захочет…»
— Пока ты не улетела в космос, хочу отметить, что уже 23:23.
— Загадаем желание?
— Загадаем, — отвечает он, улыбаясь.
Я зажмуриваю глаза и загадываю, чтобы в следующий мой вечер в Дубае напротив меня сидел ты.
Когда я открываю глаза, он смотрит на меня и смеется:
— Ты серьезно загадала желание?
— А как же! Это же 23:23!
— Нара… — он смеется. — Мы просидели тут 5,5 часов. Мне кажется, официанты мечтают, чтобы мы уже ушли.
Я в ужасе осознаю, что время пролетело незаметно. Мы обсуждали все на свете — от личных травм до того, почему после дождя так много улиток. Рассказали друг другу о детстве. И почти все время смеялись.
— И мы ни разу не сходили в туалет – говорю я.
— Я уже еле терплю — говорит он, извиняется и встает из-за стола.
— Можно я с тобой? — спрашиваю, вставая со стула.
— Думаю, для первого секса это не самое подходящее место. Да и сам город вряд ли был бы этому рад.
Мы опять смеемся.
Когда мы уже оба на ногах, у него на столе зазвонил телефон. Он возвращается к столу, чтобы ответить и оказывается спиной ко мне.
И вот теперь я наконец могу его рассмотреть.
Высокий. Длинные ноги, загорелые руки. Волос на руках почти нет — значит, и в целом он, наверное, не слишком волосат. Широкие плечи. От него пахнет… домом.
И в этом ощущении мне вдруг хочется плакать.
Он пахнет домом.
Я смотрю, как он говорит с дочкой, и меня начинает трясти от ненависти.
К себе.
К нему.
К тебе.
Я ненавижу тебя за то, что сейчас чувствую.
Я настолько истощена и устала, что всего пять часов общения с этим мужчиной вызывают во мне желание, чтобы он просто обнял меня. И ведь это не он мне нужен. Мне не хватает тебя. А он — всего лишь попытка залатать дыру.
Мне жаль его.
Потому что он, скорее всего, думает, что нравится мне сам по себе.
И мне жаль себя.
Потому что я понимаю, как легко сейчас меня можно доломать.
Я настолько уязвима, что любое его теплое слово, даже просто то, как он называет меня по имени, заставляет меня хотеть продолжать общение.
Как же низко я пала.
За что ты сделал это со мной?
Кстати, его зовут Азер. Ему 42 года. По гороскопу он Лев.
О да, вселенная решила познакомить меня с мужской версией Льва. Какое-то космическое издевательство — свести двух одинаково упрямых, страстных, независимых людей. Два Солнца на одной орбите. Два огня, которые либо сожгут друг друга, либо разгорятся в нечто грандиозное.
Азер — проектный менеджер в энергетической отрасли. Работает в международной компании, занимающейся возобновляемыми источниками энергии. Сейчас ведет огромный проект по развитию зеленой энергетики совместно с SOCAR. Управляет портфелем инициатив, направленных на переход страны к более устойчивым технологиям, включая солнечную и ветряную энергетику.
Он реже бывает в Баку, чем где-либо. То в Лондоне на переговорах, то в Берлине на конференции, то на месте строительства новой станции в глубинке. Гостиничные номера сменяются быстрее, чем сезоны. Чемодан, кажется, стал его постоянным домом.
У него есть дочь. Ей 17 лет, и она уехала учиться в Лондон. Он говорил о ней с какой-то особенной интонацией — уважение, гордость, тоска. Он редко ее видит, но делает все, чтобы она ни в чем не нуждалась.
Пять лет назад он развелся. С тех пор серьезных отношений не было.
— Времени не было, — объяснил он. — Да и, знаешь… Как говорил Хемингуэй: «Лучший способ узнать, можно ли доверять человеку, — это довериться ему».
И, судя по всему, он так и не встретил ту, кому смог бы довериться.
Когда он закончил говорить по телефону, он подошел ко мне и чуть отодвинул локоть так, чтобы я могла взять его под руку.
- ¬¬Ну что, пошли в туалет, - сказал он, и мы направились внутрь ресторана.
Мой отель находился в пешей доступности от ресторана, где мы были, и мы пошли к нему вдоль по набережной.
-Знаешь, о чем я думаю? - спросила я его.
-О сексе, конечно же.
-Это да, но еще?
-Поделись.
-Вот смотри, нам по 40 лет, уже начало первого ночи, мы вдали от дома, детей. Это ведь такая свобода: ты не связан ни с кем никакими обязательствами, ты волен делать все что угодно...
Тут он меня перебивает:
-Нара, ты меня уже пугаешь тем, как грамотно хочешь заманить меня в постель. Сразу скажу, я не такой!
-Не перебивай, - возразила я, обходя его, чтобы идти лицом к нему, спиной к дороге. - Так вот, ты волен делать что угодно, и твоя совесть чиста. А все, чего тебе хочется, - это покоя, сна, хорошего ужина и вот такого искреннего разговора. Разве это не парадоксально?
-Ты сравниваешь со временами, когда ты еще зависишь от родителей? Или от мужа, например?
-Ну да. У тебя было так, что ты сначала дома отпрашиваешься, даже когда уже работаешь, обосновываешь, почему пришла в 23:00, а не в 8 сразу после работы. А потом ты замужем, и тебя поглощает рутина, и тоже надо отпрашиваться, все время что-то объяснять, будто ты всегда пытаешься защитить свою свободу. А надо ведь по сути малого - знать, что свобода у тебя есть, и дарить ее целиком и полностью тому, кому хочется.
Тут я опять ушла мыслями в тебя, моя любовь. Помню, как ты переживал, зная свою власть, боялся, что вдруг лишишь меня свободы, и я задохнусь в тебе. Хотя я в первое же время сказала: моя свобода - в тебе. С тобой я свободнее, чем одна. И по итогу я задыхаюсь лишь без тебя. С тобой я дышала полной грудью, я была безмерно счастлива. Я так в тебе растворилась, что окружающие меня корили за это. "Мол, Нарочка, ты сделала его своим нулевым километром, а если он тебя предаст?" "Не предаст," - говорила я. Сука, как же я была уверена в тебе. Сука. Как же ты меня подвел. Я никогда не пойму, за что. Чего тебе не хватало? Почему твоя власть и сила заканчивались там, где надо было решать, выставлять границы между прошлым и настоящим? Ты протащил меня через ад.
Пока эти мысли опять делали меня отрешенной рядом с ним, он развернул меня лицом к дороге и взял меня под руку сам.
-Давай я буду тебя вести. Я все же хочу секса, а не чтобы ты переломала себе ноги по дороге и мы провели ночь в клинике. Кстати, твоя компания тебя страхует?
-Нет, у нас мотивационная система выстроена так, что страховку я получу на втором году работы. Сама же и строила ее.
-Как-то не очень мотивационно, скажу тебе.
-Ага.
И мы опять засмеялись.
Мы дошли до отеля довольно медленно, постоянно смеялись, смотрели на залив. Уже у дверей в фойе он сказал:
-Я утром заеду за тобой, и мы пойдем на завтрак.
-Я хочу позагорать же.
-Ну пойдем на завтрак в купальниках, там и позагораем. Не переживай, я найду такое место, где ты будешь загорать.
-Не просто загорать, а загорать до черна.
Наступила неловкая пауза. Я не знала, как попрощаться с ним. С тобой же у меня все было так легко и просто, ты брал напролом, ты стоял передо мной, и у меня подкашивались ноги. Но я все же рискнула и протянула ему руку.
-Тогда до завтра, - сказала я.
-Уже до сегодня, - ответил он и поцеловал мою кисть.
-Ты же руки мыла после туалета?
-Ага, - сказала я, и мы опять засмеялись.
И вот самое страшное, что я почувствовала, когда он взял мою руку, которую я протянула, - это четкое осознание того, что мою руку держит мужская рука. Это ощущение жара изнутри, который отдает между ног, ни с чем не спутаешь - страсть. И я ощутила ее еще с момента, когда держала его под руку.
Я пока не понимаю, моя любовь, страсть, интерес к нему - это все потому, что я реально это чувствую, или от нехватки этих ощущений? Я не понимаю этого, и от этого мне страшно. У меня в голове путаница, и я не понимаю, кто я и чего хочу. Почему ты сегодня не со мной? Будь ты тут, я бы ощущала себя в безопасности. Сейчас бы я спала на тебе, а ты бы всю ночь целовал меня в лоб. Мы бы проснулись среди ночи потные, и все равно бы продолжали спать, обнявшись. Я не сплю с тех пор. Ночи и осознание того, что я должна лечь спать, включают во мне дикую тревогу. Я засыпаю в любое время, кроме ночного. В ночное время я могу делать все, но только не спать - я плачу, смотрю Инстаграм, читаю книгу, паникую, пью лекарства, опять плачу, и где-то часа в четыре отрубаюсь.
С потоком этих мыслей я вдруг поняла, что уже сняла макияж, приняла душ и лежала в своей постели, когда мне написал Азер.
-Ну как там наш секс? Есть шансы?
-Ахахаха, - написала я ему в ответ. - Он офигительный, так что спи.
-До завтра.
-До завтра.
В эту ночь я тоже не спала. Но у меня не было тревоги. Я скорее проживала прожитый день снова и снова, вспоминала все, что он говорил, что я ощущала в этот момент, ну и все типичные для меня мысли.
Я не могла уснуть и решила написать своему другу Джейхуну...
-Джека, ты спишь? Хотя, скорее ты сейчас учишься.
-Да, Нарик, я заебался.
-А я была на свидании.
-Оо, надеюсь, не с ним, да?
-Неет)) но он всегда со мной, в душе и мыслях.
-Тьфу на тебя. И кто этот счастливчик?
-Пока не знаю, но он мне нравится...
С Джейхуном мы познакомились на работе. Мы работали в одном отделе, пересекались в рабочих процессах, и первое время он казался мне странным — добрый, но закрытый. Я же полная противоположность: если начинаю общаться с человеком, то доверяю ему без оглядки, без фильтров. Я всегда была такой — открытой, искренней, иногда даже чересчур. И да, это не так просто, как кажется.
Быть открытой — значит отдавать часть себя, а это не всегда легкий дар. Это и ответственность для другого человека: уметь принять, не предать, хранить твои слова и, самое главное, отвечать тем же. Ведь дружба — это не только плечо, на которое можно опереться, но и рука, которая всегда протянута тебе навстречу. Не каждый способен это вынести. Многие отступали, но Джека остался.
Мы дружим уже 13 лет, и за это время он не дал мне ни единого повода в нем усомниться. Он не просто друг, он часть моей вселенной. Мы говорим обо всем — о бизнесе, о страхах, о мечтах, о вещах, о которых иногда страшно говорить вслух. Мы не оставляем друг друга в сомнениях, не думаем: «А стоило ли это рассказывать?» Мы просто знаем: можно.
Джека — тот человек, который умеет слушать. Тот, кто никогда не скажет: «Ты слишком драматизируешь» или «Забудь, все пройдет». Он знает, что иногда нужно просто быть рядом. У него доброе сердце и редкий талант — согревать людей своим присутствием. Как писал Экзюпери, «дружба — это прежде всего желание дать, а не получить». Джека всегда давал.
И знаешь, моя любовь, он был одним из немногих, кого ты принял. Может быть, потому что почувствовал в нем то же, что и я — искренность, которая не требует доказательств.
— Так ты летишь ко мне в апреле?
— Конечно, — ответила я. — Я уже подала на визу.
Джейхун теперь живет в Берлине. И мне его очень не хватает. Пока еще он прилетает раз в месяц, и мы видимся, но его отсутствие все равно ощущается. Как будто привычный мир чуть-чуть сдвинулся, и теперь чего-то важного не хватает.
Я решила слетать к нему в апреле — так или иначе мне нужно делать визу для рабочей поездки во Францию в мае. Ну а раз уж все равно лететь, то почему бы не провести время так, как мы любим — с разговорами до утра, бесконечными прогулками и, конечно же, экспериментами с тем, что еще не пробовали?
— Твоя идея походить по злачным местам еще в силе?
— Конечно. Ты нашел стриптиз-клуб?
— Боже, Нара, нет еще, но найду. Ты мужской хочешь?
— Нет, конечно, женский, не люблю смотреть на голых мужиков.
— Вот тут, пожалуй, поподробнее. Это что-то новенькое?
— Ахаха, нет, конечно. Просто спроси у других девушек — большинство скажет, что даже в порно всегда смотрят на девушку, а не на мужика.
— Да ладно? Век живи — век учись.
— Тебе вот с учебой пора заканчивать.
— Ахахаха, не скажи.
Вот за что я люблю Джеку — с ним можно обсуждать что угодно. Без фальши, без осуждения, без «а что ты вообще имеешь в виду?». Просто смеяться, говорить о серьезном и несерьезном, узнавать что-то новое друг о друге даже спустя 13 лет дружбы. И да, конечно, он найдет этот клуб.
Я уснула под утро. Будильник завела на 9, решив, что к 10 как раз успею собраться.
В 10 утра мне позвонили с ресепшн и сказали, что меня ожидает гость. Я спустилась.
Азер выглядел удивительно бодрым, свежим и, кажется, даже довольным жизнью.
— Ну, с добрым утром, — сказал он, протягивая мне руку.
— Доброе утро, — ответила я, вложив свою ладонь в его. — Сегодня моя очередь целовать тебе руки?
— Боже, нет, — засмеялся он. — Мужчин вообще нельзя так баловать, целуя им руки.
Я улыбнулась.
Я всегда целовала твои ладони, помнишь? Прижимала их к своему лицу, вдыхала запах, целовала пальцы, линии на коже, чувствовала тепло. Я обожала твои руки — их силу, их уверенность. А ты всегда целовал мои ноги… Иногда даже кусал меня за пальцы, от чего я визжала и смеялась одновременно. Я обожала наши вечера, когда мы смотрели фильмы, ты курил кальян, перебирая пальцами мои ступни, а я ложилась головой тебе на колени, и ты, запуская руку в мои волосы, медленно поглаживал их. Редко когда мы досматривали фильм до конца. Эти прикосновения всегда заканчивались диким, оглушающим сексом, а потом — ночной едой из доставки и ленивыми разговорами.
Ты не скучаешь по всему этому?
Я думаю, ни один человек в этом мире не заменит тебя.
Азер не отпустил мою руку. Так, держась за руки, он довел меня до машины.
— Твоя ламбо? — спросила я, разглядывая блестящий капот.
— Эта — нет, аренда. А так, да, у меня в Баку такая же.
— Опять пошли чисто азерские варианты?
Мы засмеялись.
— Нара, но мы же и познакомились как настоящие азери.
— Ага, — кивнула я, — на свадьбе у родственников. Я еще тогда думала: «Чего он все время на меня смотрит? Ходит за мной от стола к туалету…»
— Ахахаха, как же ты это ужасно описываешь! Разве так было?
— Нет, разве? — прищурилась я.
— Я выходил курить!
— Именно в тот момент, когда я шла в туалет? Совпадение? Не думаю. Кстати, я тоже шла курить, просто в туалете.
— Ну конечно, — закатил глаза Азер, — все сплетники рода были там.
— Дааа, разведенная с сигаретой.
— Ахахаха, позор рода.
Я рассмеялась.
— Честно говоря, я думала, что после того, как ты добавил меня в Инстаграм, ты мне уже не напишешь. Только лайки ставил на сториз, а я с Верой ржала.
— Вы это обсуждали?!
— Да мы тебе все кости перемыли, я уже знала, кто ты и откуда. Но, к счастью, мы не родственники.
Он рассмеялся.
— Как ты вообще попал в наш клан шекинцев?
— Кто-то когда-то переженился с вашим… простите, кланом.
Мы снова посмеялись.
— У тебя есть права? — вдруг спросил он.
— Ага.
— Хочешь за руль?
— Тебе жить надоело?
— Понял. А ты вообще знаешь, что такое руль?
— Иди к черту.
— Я серьезно. Когда будешь в Баку, бери мою машину.
— Ага, чтобы потом продать почку, если разобью.
— Три почки.
— Что?
— Думаю, она стоит как три почки, а то и дороже. Почки нынче не так актуальны на рынке.
— Подожди… ты интересовался рынком почек?
— А как ты думаешь, я ее купил?
И мы снова засмеялись.
Мы тронулись в путь. Я смотрела на его руки на руле — сильные, уверенные, спокойные. Мне он все больше нравился. Он несколько раз бросал на меня взгляд, но больше не пытался взять меня за руку.
— Нар, что ты слушаешь?
— Ой, сложно сказать. По настроению скорее. Люблю рок за смысл, расслабляюсь под электронику. Когда грустно, могу послушать и Мияги, и попсу. А ты?
— Все ровно так же.
Он подключил Bluetooth, и заиграла Hate Me от Blue October.
Сказать, что я удивилась, — ничего не сказать.
— Ты серьезно? — спросила я, недоверчиво глядя на него.
— Любишь эту песню?
— Очень.
Ты помнишь наш плейлист с роком, когда мы колесили по Европе? Черт. Бог испытывает меня им, ведя по тому же сценарию, что и с тобой. Это что? Цикличность моей судьбы? Кармическая отработка? Как это понимать?
Бог играет всегда нечестно,
Бог играет наверняка ©
Я злилась. Злилась на совпадения, на судьбу, на себя. Как будто моя жизнь снова запустилась по кругу. Снова мужчина, который оказывается в моей жизни так неожиданно. Снова моменты, которые копируют прошлое. Снова чувства, которые я не знаю, как приручить.
По матрице судьбы я прошла с тобой и прошлое воплощение. В том мире ты предал меня и остался мне должен. Я так и не смогла создать личную жизнь. Я стала отшельницей. Я умерла девственницей. В этой жизни моя задача — законный брак и рождение детей, но с одним важным условием: брак должен быть по любви. Если любовь угаснет из-за поведения моего избранника, меня ждет развод.
Вот вам и единственная причина моего развода.
Черт. Эзотерика. Цифры. Нумерология. Я потратила два года на изучение себя. Была и психология, и НЛП, и работа с подсознанием. Но только матрица судьбы помогла мне понять, почему я не могу просто так строить отношения, как делают другие. Без глубины, без желания быть навсегда.
Теперь ты понимаешь, почему я хотела брака с тобой? Не просто замужества.
Я хотела брака с тобой.
Ты ведь все еще веришь в это? Мы проходили этот путь вместе. Ты помнишь, что говорил астролог? Что до 40 лет наша судьба будет сложной, а с 40 начнется райская совместная жизнь.
Нам в этом году 40 лет.
Ты ведь вернешься?
— Эх, Нара, Нарочка… — он тяжело вздохнул, словно собираясь с мыслями.
— Что не так, Азик?
— Оо, ты назвала меня по имени впервые… Да еще и так нежно… У меня аж мурашки.
Я смутилась, отвела взгляд.
— Так что не так? — переспросила я.
— Ты просто опять ушла в себя. Видимо, что-то внутри тебя срабатывает, ты снова что-то ассоциируешь с ним… и пропадаешь в этих мыслях.
Я молчала. Не понимала, откуда он это берет. Но он, сука, прав.
— Разве мы с ним так похожи? — продолжил он, не отводя глаз.
— Я надеюсь, что нет.
— А если быть совсем, совсем откровенной?
— Я надеюсь, что вы похожи только в одном… В том, что я найду в тебе все то, за что смогу любить тебя безмерно.
Я не знаю, что на меня нашло, но я расплакалась.
Он заметил это и плавно свернул к обочине.
— Извини… Я не знаю, что со мной. — Я пыталась взять себя в руки, но внутри будто что-то разламывалось.
— Нара… Просто будь. Меня, наверное, стоит винить — я слишком часто сам говорю о нем, и это не дает тебе отключиться.
— Нет, ты тут ни при чем. Дело во мне. Наверное, просто… Не время. Не то время для знакомства, общения, чего-то нового… Я не готова.
— Подходящего времени не бывает, — тихо ответил он. — Все случается тогда, когда должно.
— Я знаю… Или не знаю… Я вообще не понимаю, что я делаю. Зачем. Что я чувствую.
И я снова разрыдалась, закрывая лицо руками.
Азер вышел из машины, обошел ее, открыл пассажирскую дверь и присел передо мной на корточки. Взял мои руки в свои, потянул их к своему лицу. Его щеки оказались в моих ладонях.
Теплые. Колючие. Живые.
Он стал целовать мои руки.
— Пожалуйста… Веди себя так, как чувствуешь. Я хочу знать тебя настоящей.
— Для чего?
— Мне тоже сложно, Нара. Я разрываюсь между желанием погрузиться в тебя глубже… и желанием оставить тебя в покое.
— Но ты все еще здесь.
— Да… Я все еще здесь.
Он продолжал целовать мои руки, пока я не успокоилась.
В этот момент вся его брутальность, двухметровый рост, сила — все это куда-то растворилось. Осталась только нежность. Чуткость.
— Спасибо, Азик. Мне уже легче. Прости меня еще раз…
— Прекрати постоянно извиняться, — усмехнулся он. — Кстати, мы почти доехали.
И машина снова тронулась.
Мы ехали молча еще минут пять.
Я все думала: вот зачем-то вселенная послала мне его именно сейчас. Такого, который будто создан для меня, подходящего по всем параметрам. Что это за подстава? Или это подарок?
Мне кажется, чем больше он мне нравится, тем яростнее я пытаюсь вспомнить тебя, сравнить, выискиваю его минусы — чтобы поскорее закрыть этот сценарий.
Что это? Самосаботаж? Боязнь предательства? Или просто привычка оставаться в своей боли, потому что с ней все понятно?
Решила, что вечером расскажу все психологу. Она, кстати, еще не в курсе, что я вообще с кем-то общаюсь… Думаю, похвалит меня.
С психологом я работаю уже два года. На самом деле их у меня трое — два местных и один иностранец.
С тем, зарубежным, у меня было всего четыре сессии. Стоили они мне 1000 долларов, и честно говоря, после них я поняла, что никакого чудо-метода нет.
Просто ты когда-то спросил меня: «Почему ты не работаешь над собой?» И я решила убедиться — а вдруг ты прав? Я ведь склонна была доверять тебе во всем. Ты был моим старшим, моим авторитетом.
Но оказалось, что все со мной так. Даже детских травм нет.
Все три психолога, с которыми я работала, сошлись в одном: у меня редкий тип личности. Я безмерно глубокая, тонкая натура. Мне сложно оставаться в нездоровых ситуациях, я физически чувствую дискомфорт, если что-то идет не так, если нарушены границы, если ложь или манипуляции висят в воздухе.
Они выявили, что я эмпат.
Эмпатия — это не про слабость и излишнюю чувствительность, как принято считать. Это про способность ощущать других людей на глубоком уровне. Чувствовать их боль, но не растворяться в ней. Вовремя слышать фальшь, даже если она завуалирована. Видеть людей не такими, какими они хотят казаться, а такими, какие они есть на самом деле.
Для меня и моего окружения это огромный плюс. Я умею любить искренне и глубоко, умею поддерживать, умею видеть человека даже там, где он сам себя еще не видит.
Но есть и сложность.
Эмпаты редко ошибаются в людях. Они могут закрывать на что-то глаза, могут находить оправдания, могут долго терпеть. Но они всегда знают правду. Всегда.
Я знала правду и с тобой.
Я просто очень долго делала вид, что не замечаю.
Мы припарковались, и он тут же вышел, чтобы открыть мне дверь.
— Азик, — позвала я, выходя из машины.
— Да, Нар?
— Обними меня, — вырвалось у меня прежде, чем я успела осознать эти слова.
Я шагнула к нему вплотную.
Он меня обнял.
Я уткнулась в его широкую грудь и замерла. Слушала, как бешено колотится его сердце, и от этого сама прижималась к нему еще крепче.
Он поцеловал меня в макушку и тяжело вздохнул.
— Нара, Нара… Что же ты со мной делаешь?
— А что? — я отстранилась ровно настолько, чтобы заглянуть ему в глаза, но все еще обвивала его талию.
— Я так долго не протяну, если ты полуголая будешь прижиматься ко мне.
— И что будет? — с игривой улыбкой спросила я.
— Вот нарвешься — и узнаешь, — сказал он, притянув меня обратно и снова целуя в голову.
Так, не размыкая рук, в обнимку, мы и подошли к ресепшен.
— Но скажи, что свидание у нас не азербайджанское, — лениво протянула я, устраиваясь на лежаке.
Азер усмехнулся, взглянув на меня исподлобья.
— Это точно. Пляж, Дубай, полуголые… Знаешь, давай сделаем селфи и запостим в Инстаграм. Все наши родственники на нас подписаны, представь их лица.
Я громко рассмеялась.
— Рановато, думаю. Пожилых у нас уже много, не хочу быть причиной чьей-то внезапной кончины.
— Спинку тебе намазать? — он потянулся за кремом.
— Ахахаха, конечно. Для полного несоответствия традициям. Просекко закажешь?
— Конечно. Обычно этим и завтракают в 11 утра. Жаль, я за рулем. А то тоже бы выпил виски. Я люблю более плотный завтрак.
— Ахахаха, ну я не всегда так завтракаю, если что.
— Расслабься, мы же на отдыхе.
—
Время исчезло, словно растворившись в солнечном свете.
Мы смеялись, плавали, обсуждали все подряд — от детских страхов до абсурдности мировых новостей. Было так легко, что я даже не сразу заметила, что вот уже несколько часов не думала о тебе.
Телефон мягко завибрировал на шезлонге. Сообщения от Нигяр и Веры.
С Нигяр мы познакомились на работе — делили один отдел, одну бессонную рутину, одни проекты, пока дружба не стала чем-то большим, чем просто рабочие будни. Вот уже 13 лет она остается моим партнером in crime, тем человеком, кто в любой момент может схватить чемодан и сорваться в путешествие или напоить меня вином, когда я в этом нуждаюсь.
Я всегда притягивала к себе людей разных, но их объединяла одна важная черта — они были настоящими. И они, без сомнений, безоговорочно любили меня.
Если попытаться описать Нигяр, то это женщина, для которой слово "невозможно" попросту не существует. Сильная, независимая, она всего добилась сама. И при этом в ней есть та редкая женственность и природная сексуальность, доступная лишь богиням.
С ней можно ужинать в мишленовском ресторане, а затем посреди ночи заехать в макдак за бургерами. Можно сидеть на деловой встрече в идеально сидящем костюме, а спустя пару часов носиться босиком по песку на другом конце света.
Кстати, и она, и Фарида — Львы. А значит, нас объединяет не только стойкость, но и способность тонко чувствовать людей.
Нигяр могла запросто написать мне: "Нара, я голодная, еду к тебе", и я, даже если мне казалось, что у меня нет сил, вставала и начинала готовить. Я точно так же могла написать: "Можешь отвезти меня в солярий?", и она, не задавая лишних вопросов, откладывала дела, приезжала — улыбчивая, теплая, такая же настоящая, как всегда.
У нас с ней столько воспоминаний, что их можно складывать в отдельную книгу.
Помню нашу командировку в Стамбул, совпавшую с 14 февраля. Это был эпичный трип.
Мы умудрились пропустить два дня конференции из трех — отравились алкоголем и просто лежали в номере без сил.
А по возвращении нас ждал брифинг: нужно было презентовать итоги поездки, рассказать о новых подходах в HR, блеснуть знаниями о современных трендах.
Какую несусветную чушь мы тогда несли — лучше не вспоминать.
Наш директор слушала нас с непроницаемым лицом, но в ее глазах читалось все.
Она знала.
Она точно знала.
Но ничего не сказала.
Если говорить о сестре, то официально она моя двоюродная. Но если учитывать, что нас пять сестер и мы росли вместе, то, кажется в ней, у меня просто была версия родной сестры, но в ее лице сложилась настоящая дружба. Возможно, на подсознательном уровне уровень доверия к ней изначально был максимальным — как-никак, она же моя сестра. Но чем старше мы становились, тем больше нас связывали общие интересы, разговоры, шутки.
Я всегда ей доверяла. Вера всегда была тем человеком, чьи советы, возможно, не поглаживали по голове, но точно отрезвляли и направляли туда, где я сама хотела оказаться. Она не сюсюкала, не жалела, не говорила «всё будет хорошо», если всё не могло быть хорошо. Зато когда она говорила: «Ты справишься» — я знала, что так и будет.
Сейчас она замужем и мама двух чудесных малышей. Замужество открыло ее для меня заново — как женщину, как личность, как невероятно мудрую и сильную спутницу своему мужу. Ее семья — это тот самый идеальный вайб, который не выстроишь нарочно. Они живут легко, тепло, любят друг друга, поддерживают. И я их обожаю.
При этом Вера всегда помнит обо мне. Она первая пишет, спрашивает, как я, что у меня нового, какие планы. Я же, в отличие от нее, вечно ухожу в работу, в свои эмоции, в рутину, и могу пропасть на недели. Надеюсь, она знает, что для меня она — не просто сестра, она мир. Я не выделяю ее среди мамы или брата, потому что она в моей жизни имеет ту же самую, безоговорочную значимость.
—
Вышла замуж она поздно — по меркам Азербайджана, конечно. Но зато по любви и за безмерно прекрасного человека.
Пярвин — военный, руководит целым подразделением, учился за границей. Государство делает на него огромные ставки — если бы еще и платило соответствующе, было бы совсем прекрасно. Он настоящий мужчина и, к тому же, отличный друг. Думаю, первое время ему было сложно привыкнуть к моей открытости и немного безбашенному характеру. Но, кажется, спустя годы он уже смирился.
Обожаю их посиделки у меня дома — за кальяном, закусками и, конечно же, просекко, которое мы всегда пьем вместе с Верой.
Только вот у меня дома есть одна особенность. Я привыкла одеваться очень легко.
— Нара, ты одета или как всегда? — каждый раз спрашивает Пярвин, заходя в квартиру.
Потом закатывает глаза, видя меня в коротких шортах и майке, и устало добавляет:
— Хотя чему я удивляюсь.
—
Но если говорить о Пярвине, то есть одна история, которая по сей день остается легендарной.
Однажды гадалка посоветовала мне провести чистку. По ее словам, нужно было купить живую рыбку, положить в рот молитву, а затем закопать ее под деревом, которое дает плоды.
Да, я человек с высшим математическим образованием. Да, я давно в терапии.
Да, я поверила ей.
Проблема была только одна — в 11 ночи живых рыбок в городе не было.
Зато был… лосось.
Килограммовый лосось.
Я купила его, положила в рот бумажку с молитвой и поняла, что ночью одной мне идти искать «дерево, которое дает плоды» как-то… стрёмно.
Позвонила сестре.
Через 20 минут она с мужем приехали за мной.
Я вышла с этой огромной рыбой в пакете. В руках у меня была… столовая ложка.
Ну а чем еще, по-вашему, копать землю в 11 ночи?
Пярвин посмотрел на меня с нескрываемым ужасом.
— Нара, я руководитель ПВО. Скажи мне, что я здесь делаю?
И показал на огромную лопату в багажнике.
— Это что? — удивилась я.
— Как что?! А чем ты собиралась копать?
Я гордо показала ему свою ложку.
— Ты серьезно? Ты хочешь выкопать могилу для килограммового лосося ложкой?!
Мы ржали всю дорогу.
Рыбу, конечно, мы закопали.
А потом поднялись ко мне.
— Что есть выпить? — спросил он, усаживаясь в кресло.
— Просекко. Текила.
— Сегодня, пожалуй, текила.
Было около пяти вечера, когда мы начали собираться с пляжа. Азик улетал утром в Баку, а мне предстояло задержаться еще на два дня. Он довез меня до отеля и попросил поужинать с ним в восемь — "проводить его в добрый путь", сказал он с улыбкой.
Я согласилась.
—
На это свидание я собиралась так, будто мы давно встречаемся. Будто знаем друг друга годами, будто наши души давно привыкли быть рядом.
Не было тревоги. Не было сомнений.
Было спокойствие.
Ты видишь, моя любовь? Я ощущаю с ним покой. Тот самый, который во всем мире обеспечивал мне лишь ты.
Как бы ты себя чувствовал, если бы знал об этом?
—
Человеческий мозг так устроен, что со временем он вымывает все плохое. Как песчаные волны на пляже, он стирает боль, оставляя лишь теплые моменты. И именно по ним я скучаю. По ощущениям в эти минуты.
Иногда мне кажется… Неужели за столько времени ты так и не разобрался, что пошло не так?
Неужели среди твоих друзей не нашелся ни один человек, кто бы сказал тебе:
"Друг, возьми-ка ты уже свою жизнь в свои руки и живи счастливо."
Неужели… отодвинуть прошлое было так сложно и невыполнимо, что ты выбрал НЕ меня, лишь потому, что я не могла принять то, что ты перетащил свое прошлое в настоящее?
Ты хотел, чтобы я поверила, что так нормально.
Но это не нормально.
Я тоже была в браке. У меня тоже есть прошлое — в лице моего бывшего мужа.
Но есть разница между прошлым и настоящим.
И только ты мог выстроить эту границу. Только ты мог отделить ее от нас.
Но ты не сделал этого.
Тебе было легче не решать, а откладывать.
Откладывать.
Откладывать.
Пока не отложил меня.
—
Ты протащил меня через ад.
Я была отвергнута тобой.
Я столкнулась с твоей изменой.
Но добило меня не это.
Добило то, что вместо решения ты продолжал закапывать нас глубже.
Эти нелепые связи в Инстаграм.
Этот странный трип на Мальдивы с бывшей женой.
Ты говорил, что она не важна.
Что я твой дом.
Но ведь если дом есть, то зачем возвращаться туда, откуда ты ушел?
Я сама не знаю, как я выжила в этом аду.
—
Вместо защиты ты напал на меня сам.
И ударил по самому больному.
Ты ударил по моей любви.
По моей вере в тебя.
Ты думаешь, я выжила?
Наблюдай за моей жизнью.
Тебе все станет ясно.
Боли за меня ты никогда не испытывал.
Иначе бы ты хоть раз узнал, сплю ли я.
Этими мыслями, этим тихим, но оглушительным обвинением, я будто пыталась оправдать свою симпатию к Азеру.
"Ты отказался от меня.А я живу дальше."
Но ты ведь помнишь, как я тебя возвращала?
Ты помнишь?
Как я цеплялась за тебя, израненная, но всё ещё стоящая на ногах, всё ещё верящая в нас.
Что я слышала в ответ?
"Если ты хотела меня вернуть, почему выставила фото в топике?"
Я думала, что схожу с ума.
Не может мужчина 39 лет, после всего, что натворил, корить меня за такую нелепицу.
Но ты корил.
Я ждала тебя.
Я гадала, что творится у тебя в голове, в сердце.
Я выпрашивала любовь.
Я умоляла тебя выбрать меня.
Я отдавала тебе себя — всю, до последней клетки, до последнего дыхания.
Я устала.
Душой и телом.
Я перестала верить в чудеса.
И я просто сдалась.
Ты был рад, да?
Теперь ты можешь всегда сказать:
"Ну, она сама так решила. Я ни в чем не виноват."
Ты думаешь, что так можно снять с себя ответственность?
—
Но вот только взросление работает не так.
И когда-нибудь ты сам ужаснешься от того, какой силой обладала моя любовь.
И каким слабым ты оказался в своих глазах.
Ведь для меня ты всегда был могучим.
Моей скалой.
Но скала рассыпалась в пыль, как только ей пришлось защищать.
—
Азик был очарователен.
Он приехал с огромным букетом цветов.
Я почувствовала себя слабой девочкой.
За которой ухаживают.
Которую оберегают.
Которой дарят тепло.
Львиная черта однозначно — отдавать себя целиком.
—
— Азик, черт, какой же он охуительный, — не сдержалась я.
Он прищурился, чуть наклонил голову.
— Оппа, а ты и так умеешь? Хотя, чего ждать от человека, распивающего Просекко в 11 утра.
Я надулась.
— Так ты же сам сказал не переживать об этом, а теперь вот упрекаешь!
— Нара, я шучу, и совсем не хотел тебя обидеть.
Пауза.
— Ладно, чтобы загладить вину, закажем тебе ещё Просекко, алкаш мой маленький.
— Ты такой романтик, комплимент на комплименте, — фыркнула я.
Мы ехали под громкую музыку.
Он держал меня за руку.
То и дело целовал её.
Я чувствовала, как нарастает тепло.
И как внутри меня что-то сопротивляется.
Как будто ты, моя любовь, пытаешься удержать меня в прошлом.
А я, как всегда, пытаюсь доказать тебе, что всё хорошо.
Даже если это не так.
—
Мы сделали заказ и продолжили беседу уже за столом.
— Так получается, в жизни у тебя есть всё, кроме любви? — спросил он.— И для тебя любить и быть любимой важнее всего?
Я кивнула.
— Да. Я долго не могла понять, почему у меня это так. Но вот после матрицы судьбы я осознала — это моя подсознательная цель в этой жизни.
Он чуть подался вперёд, его взгляд стал пристальнее.
— Ты мне закажешь матрицу судьбы?
Я улыбнулась.
— Закажу?!Я уже!
— Нара… мне страшно…
Мы засмеялись.
Но где-то в глубине души я знала, что этот смех нервный.
Что он, как и я, понимает, во что ввязывается.
И что, если идти дальше, назад дороги не будет.
—
Он сжал мою руку в своей, чуть улыбнулся.
— Скажи, а ту рыбу вы с Пярвином закапывали до нашей встречи на свадьбе или после?
Я захохотала.
— Ахахахаха, до, так что она тут не при чём.
Мы сидели в полумраке уютного ресторана, когда я вдруг почувствовала, что хочу узнать его по-настоящему.
Не просто поверхностные рассказы, а глубину, его ошибки, его путь.
Я чуть наклонила голову, внимательно посмотрела на него и спросила:
— Расскажи мне о своём браке.
Он чуть усмехнулся, но взгляд был серьёзным.
— А что тебе интересно?
— Всё. С самого первого дня.
Я накручивала тонкое кольцо на пальце, ожидая его ответа.
— И, наверное, какие уроки ты извлёк.
Он кивнул, задумался, словно собирая мысли.
— Чтобы ты повторил ещё раз, — продолжила я. - А от чего смог бы отказаться.
Он долго молчал. Потом вдохнул глубоко и начал говорить.
—
— Меня поженили без любви.
Я немного вздрогнула, но промолчала.
— Мне было двадцать три.
Он посмотрел на меня долгим взглядом, будто оценивая, не изменится ли моё отношение к нему после его слов.
— Я думал, что так и надо.
— Родители выбрали?
Он кивнул.
— Да. Мы были оба молоды, никто не спрашивал, чего мы хотим. Родня решила — значит так и будет.
— Но ты её любил?
Он пожал плечами.
— Я не знал, что такое любовь.
— О боже…
— Ну а что? — он усмехнулся. — Я думал, что любовь придёт.
Я слушала, и что-то в глубине меня ныло.
Как часто в нашем мире люди просто плывут по течению, думая, что так и должно быть?
—
— А потом? — спросила я тихо.
Он сделал глоток воды.
— А потом я влюбился в 35.
Я почувствовала тяжесть в его голосе.
— По-настоящему.
— И изменил жене, — не спрашивая, а скорее констатируя, сказала я.
Он посмотрел на меня.
— Да.
Я не отвела взгляда.
— Знаешь, — продолжил он, теребя салфетку пальцами, — сначала я думал, что это нормально.
Он чуть ухмыльнулся, горько.
— Так живут все.
Я не соглашалась, но молчала.
— Но потом… — он тяжело выдохнул. — Потом меня затянуло.
Он сделал паузу.
— Жена начала страдать.
Я чуть прикусила губу.
— Я сделал её несчастной.
Его голос был спокойным, но я видела, что внутри него шторм.
— И она разлюбила меня.
Я склонила голову набок.
— Совсем?
Он грустно улыбнулся.
— Да.
— И ушла?
— Ушла.
— Навсегда?
— Навсегда.
Я тихо покачала головой.
— А что стало с той любовью?
Он вздохнул.
— Она вышла замуж и уехала в Канаду.
Я снова молчала.
— Мы больше не пересекались.
—
Я крутила в руках бокал.
— Ты жалеешь?
Он долго не отвечал.
— Знаешь, — наконец сказал он, — я понял главную вещь.
Он посмотрел мне в глаза.
— Женщина уходит только тогда, когда все попытки сохранить отношения уже исчерпаны.
Я слегка сжала пальцы.
— А мужчина начинает ценить её гораздо позже.
— Когда уже не вернуть?
Он кивнул.
— Когда уже не вернуть.
Я медленно отпустила воздух из лёгких.
— И что ты бы сделал по-другому?
Он усмехнулся.
— Наверное, всё.
Я кивнула.
— Поздно, да?
Он посмотрел в пустоту.
— Поздно.
Я ждала, что он в ответ спросит о моём браке, но он молчал.
Просто смотрел вдаль, будто там, среди фонарей и теней, можно было разглядеть ответы.
Я не стала нарушать тишину.
Просто дала ему время вернуться ко мне.
—
— Нара…
Он наконец выдохнул, провёл пальцами по скатерти, как будто пытался собраться с мыслями.
— Впервые после неё меня так тянет к кому-то.
Я подняла брови.
— После неё?
— Да.
— Как её звали?
Он чуть усмехнулся, покачал головой.
— Наргиз.
Я фыркнула.
— Отлично, уже легче.
Он улыбнулся, но тут же серьёзно посмотрел на меня.
— Я не просто хочу тебя, Нара.
Я чуть подалась вперёд.
— То есть хочешь, но не только?
— Ну… и да, и нет, — он усмехнулся, — ты ведь себя видела? Как можно тебя не желать?
Я усмехнулась в ответ.
— Но меня тянет не только в этом смысле.
Я посмотрела на него внимательнее.
— Ты ведь знаешь это ощущение, когда понимаешь, что… ну всё, я пропал.
Он сказал это тихо, но в его голосе звенела уверенность.
Я почувствовала, как внутри что-то дрогнуло.
—
— Поверь, я очень хорошо тебя понимаю.
Он внимательно смотрел на меня.
— У меня к тебе то же самое.
я сделала паузу.
— Только я не могу понять…
Я отвела взгляд, чуть покрутила бокал в руках.
— Мои эти ощущения вызваны одиночеством… или это реальные эмоции?
Он не перебивал.
— Ты ведь дашь мне время разобраться?
—
Он хмыкнул, наклонился чуть ближе.
— Ну вот два дня побудешь без меня…
Он пожал плечами.
— Заскучаешь — и разберёшься.
Я усмехнулась.
— Ах, вот так вот?
— Да! — он улыбнулся.
А потом добавил:
— А потом я сделаю маааленькую манипуляцию.
Я нахмурилась.
— Какую?
— Пропаду.
Я закатила глаза.
— О боже…
— И тогда, в поисках ответов, ты начнёшь искать меня сама.
Я засмеялась.
— А можно без этой дешёвой психологии?
— Нет.
— Ну ты и хитёр, Азик.
Он ухмыльнулся.
— Но я тебя и так собиралась искать.
Он вдруг засмущался.
Я прищурилась.
— Что?
Он взял свой бокал с тёплым апельсиновым соком и чуть приподнял.
— Я хочу поднять этот бокал за тебя.
Я посмотрела на него внимательно.
— За меня?
— Да.
— Ну-ну…
— Потому что мне кажется, что я тебя искал.
Я замерла.
— И Аллах подарил мне тебя.
Я сжала бокал чуть крепче.
— Но с одним условием.
— С каким?
Он улыбнулся, но голос стал тёплым и серьёзным.
— Не проеби её, урод.
Я рассмеялась.
— Ну, с уродом Он, конечно, загнул…
Он усмехнулся.
— А так — я согласна.
И я протянула бокал, чтобы мы чокнулись.
После двух бокалов Просекко меня расслабило.
По дороге в отель я много пела, переключая треки в его плейлисте.
Азик улыбался, но его улыбка с каждой минутой становилась всё более терпеливой.
— Нара, скажи честно…
— Что?
— Ты ведь не поёшь в караоке?
Я фыркнула.
— Нет, конечно!
— О, хвала небесам!
— Я очень уважаю уши других людей.
Он усмехнулся, но тут же наигранно поморщился.
— А мои-то чем тебе не по душе?
— В смысле?
— Почему ты так измываешься над ними?
Я рассмеялась.
— Чёрт…
Я закатила глаза.
— Я думала, что в порыве чувств ко мне ты будешь видеть во мне богиню.
Азик усмехнулся.
— Нара…
Он покачал головой.
— Я влюблён, но я не глухой.
Я замерла.
—
— Ты что, прости?
Он спокойно посмотрел на меня.
— Влюблён.
Я моргнула.
— Ты не ослышалась.
— Азик…
— Я же сказал, что попал.
Он выдохнул.
— И назад дороги нет.
—
Я будто протрезвела в эту секунду.
Мне вдруг стало страшно.
Не за него.
За себя.
Что я смогу дать ему взамен?
Я, любящая тебя, мой человек.
Что я смогу дать другому?
Совершенно чужому мне человеку.
—
Смогу ли я полюбить его?
—
Азик посмотрел на меня внимательно.
— Это прекрасное ощущение, — тихо сказала я.
Он слушал.
— И я тебе очень завидую, Азик.
Я отвела взгляд.
— Я бы сама хотела быть влюблённой в тебя.
Азик чуть улыбнулся.
— Нара…
Он покачал головой.
— Я нутром чувствую, что мы будем вместе.
Я посмотрела на него внимательно.
— Вот как хочешь — так и называй это.
Я вздохнула.
— Надеюсь, к тому времени ты будешь так же уверен.
Он улыбнулся.
— Я себя знаю.
Он посмотрел в окно.
— Наломал уже дров…
Он довёз меня до отеля, и мы тепло попрощались в фойе. Долго стояли в обнимку, будто пытаясь запомнить этот момент, вытянуть его, спрятать в сердце, чтобы в нужную минуту достать и согреться. Каждый из нас, кажется, думал о своём. Но я уверена, что в одном наши мысли совпали — никто не знал, как пойдёт наше общение дальше, в Баку, где каждый из нас вернётся к своей рутинной жизни. Где я снова погружусь в работу, в сына.
Саид… Моё самое большое благословение. Говорят, что Бог даёт тебе таких детей, которых ты "осилишь". И, видимо, моя сила в другом. Потому что Он послал мне малыша с пытливым умом, невероятно любознательного и послушного. Саид учится отлично, не был замечен в драках, никогда не приходил домой с разбитыми коленками или следами чужих кулаков. У него есть друзья, их маленький мир, свои "тусовки". Они ходят в Макдональдс, гуляют по паркам, прыгают по гаражам, обсуждают что-то своё, важное. У него есть девушка.
Пока Саид кажется мне самым лёгким в воспитании ребёнком, но, наверное, это просто Бог меня бережёт. Бережёт от боли, тревог, бессонных ночей, бунтарских кризисов, детских болезней и прочих испытаний. Конечно, никто не знает, каким он будет в будущем, но уже сейчас я вижу в нём и свои черты, и черты его отца.
Камран был бесстрашным и никогда ничего не стеснялся. Я тоже стала бесстрашной, но только с возрастом. Потому что моя жизнь, каким-то чудом, всегда шла под Божьей защитой. Меня не ломали трагедии, не сбивали катастрофы, я просто шла вперёд и не боялась. Потому что знала — я не одна. Но Саид пока ещё боится. Пока ещё стесняется. Я надеюсь, что в будущем он возьмёт от Камрана его силу, его преданность и доброту.
А вот достигаторством пусть пойдёт в меня.
Саид — эмпат. Он чутко чувствует людей, улавливает малейшие изменения в настроении. Знает, когда можно подойти с просьбой, а когда лучше переждать. Он из тех детей, которые протягивают руку помощи, даже если об этом не просят. Он из тех, кто любит без условий, просто так. Он из тех, кто никогда не пройдёт мимо щенка, который остался без мамы.
У него особая связь с моей мамой. Всё детство она приходила к нам, пока я была на работе, и проводила с ним весь день. Сейчас я смотрю на их отношения и каждый раз чувствую внутри тепло. Они могут ворчать друг на друга как ровесники, обниматься часами, спорить, но в их мире всегда есть место любви.
Говорят, сын — это вечное "я тебя люблю", сказанное поступками. И если это правда, то я точно знаю, что мне посчастливилось быть любимой.
Я поднялась в номер и без сил опустилась на кровать, даже не переодевшись.
В голове хаотично переплетались события последних дней, и я пыталась осознать все перемены, что стремительно ворвались в мою жизнь. Но это новое казалось мне чуждым, непривычным, вызывающим дискомфорт. Я не хотела принимать его. Я тянулась к прошлому, к тому, что было родным и понятным. Я хотела быть с тобой. Снова. И снова.
Лежа на спине, я обняла подушку, и воспоминания нахлынули на меня с новой силой. Я вспомнила, как мы засыпали вместе, как я каждый раз укрывалась теплом твоей сильной груди, засыпая мгновенно. Сколько бы раз за ночь я ни просыпалась, ты всегда был рядом, обнимал меня — в жару, в холод, в нашей квартире, в нашем доме, за городом, за пределами страны. Везде.
И теперь ты по-прежнему со мной — в моих мыслях, в сердце, в душе.
Мне было нестерпимо лень идти в душ, когда поток размышлений внезапно оборвал звук сообщения.
— Я выезжаю в аэропорт, ты в порядке?
— Да, Азик, скоро лягу спать. Легкой тебе посадки.
— Спасибо, Нара. Я встречу тебя, когда ты полетишь обратно. Напиши детали рейса.
— Хорошо, утром все отправлю.
У меня оставалось два выходных дня, которые я намеренно решила провести в Дубае. Дел у меня больше не было: с командой мы уже встретились, защитили цели на 2025 год и ждали заключения Генерального директора по новой мотивационной системе.
Я проснулась около девяти утра, неспешно потянулась, позволяя солнечным лучам пробраться сквозь тонкие занавески. Решила провести утро у бассейна. Однако, выйдя на 17-й этаж, я поняла, что тень соседнего небоскреба плотно накрыла всю зону отдыха. Позагорать явно не удастся.
Решение пришло моментально — забронировать себе кабану в Джумейре и провести день на берегу. Но ехать одной не хотелось.
Я набрала Минха.
Минх…
Один из тех редких людей, которые, войдя в твою жизнь, оставляют отпечаток, словно волна, вымывающая очертания старого берега, и формирующая новый. Мы познакомились еще в начале моего пути на международном рынке, когда он первым собеседовал меня на позицию HR директора в стартапе в Швейцарии и Дубае. Позже он стал моим руководителем, но проработали мы вместе всего год — он ушел, чтобы построить собственное дело.
С тех пор наша связь была нерушима. Мы могли не видеться полгода, не писать друг другу месяцами, но при встрече время словно стиралось, а разговор начинался так, будто мы только вчера обсуждали последние события жизни.
Минх — Лев по гороскопу, как и я. Он прошел через все возможные стадии самопознания: терапия, медитации, осознанные сновидения. Он соединяет в себе невероятно светлый, аналитический ум, доброе, чуткое сердце и при этом ведет бизнес с людьми, о которых лучше не говорить вслух. Каждая его история — как сцена из боевика, и я всякий раз спрашиваю:
— Ты серьезно?
— Ну да, — спокойно отвечает он.
— То есть, вы фактически его пытали? Пытали, Минх, ты понимаешь слово «пытка»?
— Ну, он сам полез туда, куда не следовало.
В его словах нет эмоций, только факты.
Минх всегда безмерно рад моим звонкам. И в этот раз тоже:
— Как же я рад, что ты прилетела, моя Нара!
Я вскочила с кабаны и, не спускаясь, обняла его.
Он высокий — 1.90 — так что впервые наши взгляды оказались на одном уровне. Минх — невероятно красивый мужчина 38 лет, с внешностью, которая позволяет ему быть своим и среди арабов, и среди турков, и вообще где угодно.
Щедрый, добрый, и это не просто слова. Однажды он объяснил мне свою философию:
— Ты же понимаешь, что всё, что мы запоминаем из жизни, — это эмоции?
— Да, — улыбнулась я. — Мне нравится цитата Пола Экмана: «Эмоции определяют качество нашей жизни».
— Именно. Вот почему мне легко подарить человеку то, что вызовет у него шквал эмоций. Будь то деньги на первый взнос за машину, дорогие туфли или оплата ипотеки. Я буквально дарю эмоции.
— То есть мне эмоций дарить не надо? Где мои туфли?
— Ты хочешь туфли? Какие, только скажи, куплю тебе десять пар.
— Уже не надо, это уже не эмоции, — фыркнула я, и мы рассмеялись.
Мы говорили обо всем — о работе, о жизни, о любви. И, конечно, о тебе.
— Нара, — задумчиво произнес он. — Мне все больше кажется, что твоя восьмерка по нумерологии работает безупречно.
— В смысле?
— Ты входишь в их жизни, они вдруг прозревают, взрослеют, находят себя, свои хобби, худеют, ставят брекеты. Ты буквально толкаешь их на лучшую версию самих себя.
— И что, потом мне надо просто уйти?
— Да. Восьмерки — кармические. Ты приходишь, они отрабатывают свою карму, и твоя роль заканчивается. Ты сама остываешь и уходишь.
Я вздохнула.
— А с ним-то что? Он ведь мне по судьбе…
— Тут всё ещё не закончено, и ты сама это понимаешь. Но ты смелая и мудрая, раз «отступила» и дала ему возможность расти без тебя. Ему понадобится много времени.
— А мне?
— Жить свою жизнь. Любить его в своей душе. Ведь любовь — это не только про путешествия и не только про секс.
Я закрыла глаза.
— Но мне хочется провести жизнь рядом с ним. Рука в руку. Вести его, если понадобится, и знать, что он всегда за моей спиной.
— Я знаю… — тихо сказал Минх, и крепко меня обнял.
Иногда понимание жизни приходит не через боль, а через людей, которые видят тебя лучше, чем ты сама.
Минх откинулся на подушку, листая книгу, а я, склонившись над ноутбуком, сосредоточенно дописывала строки своей собственной.
— Когда ты наконец покажешь мне наброски? — спросил он, заглядывая в мой монитор.
Я лукаво улыбнулась, прикрывая экран ладонью.
— Скоро. Совсем скоро.
— Уверен, у тебя все получится, — сказал он, снова углубляясь в чтение.
Я задумалась, глядя на мигающий курсор.
— Как странно, — вдруг произнесла я, отрываясь от экрана. — В меня верит моя команда, мой генеральный директор… Люди, которые, по сути, мне никто, которые читали лишь несколько моих стихотворений. Но их слова — не пустая любезность, не дань вежливости. Они действительно так думают. И я столько раз слышала от них искренний восторг, что начинаю в это верить сама.
Я сделала паузу, прислушиваясь к своим мыслям.
— Как же важно, когда рядом есть те, кто в тебя верит, особенно если это люди, уже добившиеся высот. Их слова наполняют смыслом, дают опору. Здесь нет зависти, нет ядовитых комментариев, завуалированных под шутки. Это среда, в которой просто… легко. И тогда понимаешь: дружба — это вовсе не о времени, проведенном вместе, не о количестве общих лет. Это о людях, которые твои. И она может зародиться в сорок лет, превзойдя по качеству давнюю, двадцатипятилетнюю историю.
Минх кивнул, сдержанно улыбаясь.
— Ты права. И тебе повезло не только встретить таких людей, но и быть такой. Честной. Настоящей. Поэтому они тянутся к тебе. Как и я, — он рассмеялся. — Как же хорошо, Нара… Просто валяться, читать, молчать, и ни о чем не говорить. Кажется, я давно так не отдыхал. Спасибо, что ты здесь.
Мы снова погрузились каждый в свое.
А я задумалась о дружбе. О тебе.
Как же странно складывается жизнь…
В то время, пока мы были вместе, мне никто не был нужен. Ни друзья, ни шумные компании, ни привычный круг общения. Ты заменил мне все. Ты был моим убежищем, моим местом тишины, моим домом.
Я доверяла тебе без остатка. Рассказывала все — без прикрас, без фильтров. И каждый раз ты удивлялся: моей искренности, тому, как я выражаю чувства, насколько глубоко проживаю каждую эмоцию. Мы были чертовски близки.
Ты всегда называл меня сильной. Но удивлялся моей уязвимости.
И ты ударил по самому больному.
«Только потому, что человек умеет плавать, нельзя же оставлять его посреди океана».
Сколько смысла в этой фразе.
Когда тебя видят сильной, кажется, что тебе можно причинить любую боль — и ты с ней справишься.
Но это не так.
Всё в жизни требует пополнения. Как если на карте заканчиваются деньги — нужен баланс. Как если ты поел утром — к вечеру снова ощутишь голод. Как если ты слишком долго сражался в одиночку — однажды тебе потребуется кто-то, кто возьмет часть твоих забот, хотя бы на время, чтобы ты могла перевести дух.
И тут в твоей жизни появляется ОН. Ты осознанно отдаешь свою жизнь в его руки, позволяя себе впервые быть слабой: «На, управляй, веди меня. Я твоя».
Но он видит тебя сильной. И со временем расслабляется, ждет большего понимания, безусловного принятия, терпимости. Мол, ты же сильная, ты же мудрая. Прими. Прости. Смирись.
А внутри тебя больше нет места для фальшивых обещаний, для измен, для тайн и недомолвок.
Ты пытаешься бороться. Доказываешь, что так нельзя, что ты — не броня, не скала, а женщина. А внутри тебя вообще живет маленькая девочка. Ей лет десять. И она испугана.
И вроде бы у нее теперь есть свой мир - большой, крепкий мужчина. Сильный, спокойный, с широкими, теплыми ладонями.
Но в какой-то момент он просто решает не быть больше твоим миром и уходит, думая, что ты справишься. И ты как оголтелая бежишь за ним, тянешь к нему свои красивые длинные пальцы, за которыми скрыты маленькие дрожащие ручонки, тянешь их к нему, хватаешься за подол майки, брюк - а он не протягивает тебе рук в ответ. И ты стоишь на коленях, в слезах и вокруг все темное и мира больше нет. И никто за тобой не стоит, никто не прикроет вместо него, ты - одна.
И ночами ты лежишь, красивая, высокая, успешная, сильная женщина, а эта испуганная девочка десяти лет дрожит внутри тебя, плачет и не дает спать. Она вызывает панические атаки. Ну как так-то, она такая маленькая, а ты такая большая, как она берет над тобой верх?
В какой-то момент, когда твоя взрослая часть делает сотню попыток вернуть свой мир, маленькая в ожидании наблюдает и надеется. Но у обеих ничего не выходит. И наконец, твоя маленькая девочка внутри замолкает, перестает плакать и молить, она затихает от бессилия и ты, вся такая большая, сильная смиряешься с этой тишиной внутри, ночами, проверяешь, где там твоя малышка внутри, а она молчит, лежит внутри тебя, подобрав коленки к груди и еле дышит. Потому что ее единственной надеждой осталась ты - большая сильная женщина, которая обязана ее защищать сама ни на кого не надеясь.
И в тот момент, когда ты вновь остаешься одна, сама по себе, когда ты проделала к человеку сто шагов, а он даже не обернулся, внутри тебя что-то ломается. Ты сдаешься. Это не поражение, а скорее осознание: не все битвы стоит продолжать.
Есть такой закон — закон половины пути: "В отношениях с другим человеком твоя зона — это полпути. Нельзя полностью управлять поведением другого человека. Другой может не двигаться, нельзя пройти путь за него и заставить измениться". Это правило работает безотказно. Если в отношениях становится тяжело, если кажется, что тебя не слышат, что обсуждаются очевидные вещи, но всё идёт со скрипом, словно ты тащишь этот груз одна, значит, человек уже не вовлечён в тебя. И тогда единственное верное решение — отпустить.
________________________________________
— Нара, — окликнул меня Минх, отвлекая от размышлений. — Ты во сколько должна быть на встрече? — К восьми, думаю. А что? — Уже половина шестого. Давай поедем.
Мы неспешно собрались, заказали такси и разъехались в своих направлениях.
Мне было ехать около пятнадцати минут до отеля. День выдался солнечным — редкость для февральского Дубая. Однако жара уже накрывала город плотным полотном: 27 градусов, воздух сухой, разогретый, как от камня, что долго пролежал на солнце.
Вечерняя встреча отменилась, и я решила остаться в отеле, проведя вечер за ужином в итальянском ресторане. Неспешность дня, редкое ощущение покоя заполнили меня.
Когда я уже собиралась выйти из номера, раздался звонок. Это был Азик.
— Ну как встреча с Минхом? — спросил он.
— Я так хорошо отдохнула… Мы столько всего обсудили, но при этом я успела написать пару глав, пообедать и даже поплавать
— Как я рад. Ты уже ужинала?
— Вот как раз иду к лифту. А ты чем занят?
— Заехал к родителям, повидался с ними. Сейчас пойду с ребятами курить кальян. Мне тебя не хватает.
— Правда? — удивилась я.
— Конечно. Не забывай, что я влюбился.
— Ахаха, ну конечно, так сразу, в 42 года?
— Очень некрасиво издеваться над чувствами взрослого человека, — шутливо заметил он.
— Да, ты прав, извини. Завтра я уже буду в Баку.
— Я буду в аэропорту в 14:10.
— Хорошо. Захожу в лифт, ловить не будет.
— Нуш олсун, Нара.
— Сене де.
Ресторан оказался полон. Мой столик располагался на террасе шестнадцатого этажа, с видом на залив и огромное колесо обозрения. Город сиял огнями, его шум поднимался вверх, смешиваясь с музыкой, доносящейся из баров и клубов на побережье. Я вдыхала этот вечер, тёплый, живой, полный энергии и света.
Мне вдруг стало так спокойно, так умиротворённо. Я заказала просекко и пасту, и этот момент казался совершенным.
После ужина я поднялась к себе в номер. В 10 вечера у меня был запланирован звонок с энергопрактиком. Женщина 43 лет, еврейка.
Работа с терапевтом подошла к концу, и я решила глубже заглянуть в свою душу. Когда стрелки часов замерли на отметке десять, телефон зазвонил.
— Нарочка, добрый вечер, — голос её был мягким, обволакивающим, словно шелковая ткань, скользящая по коже.
— Добрый вечер, Севиль-ханум.
— Ну что, как прошёл твой день?
— Ох, сумбурно, но закончился очень умиротворённо.
— Рада слышать. Тогда начнём?
— Давайте.
— Мне нужно, чтобы ты легла или села — так, как тебе удобно расслабляться. Поставь меня на громкую связь, отложи телефон и закрой глаза. Очень важно, чтобы во время сеанса ты их не открывала. Даже если тебе станет страшно.
— Черт, мне может быть страшно?
— Всё возможно. Поэтому перед началом ты расскажешь мне подробно, с чем хочешь поработать, какие вопросы тебя волнуют и что мы будем привлекать в твою жизнь.
Я глубоко вдохнула. С чего начать? Последние два года, перевернули всё, превратили прежнюю реальность в призрачное воспоминание. Казалось, что до этого моя жизнь просто не существовала. Я говорила, а она время от времени прерывала меня, задавала уточняющие вопросы. Потом вдруг спросила:
— А как у тебя с мамой и папой?
Я рассказала ей, что детство у меня было счастливым, полным любви и достатка. Она попросила сделать одну технику, после чего тихо сказала:
— У тебя нет обид на родителей. Ты работала с терапевтом?
— Да. Но у меня их и не было.
Она улыбнулась сквозь телефонную трубку.
— Мне очень нравится твоя энергетика. Ты настоящая.
— Спасибо. Вы мне тоже кажетесь очень ласковой.
— Нам будет легко работать. Знаешь, я не беру оплату до результата?
— Нет. А как это?
— Очень просто. Пока ты не получишь желаемого — мы работаем бесплатно. Но когда оно сбудется, держись.
Мы засмеялись.
Сеанс длился ещё сорок минут. Я вышла из погружения бодрой, несмотря на поздний час.
— Нарочка, у тебя такие сильные чувства к нему... Это дар. Это надо беречь.
— Для кого? — спросила я с грустью.
— Для себя самой! Посмотри, какая ты классная! Твои желания исполнятся очень быстро. Ты хорошо управляешь силой мысли. Нам нужно лишь поработать с негативом.
— Да, это моя большая проблема.
— Пока мне сложно сказать, откуда он идёт, но мы докопаемся. Сделай задание, о котором я говорила, а завтра проверим.
— Хорошо. Будет сделано.
— Спокойной ночи.
— И вам.
Сеанс не был для меня чем-то новым — я уже проходила погружения, брала несколько сессий по НЛП. Но почему-то с ней мне хотелось работать дальше. Переписать сценарий своей жизни. Сделать его ещё светлее, ещё добрее.
И я в это верю, ведь - мир есть зеркало, отражающее наше отношение к нему. Всё, что мы думаем и чувствуем, возвращается к нам, как волны, пронзающие пространство — Вадим Зеланд.
Я проснулась рано, и неспешно начала собираться в аэропорт. Внизу меня уже ждал трансфер, а я, попивая горячий латте, оставляла за спиной уют отеля, наполненный ароматами свежего белья и легкой ностальгией.
На улице стояла теплая пргода, влажный воздух обволакивал кожу, напоминая, что я еще здесь — в этом городе, где теряешь счет времени. Но впереди ждал перелет, и я прекрасно осознавала, что совсем скоро окажусь в другом мире: из мягкой тропической жары в 27 градусов — в снежный, неожиданно зимний Баку. Это, кстати, большая редкость для города, где снег чаще остается лишь воспоминанием детства. Куртки у меня, конечно, с собой не было — я летела в костюме, наивно рассчитывая, что в дороге не замерзну.
В машине тихо играла приятная музыка, мелодия будто растворялась в моих мыслях. Я погрузилась в рутину размышлений: сколько стирки меня ждет по возвращении, какие дела предстоит уладить, и почему, черт возьми, я снова не предусмотрела теплую одежду.
Заняв свое место у окна, я украдкой осмотрела попутчиков. Слева от меня сидела афроамериканская девочка лет пятнадцати, а рядом с ней — мужчина, типичный азербайджанец лет сорока. Через мгновение стало ясно, что это отец другой девочки, сидящей в соседнем ряду.
— Ай, гыз, — обратился он к дочери, — вы почти ровесники! Пересядь к ней, говори на английском, где еще ты будешь практиковать язык?
Сабина, так звали девочку, послушно пересела, и они с моей молодой соседкой начали разговор. Оказалось, что афроамериканке, вопреки моим догадкам, всего двенадцать лет.
«Ну что ж, — подумала я, усмехнувшись, — хотя бы кто-то из нас не выглядит на свой возраст».
Разговор девочек оборвался, едва успев начаться. Лаура — так звали мою соседку — уснула сразу после взлета. Я тоже задремала чуть позже, наслаждаясь редкой возможностью отключиться.
Меня разбудила Сабина:
— Будете кушать?
Я отказалась, лениво потянулась и вдруг заметила, что Лаура, безмятежно свернувшись калачиком, спит прямо на мне. Сабина хихикнула, я улыбнулась в ответ.
Чемодан я ждала почти час, и все это время мне писал Азик:
— Может, ну его, этот чемодан? Купим тебе новый.
— А одежда? А мой Dyson?
— Ну так все сразу и купим.
Азик ждал меня у выхода. Едва увидев, как тонко я одета, он приподнял бровь.
— Мне казалось, в сорок лет люди уже понимают, как надо одеваться в снег.
— Мне не холодно, честно, — ответила я на его саркастическое замечание.
— Ага, — протянул он и молча накинул на меня свою куртку. — Но если я заболею, лечить меня будешь ты.
— Это я умею. Вообще, я все умею.
— И проводку чинить?
— Н-ну... Нет.
— Зато я умею, — сказал он и, чуть наклонившись, обнял меня за плечи.
И вот тут мне стало не по себе. Вдруг отчетливо осознала: Азик теперь есть в моей жизни. Мне нужно как-то поддерживать с ним общение, а мне этого совершенно не хотелось.
Что это? Влияние родного города? Возвращение в свою реальную жизнь, так пропитанную тобой? Мне стало дико некомфортно, и я почти сразу захотела сказать ему об этом.
Но в машине меня ждал огромный букет цветов.
— Это мне?
— Ага. Нравится?
— Красиво, но не стоило, — слишком резко ответила я.
— Эм… Все нормально? Я тебя чем-то обидел?
— Нет, просто… Наверное, зря мы все это затеяли.
— Так, стоп. Затеяли что?
— Ну, вот это общение.
Он внимательно посмотрел на меня.
— Ууу, понятно. Ты просто устала с перелета. Давай обсудим это не сейчас. Сейчас ты просто поедешь домой и поспишь. Кстати, я заказал тебе суши.
Черт.
И что теперь делать с этим заботливым, адекватным взрослым мужчиной, который никуда не бежит? Который просто делает выбор в мою пользу и следует за ним — спокойно, шаг за шагом, без давления, без страха, без сожалений?
Он выбрал меня. Так, как я всегда хотела, чтобы выбрал ты.
Но я не могу выбрать его, потому что свой выбор я сделала давно.
Мой выбор — это ты.
Азик мягко улыбнулся.
— Нара, вернись на землю. Все хорошо. Никто никуда не торопится. Я понимаю, что ты сейчас ощущаешь.
— Прости, Азик. Думаю, ты прав. Мне все еще нужно время, чтобы разобраться в себе.
— Только не тяни слишком долго. Говорят, после сорока люди болеют… и даже умирают! — усмехнулся он.
Я улыбнулась.
Азик проводил меня до лифта и помог с чемоданом. Мы остановились у двери моей квартиры, и его руки уверенно сжали меня в прощальном объятии. От него пахло дорогими духами, свежестью, теплом мужского тела. Всё было идеально – ровно настолько, насколько может быть идеально что-то совершенно чужое.
— Я сегодня буду с друзьями, поэтому вернусь домой поздно.
— Хорошо, пиши, если что, я пока не буду спать.
— Нара, поспи, мне не нравится то, как ты выглядишь.
— Всё, я уже тебе не кажусь безуууумно красивой? — изобразив его голос, спросила я, закатывая глаза.
— Ты поняла, о чём я. Но вот даже с козявкой у носа ты всё равно безумно сексуальна.
Я судорожно потёрла нос.
— Ты серьёзно? Козявка? И я так ехала всю дорогу??
— Ага. С «Отривином» тоже пора завязывать.
— Чёрт! — сердито зашипела я на себя, пока Азик ухмылялся.
Двери лифта открылись, он махнул мне рукой и уехал вниз.
Я закрыла дверь, скинула кроссовки и услышала, как с кухни мне навстречу выбежал Чупа, требуя внимания. Кузя, как всегда, вопил что-то своё, а Лео смотрел на меня с укоризной, как будто знал что-то, чего я ещё не осознала. Всё с ними было в порядке. Всё было как всегда.
Но что-то было не так.
Я упала на диван, глядя в потолок, словно там могли быть ответы. И вдруг, прежде чем я успела осознать, из меня вырвалось:
— Я скучаю по тебе… Если бы ты знал, с какой силой.
Я замерла. Сама от неожиданности.
Моё сердце знало это раньше, чем мой разум.
И вот оно — обрушилось на меня, внезапно, резко, беспощадно. Волна тоски, затопившая меня с головой.
Я обняла подушку, как будто могла в ней найти тепло, которое искала, но нашла только холодную ткань. Я скучаю. До ломоты в груди. До дрожи в пальцах. До беспомощности, которой даже не стыдно.
Я не знала, как долго я так пролежала. Город за окном жил своей жизнью — где-то смеялись, где-то спорили, где-то просто дышали в унисон. А я… я чувствовала себя вне этого мира.
Телефон был рядом, экран гас и загорался снова — сообщения от друзей, рабочие письма, лента соцсетей, где жизнь текла, будто ничего не произошло.
Но всё это было так далеко.
Я закрыла глаза и услышала тишину. Именно ту, что приходит, когда ты больше не можешь бежать от себя. Я чувствовала каждую секунду своего одиночества, как если бы оно было чем-то осязаемым — холодным, липким, заполняющим меня изнутри.
Бог мой… Почему же ты ни разу не написал мне?
Сколько раз за эти месяцы я пыталась тебя отпустить, но ты всё равно жил во мне. Я смеялась с другими, обнимала других, разговаривала, пила вино, работала, строила планы — но внутри меня всё оставалось пустым. Всё было не о тебе.
Я сжала пальцы в кулак, как будто могла таким образом выдавить из себя это чувство.
— Отпусти… — прошептала я в пустоту.
И как только эти слова сорвались с губ, телефон на столике завибрировал.
Я резко села. Сердце вдруг стало биться так сильно, что, казалось, гул в груди отдавался эхом по всему телу.
Экран загорелся.
Я увидела имя.
Бог мой…
«Любимый»
Меня бросило в жар.
Руки дрожали. Я провела пальцем по экрану, чтобы разблокировать телефон, но остановилась.
Я закрыла глаза и попыталась дышать.
Не может быть.
Тихий звук второго уведомления разорвал воздух.
«Я больше не могу».
Я вцепилась в телефон так, будто он был моим единственным спасением.
Зрачки бегали по экрану. Меня трясло.
Я читала это снова и снова.
"Я больше не могу".
Я закрыла рот рукой, чтобы не вырвался крик.
Пальцы дрожали. Я смотрела на экран, не веря, что это происходит.
Буквы расплывались перед глазами, я не могла сосредоточиться. Сердце бешено колотилось, кровь гудела в висках.
"Я больше не могу."
Я прикусила губу. Сжала телефон, словно могла удержать этот момент, остановить его, заморозить, чтобы убедиться, что это не сон.
Я чувствовала, как внутри всё рушится, словно кто-то резко сорвал с меня защиту, обнажил до нервов, оставил без воздуха.
Я не знаю, сколько секунд, минут, часов я просто сидела, уставившись в экран. Время потеряло смысл. Всё потеряло смысл.
Наконец, я набрала ответ.
"Я тоже не могу."
Палец завис над кнопкой "Отправить".
Я почувствовала, как мир сужается, воздух вдруг стал тяжёлым, голова закружилась.
Нажала.
Сообщение ушло.
И в ту же секунду меня вырубило.
Я не помню, как отключилась. Возможно, это было от бессилия. От слишком долгого напряжения. От того, что моё тело просто больше не выдержало.
Последнее, что я почувствовала — это тепло слёз, скользящих по щекам.
И темнота.
Меня разбудил громкий стук в дверь.
Я вздрогнула, тяжело открыла глаза и несколько секунд пыталась понять, где я.
Комната была знакомой. Воздух пах чем-то родным, тёплым, бакинским.
Я дома.
Стук повторился, на этот раз громче, и я наконец пришла в себя. Поднялась, пошатываясь, как будто тело ещё не догнало сознание, и открыла дверь.
На пороге стояли они — Саид и его отец.
Они были взмыленные, счастливые, шумные. Говорили одновременно, спорили о чём-то своём, но это было так живо, так громко, что я будто вернулась в реальность.
Реальность…
Я обняла Саида, вдохнула запах его волос. Он был здесь, он был мой.
Я почувствовала себя… живой.
Бывший муж ненадолго задержался в коридоре. Мы перекинулись парой дежурных фраз, он передал мне рюкзак сына, уже собирался уходить, но вдруг остановился и посмотрел на меня пристально.
— У тебя всё хорошо? — его голос был спокойным, но в глазах мелькнула тень тревоги.
— Да, а у тебя?
Он кивнул, но не двинулся с места.
— Точно? — его взгляд скользнул по мне, оценивая. — Ты выглядишь так, будто заболела. Да и похудела сильно.
Я улыбнулась, пожала плечами, но он вдруг резко, почти нервно добавил:
— Думай о себе в первую очередь. Никто не стоит твоих нервов.
Он сказал это быстро, бросил через плечо, уже уходя, но я поняла — он волновался.
Видимо, Саид рассказал ему.
Иначе бы он не сказал этого.
Он никогда не раздавал советов просто так, не лез в чужие дела. Всё у него всегда чётко, только по делу.
Значит, сейчас он увидел что-то такое, что выбило его из привычного равновесия.
Я закрыла дверь, подошла к зеркалу в коридоре и посмотрела на своё отражение.
Передо мной стоял уставший, измученный человек.
Человек, который борется.
Борется за что-то, без чего его жизнь кажется неполноценной.
Борется со всем миром, а мир в ответ твердит: «Это не оно».
Но я знаю.
Я чувствую.
Это — оно.
Это самое важное, что у меня было.
И без этого я — не я.
Я вернулась в комнату, где Саид уже разложил вещи. Он сидел на кровати, копаясь в телефоне, но, увидев меня, сразу отложил его в сторону.
— Ну, рассказывай, как провёл время без меня? — спросила я, садясь рядом.
— Мама, у нас был пранк на уроке психологии!
Я приподняла бровь.
— Пранк? Что ещё за пранк?
Он усмехнулся, сел поудобнее и с воодушевлением начал рассказывать:
— Ты же знаешь, у нас учителя никогда не опаздывают. Так вот, мы сидели, ждали мисс Айшан, но её всё не было. Тут в класс заходит мистер Рашад — завуч, и сразу раздражённо спрашивает:
— А где мисс Айшан?
— Мы сказали, что она ещё не приходила.
— И тут он, мама, он как будто взбесился! Сел за её стол и ледяным голосом сказал:
— Не приходила, значит? Ну, тогда сейчас узнаем, как часто она так опаздывает.
— Мы переглянулись, никто не понимал, что происходит. Он достал журнал, что-то там пролистал, стукнул ладонью по столу… И тут в класс зашла мисс Айшан.
— И?
— Она даже не посмотрела на него! Просто лениво уткнулась в телефон.
— Доброе утро, — холодно сказал он.
— Доброе, — бросила она, не отрываясь от экрана.
— А где вы были?
— В коридоре.
— А разве у вас урок не начался?
— Начался. Ну и что?
— КАК ЧТО?! — завуч резко вскочил со стула. — Чем, по-вашему, вы должны заниматься на уроке?!
— Ой, подумаешь, — небрежно махнула она рукой. — Всё равно я первые 20 минут просто сижу в телефоне, а класс занимается своими делами.
— В ТЕЛЕФОНЕ СИЖУ?! — он аж покраснел от ярости.
— Мама, мы думали, он сейчас реально её ударит! В классе замерла мёртвая тишина. Никто не понимал, что делать.
— А дальше?
— А дальше… они просто улыбнулись друг другу.
Я удивлённо посмотрела на Саида.
— Что?
— Да, да! Они повернулись к нам и мистер Рашад спокойно сказал:
— Дети, это был пранк.
Я невольно усмехнулась.
— И тут он спросил нас:
1. Что вы чувствовали эти 5 минут?
2. Если вам было некомфортно и вы чувствовали, что ситуация нездоровая, то почему никто из вас не вмешался?
Я внимательно слушала, прокручивая эту ситуацию в голове.
— Честно, мама, я до сих пор в шоке. Это был очень сильный эксперимент.
Я улыбнулась.
— Саид, это гениально. Мне очень нравится этот метод.
Мы ещё немного посмеялись над его школьными историями, потом разошлись каждый в свою ванную.
Тёплая вода расслабляла. Я закрыла глаза, пытаясь отстраниться от мыслей, но внутри уже начинало нарастать напряжение.
Я до сих пор не заглянула в телефон.
Не проверила, был ли тот момент реальным… или всего лишь сном.
Когда я вышла из душа, то наконец взяла телефон.
Разблокировала экран.
Ты писал.
Я выдохнула.
Но моё сообщение осталось неотвеченным.
Ты его прочёл.
И не ответил.
На следующее утро приехала мама.
Без предупреждения. Просто стояла у двери с пакетом фруктов, какими-то новыми кастрюлями и лицом, в котором сразу читалась тревога.
— Мам, ты чего так рано?.. — я приподняла бровь, всё ещё в халате, явно неготовая к таким ранним визитам.
— Ну а что, я разве нужна тебе только по расписанию? — она вошла в квартиру, как будто это всё ещё её пространство. Поставила пакет на стол, прошлась глазами по комнате.
— Не нравится мне твоё лицо. Устала ты.
Я молча пошла на кухню. Варить кофе. Это было проще, чем объяснять, почему я злюсь.
Она села напротив.
— Ты ведь опять не выспалась? Всё работа да работа… Сколько можно?
Я усмехнулась.
— Мам, ну а как мне жить? Ты ведь тоже работала какое-то время. Вот я и унаследовала это упорство от тебя.
— Нет, Нара. Ты не унаследовала. Ты вообще не я. — она откинулась на спинку стула. — Я всю жизнь отдала вам. Всё делала правильно. По инструкции. А ты как будто из другой оперы. Живёшь, как хочешь. Всё время на грани. Всё сама. Никого не слушаешь.
Я поставила перед ней чашку. Села.
Смотрела, как пар поднимается от кофе.
— Ну так, может, я тебе дана как карма? — тихо сказала я.
Мама вскинула брови.
— Это что ещё за философия?
Я пожала плечами.
— Ты — про заботу, стабильность, самоотверженность. Я — про свободу, выбор и границы. Мне всегда казалось, что я должна себя "заслужить" перед тобой. А ты… ты как будто родила ребёнка, который живёт по какой-то своей, непонятной для тебя логике.
Она молчала. Долго.
А потом вдруг сказала:
— У тебя авторитет, куда бы ты ни пошла. Люди тебя уважают. А я… я иногда даже не понимаю, как ты стала такой крутой
— А я — понимаю, — мягко ответила я. — Люди меня ценят за то, что я честная. За то, что не играю. За то, что всегда держу слово. Потому что ты меня так воспитала, просто не замечала.
В этот момент я вспомнила, как в детстве пряталась с книжкой под одеялом, когда она говорила: "Ложись, завтра в школу". Я тогда не умела сопротивляться вслух, но всегда жила так, как чувствовала нужным. Сначала — в тайне. Потом — в открытую. И теперь я взрослая. И мама всё ещё приходит ко мне без звонка, будто я всё ещё её девочка, которая не справится одна.
Но я справлялась.
И справляюсь.
— Ты сильная, Нара, — сказала она. Уже не споря. Просто с усталостью в голосе. — Но иногда я всё равно боюсь, что ты не скажешь, если тебе станет плохо.
Я посмотрела ей в глаза.
— Мам. Если я молчу — значит, я обдумываю. Если не отвечаю — значит, мне нужно время. Но я всегда рядом. Просто… по-своему.
Она кивнула.
— Вот и научи меня понимать этот твой "по-своему".
Мы сидели и пили кофе.
И я впервые за долгое время не чувствовала в её взгляде попытки исправить меня.
Только принятие.
Пускай чуть с грустью, но с любовью.
Телефон лежал экраном вниз.
Я не проверяла.
Сегодня — нет.
Где-то из комнаты раздался сонный голос:
— Мам? А почему я не в школе?..
Саид стоял в дверях, растрёпанный, в футболке с Человеком-пауком, с удивлением в глазах, будто только что попал в альтернативную реальность.
Я взглянула на часы. Мы реально проспали.
Впервые за весь учебный год.
— Потому что сегодня... день без правил, — подмигнула я.
Он расплылся в улыбке, как будто выиграл джекпот.
— Крууууто! Я даже не хочу знать, почему. Просто... спасибо!
Мама уже надевала кроссовки у двери.
— Пошли в парк, прогуляемся, пока ещё не жарко. Воздухом подышим. А твоя мама пусть поработает, как обычно.
— Эй! — крикнул он с порога. — Я тебя всё равно люблю, даже если ты работаешь всё время!
Я рассмеялась.
— А я тебя — даже если ты проспал школу.
Они ушли, оставив за собой лёгкий запах духов мамы и шорох детских шагов.
В квартире стало тихо. Почти свято.
Я сделала себе ещё одну чашку кофе и села за ноутбук.
________________________________________
В этом мире я — Глобальный HR. Мне 39, и у меня за плечами почти 18 лет опыта.
Я прошла всё: от классических корпоративных джунглей до инновационных иностранных блокчейн-проектов, где не было ни структуры, ни правил — только идея и хаос.
Мой офис — в Дубае. В стеклянной башне с видом на сверкающий город и пустыню где-то вдали. Но большую часть времени я работаю онлайн — мой график подстраивается не под время, а под людей.
Каждый день через меня проходят до 10 человек.
Юристы, инженеры, дизайнеры, финансисты, маркетологи, дата-сайентисты. Из Индии, Азербайджана, Германии, Аргентины. Разные культуры, темпераменты, боли и амбиции.
Иногда, ближе к вечеру, я чувствую, как устаю не от задач — от людей.
От эмоций, историй, запросов.
Но даже тогда я знаю: человек — самая важная ценность любого бизнеса.
Без него не двигается ни продукт, ни стратегия, ни деньги.
Я часто вспоминаю слова Сатьи Наделлы, CEO Microsoft:
"Empathy makes you a better innovator."
Эмпатия делает тебя не просто лучшим HR’ом. Она делает тебя тем, к кому хочется возвращаться.
Или вот, как говорил Брайан Чески, основатель Airbnb:
"Culture is simply a shared way of doing something with a passion."
А кто формирует культуру? Не стены офиса. Люди. Каждый. От интерна до фаундера.
И я — тот человек, кто помогает этим точкам соединиться.
Вижу талант там, где другие видят хаос.
Создаю процессы там, где раньше была только интуиция.
И всё ещё — влюблена в свою работу.
Секундная стрелка на часах прыгнула вперёд.
Я сделала глоток кофе.
И открыла календарь.
Первые зумы начинались через 12 минут
Сегодня у меня было интервью, которое я, кажется, не забуду никогда.
Кандидат — уникальный. Один из тех, кого обычно "невозможно поймать". Начальник электростанции в Казахстане с редким, нишевым опытом, о котором знают только профессионалы из отрасли. Мне понадобилось почти три недели, чтобы он вышел на связь, ещё пару — чтобы он согласился на интервью. И вот сегодня — мы в Zoom.
Я не нервничала.
Я вообще давно не нервничаю перед встречами.
Когда ты работаешь с людьми 18 лет, из них 10 — в международке, когда каждый твой день наполнен разными индустриями, акцентами, менталитетами, ты просто учишься "переобуваться". Я могу говорить на языке блокчейна, энергетики, юриспруденции и гейминга — и чувствовать себя везде как дома.
Он зашёл на звонок на пару минут раньше.
Сдержанный, собранный. Тот тип мужчины, у которого голос звучит, как будто в нём встроен генератор спокойствия.
Мы начали.
Я задавала стандартные вводные вопросы — опыт, сложные проекты, тип управления. Он отвечал чётко, структурно, с такой глубиной, которую редко встретишь даже в Executive-интервью.
Но спустя пару минут я заметила: его телефон звенит без остановки.
Я сделала паузу.
— Хотите ответить? — мягко предложила я. — Может быть, что-то срочное?
Он посмотрел в сторону, нахмурился.
— Это брат. Он звонит крайне редко. Я... я, пожалуй, отвечу. Одну минуту.
Он отключил звук на видеосвязи, но не камеру.
Я смотрела, как он подносит телефон к уху.
Не слышала, что именно говорил его брат.
Но по глазам поняла — что-то случилось.
Его взгляд стал стеклянным. Как будто он резко выпал из нашей реальности.
Прошла минута.
Он снова включил микрофон.
Голос был ровным. Но в нём не было ни одного лишнего дыхания.
— Простите, Нара. Только что сообщили, мама умерла.
У меня перехватило дыхание.
Не потому что не знала, что сказать. А потому что почувствовала это мгновенное изменение воздуха. Как будто в комнате стало холодно.
— Боже… — я прошептала. — Пожалуйста, давайте прервемся. Вернётесь в процесс, когда будете готовы. Хоть на следующей неделе, хоть через месяц.
Он покачал головой.
— Спасибо. Но я бы предпочёл завершить процесс. Это жизнь.
И мы продолжили.
Ещё сорок минут.
Я задавала вопросы. Он отвечал. Внятно. С примерами. С цифрами.
Ни разу не запнулся. Ни разу не вышел из роли.
Мы попрощались.
Он поблагодарил.
Я выключила камеру и просто сидела.
Молча.
Я не могла поверить, что человек может вот так — на фоне личной трагедии — не распасться на куски. Не упасть в эмоцию. А держать себя, пространство, ритм разговора.
Я долго не могла прийти в себя.
Это была не просто профессиональная стойкость. Это была внутренняя сила, которой я восхищаюсь до мурашек.
Не сила равнодушия. А сила сознательного выбора — не терять лицо, нести своё, несмотря ни на что.
В такие моменты я снова и снова понимаю, что моя профессия — больше, чем просто подбор.
Это прикосновение к человеческой сути.
К моментам, где рождается уважение не за CV, а за то, как человек держит себя, когда всё рушится.
Именно поэтому я всё ещё здесь.
И именно поэтому люди — моя главная ценность.
Я всё ещё сидела за ноутбуком, с открытым профилем кандидата, с включённой камерой, которую никто уже не смотрел.
Мысленно возвращалась к его глазам — к глазам человека, который только что узнал о смерти матери, и не сломался.
Собрался. Договорил. Ушёл.
Сильно. По-мужски. Без пафоса.
И в этой тишине вдруг снова пришёл ты…
Моя любовь…
А где же твоя сила?
Где та внутренняя стойкость, которая не зависит от обстоятельств, от людей, от моих сообщений в WhatsApp, на которые ты просто решил не отвечать?
Где тот человек, в которого я верила больше, чем в логическое объяснение вещей?
Ты же говорил, что умеешь быть собой, что тебе важна правда.
Но почему, когда пришло время жить свою жизнь, ты выбрал молчание?
Где твоя мудрость, которая раньше звучала в каждом твоем слове?
Где твоя смелость быть неудобным, но настоящим?
Разве я не была рядом, когда ты сомневался?
Разве я не гладила твои внутренние шрамы, не говорила, что ты — настоящий, редкий, важный?
Ты знаешь, как сложно быть нежной в этом мире?
Как много нужно силы, чтобы любить не из страха, а из изобилия, из глубины, из выбора?
Я отдала тебе не время — жизнь. В смысле пространства внутри меня, в котором ты мог быть кем угодно.
Я была мягкой, терпеливой, понимающей.
Я выбирала тебя снова и снова — не потому что было легко, а потому что верила.
Я слушала твои мысли, как музыку.
Я ждала тебя, как ждут кого-то, кто стоит в другой реальности, но всё-таки однажды откроет дверь.
Я стояла рядом, пока ты метался.
Я не давила. Не требовала.
Я просто была.
А потом — тебя не стало.
И даже не потому, что ты ушёл.
А потому, что исчез из самого себя.
Перестал быть тем, кем был.
Перестал быть тобой.
Ты сломал меня не поступком.
Ты сломал меня молчанием.
Ты даже не позволил мне узнать, что именно во мне перестало быть тем, ради чего ты хотел остаться.
Я ведь не просила обещаний.
Я просила только одного — присутствия.
А ты выбрал тишину.
Выбрал исчезнуть.
И знаешь, что самое больное?
Что ты сам не понимаешь, что потерял.
Ты думаешь, я просто женщина, которая любит сильно.
А я — женщина, которая даёт пространство расти, быть, меняться.
И когда ты однажды обернёшься — возможно, слишком поздно — ты поймёшь, что потерял не просто "отношения",
а — место, где ты мог быть настоящим. Без масок. Без бронежилета. Без игры.
А пока…
Пока я учусь снова собирать себя.
Смотреть в глаза людям, которых едва знаю, и видеть в них больше силы, чем в тебе.
И, может, это и есть самое страшное.
Что твоя правда оказалась временной.
А моя — вечной.
Мои мысли прервал телефон.
Экран мигнул знакомым именем.
Писал друг детства.
Я не удивилась.
Я, в целом, уже ничему особо не удивляюсь. Особенно, если это касается мужчин, которые вот уже десятилетиями пытаются "спасти" меня от самой себя.
Но удивила его настойчивость.
Мы уже обсуждали эту тему. Даже не раз.
Я всегда отвечала спокойно. Внятно.
Без обид, без драм, без пафоса.
А он всё не унимается.
Сегодняшнее сообщение начиналось без заходов:
— Может, ты всё же выйдешь за меня замуж?
Смотри, я дам тебе всё, о чём ты мечтаешь: тепло, заботу, дом.
Дом у моря.
Свободу заниматься чем хочешь.
Будем путешествовать, будем наслаждаться жизнью, без этой всей боли.
Я покачала головой, с той самой тихой усмешкой, которую выдает только усталость.
— Ты опять за своё? — набрала я, не думая.
Он не заставил себя ждать:
— Ну да. Я каждый раз к этому прихожу. Хватит ждать мудака. Он тебя бросил перед свадьбой, алё!!
Я замерла.
Вот это уже звучало грубо.
Но не неожиданно.
— Ты ему тоже никогда не нравился, если что, — написала я.
— Да ладно? Ты не говорила.
Но я, во всяком случае, здесь. И перед свадьбой тебя бросать не собираюсь.
— Ты бьёшь по больному специально?
— Я говорю правду.
Я не ответила.
Просто смотрела в экран, в эти серые пузыри сообщений, как в маленькие капсулы чужих надежд, аккуратно упакованных в «будь со мной, потому что я рядом».
Но знаешь, что странно?
Я даже не злилась.
Внутри не дрогнуло ничего. Ни гнева, ни возмущения, ни боли.
Он говорил правду.
Здравую, взрослую.
Я сама могла бы сказать её себе сто раз. И говорила.
Просто есть одна проблема:
Здравый смысл — не валюта, за которую можно купить любовь.
Я встала из-за стола.
Почувствовала, как тело тянет к дивану.
Глянула на часы — начало первого.
И только тут поняла, что не приняла антидепрессант.
Сухо сглотнула таблетку, запив остатками холодного кофе.
И легла.
Голова утонула в подушку, тело — в одеяло.
Только закрыла глаза, только сердце чуть отпустило…
Как в коридоре раздался топот.
Вернулись.
— Ну что это за поведение вообще? — громко возмущалась мама.
— Мам, ну она первая начала, — Саид тянул слова, как будто оправдывался перед полицейским. — Я больше не пойду с ней гулять!
Я услышала, как открывается дверь.
Саид зашёл в комнату и… просто лёг на меня.
Резко. Тепло. По-домашнему.
— Мамуль, нянаы меня довела, честно, я больше не пойду с ней. Она кричит, и вообще я хотел в Мак, а не в этот парк с птицами.
— Кто бы говорил, — начала ворчать мама, заходя вслед за ним. — Он сам ходил как грустная утка, ни слова не сказал, весь в себе. Думаю, подросток формируется. А он, оказывается, в Мак хотел.
Они ещё немного спорили.
Саид перекладывался с одного бока на другой, уткнувшись мне в живот.
Мама стояла у двери, уставшая, но всё ещё бодрая, как будто их прогулка — это маленькая война, где никто не победил, но оба выжили.
А я просто лежала.
Смотрела на них.
Слушала, как спор переходит в обиду, обида — в хихиканье.
И вдруг поймала себя на том, что улыбаюсь.
Тихо. По-настоящему.
Не потому, что всё хорошо. А потому что… люблю.
Люблю эту женщину, которая меня родила,
и этого мальчика, которого родила я.
Люблю их в раздражении, в суматохе, в несогласии.
Люблю и их, и жизнь с ними.
Даже в самые бессмысленные и шумные моменты.
И вот в этом — вся я.
Сильная.
Нежная.
Уставшая.
Но всё ещё умеющая любить, несмотря ни на что.
Пока я собирала отрывки своих мыслей в книгу, как будто собирала себя — по частям, по настроениям, по теням и свету — я периодически делилась этими кусочками с друзьями. Иногда просто с теми, кто рядом. Иногда — с теми, кого уже давно рядом нет, но которые всё ещё живут во мне.
Сегодня, как только дособрала одну из таких внутренних глав, почти на автомате переслала её Айне.
Это был порыв. Тот самый — когда не думаешь, просто чувствуешь: ей нужно прочитать это первой.
С Айной мы когда-то учились в универе, в параллельных группах.
Мы не дружили тесно, не делились переменами и мальчиками, не пили кофе в одной столовке.
Но с первых дней было понятно — мы свои.
Из одной тишины. Из одного типа людей. Смотрим по-разному, но видим одинаково.
Позже она вышла замуж за турка и уехала в Турцию.
Разок виделись в Баку, как это бывает, когда у обеих уже есть дети, когда время пролетает за полтора часа, и ты даже не успеваешь сказать ничего важного — но ощущение остаётся, как будто успела всё.
А в остальном — всё наше общение держится на Instagram. Сторис, реакции, редкие переписки.
Но в этом минимуме всегда есть что-то настоящее.
Почему же мне так важно её мнение?
Потому что у Айны есть особый дар.
Редкий, почти исчезающий в мире, где все торопятся сказать своё мнение, где все "знают как лучше".
Айна умеет быть человеком. Всегда и везде.
С доброй душой, с тонкой чувствительностью, с врождённым дипломатическим подходом ко всему и ко всем.
Она не из тех, кто "режет правду-матку". Она — из тех, кто сначала проживёт твою боль, и только потом осторожно скажет:
— Ну мать, ты даёшь.
Это её фраза. Фраза с улыбкой.
С иронией, за которой спрятано тепло, участие, поддержка.
Фраза, которая звучит как признание: "Я вижу тебя. Я чувствую, что ты снова в пути".
Айна не писатель. Она не редактирует мои тексты.
Но читает так, как будто в каждой строчке ищет пульс.
Если сердце бьётся — значит, я на верном пути.
Если нет — её молчание иногда говорит больше любых слов.
Иногда мы делимся жизнью — урывками, вопросами, короткими голосовушками.
Она всегда внимательна. Всегда слушает сердцем.
Я думаю, она так относится не только ко мне — а ко всему миру.
И знаешь, я заметила: самые сильные, занятые, загруженные люди — те, у кого реально "серьёзные дела", мировые лидеры, мой директор, или вот Айна — всегда находят время углубиться в твой вопрос.
И даже если ты сам не привык быть таким — ты видишь их отношение, и… поневоле начинаешь перестраиваться.
Берёшь их мягкость за привычку. Их уважение за стандарт. Их глубину — за ориентир.
В этом и есть сила окружения.
Окружать себя теми, кто сильнее тебя. Тоньше. Глубже.
Не для того, чтобы чувствовать себя слабее, а чтобы расти.
Потому что именно такие люди замечают в тебе то, чего, возможно, нет в них.
И вы, почти неосознанно, подтягиваете друг друга.
Обогащаете. Балансируете.
И во многом — Айна лучше меня.
Не потому что она «идеальная». А потому что у неё есть то, что я в себе ещё только выращиваю:
Мудрая тишина. Принятие. И способность быть опорой — даже на расстоянии, даже через экран.
Вот почему её голос так важен.
Потому что в нём нет критики.
В нём — зеркало.
А в зеркале — я, чуть лучше, чем была вчера.
Я почти закончила рабочий день.
Оставалась тройка встреч — последние, уже через силу. Когда вроде и включена, но внутри всё будто на автопилоте.
К восьми подключилась к сессии с терапевтом.
Я долго её искала.
Перебрала десятки — тех, кто тянул в детство, в абстракции, в копания, которые не давали мне ничего, кроме раздражения.
А мне нужен был человек, который не будет отзеркаливать мои слова, а скажет прямо, как есть.
Поймёт, почему я делаю то, что делаю.
И не будет лечить — будет слышать.
— Нара, как прошла неделя? — голос спокойный, взрослый. Женщина, которой я могу верить.
— Интенсивно, — отвечаю. — Как всегда.
— Хочешь говорить про чувства или про мысли?
— Сегодня — про чувства. Про любовь. Про зависимость.
Я откидываюсь назад и честно, без купюр, как я умею:
— Я осознанно выбираю созависимость.
— Угу. — она кивает, не удивляется. — Расскажи.
— Ну вот не подходит мне любовь, в которой я просыпаюсь и не думаю о человеке.
Вот просто открыла глаза, сделала себе кофе, пошла на бокс, и где-то к полудню написала "Привет, как ты там?".
Это не любовь. Это что-то между "нам удобно" и "мы не мешаем друг другу".
Я знаю, что в таких отношениях — комфорт, пространство, уважение, свобода, хобби, друзья, трипы по отдельности…
Но я не знаю, где там живёт любовь.
Если партнёрам нужно отдыхать друг от друга — всё, любовь ушла.
Осталась симпатия, привязанность, брат-сестра.
И я руку даю на отсечение, что это так.
Пауза. Она смотрит на меня спокойно. Глубоко. И отвечает:
— Ты права. Это не безумие. Это просто твоя правда.
Созависимость — страшное слово только в книжках.
В жизни оно часто означает: я хочу быть в слиянии с человеком, потому что я так чувствую.
Ты же не ищешь в партнёре спасителя. Ты не теряешь себя.
Ты просто хочешь, чтобы любовь была всепоглощающей.
Присутствующей. Зримой.
— Именно, — кивнула я. — Я не прошу, чтобы мне писали каждые десять минут. Но я не хочу быть в отношениях, где мы существуем параллельно.
Мне нужно, чтобы я была у него в сердце. Чтобы он был у меня в теле. Чтобы не отпускало.
Я же, чёрт побери, делала всё — я посвящала, я обнулялась, я строила, я верила ему после всей его лжи и измен.
Я отдала себя полностью.
— А.... — спокойно вставила она, назвав его имя.
Я только кивнула.
— Он не мог быть с тобой в этой интенсивности. Он не выдержал. Не потому что слабый. Просто — другой. А ты любишь, как вулкан. И хочешь, чтобы рядом был не наблюдатель, а такой же огонь.
— А он погас. А потом исчез.
— Он исчез, потому что это была не его глубина. Он не умел плавать в твоём море.
А ты хочешь того, кто не просто будет рядом — кто дышит тобой.
И ты имеешь на это право.
Я замерла.
Потому что обычно меня переучивают.
Призывают "отделиться", "заземлиться", "отпустить идею слияния".
А она сказала — ты имеешь право.
— Я ведь не зависимая, знаешь? — вдруг тихо сказала я.
— Я знаю. Ты просто живая. Ты — женщина, которая не хочет быть "в паре", она хочет быть в любви. А это совсем другое.
Я усмехнулась.
— Ну вот. Ты понимаешь.
— Понимаю. И знаешь, твоя книга — она ведь об этом. О том, как остаться верной себе. О том, что даже если ты падаешь, ты всё равно падаешь в сторону любви.
Я молчала.
И чувствовала, как в этом молчании нет боли.
Только тихое признание: я не одна.
Меня видят. Понимают. Не исправляют.
Сессия подходила к концу.
Я выключила камеру, но долго сидела перед экраном.
И, кажется, в этот вечер впервые за долгое время не чувствовала себя "сломанной".
Я чувствовала себя настоящей.
А это, пожалуй, и есть самое большое исцеление.
К девяти вечера начали подтягиваться свои.
Алиша — мой брат. Вечно с сарказмом в кармане и этой его напыщенной усталостью, как будто работает на мировом суде, а не в офисе с кондиционером.
Вера — моя сестра. Строгая и смешная одновременно, как будто умеет быть и мамой, и ребёнком в одном лице.
И её муж — молчаливый, но всегда с доброй усмешкой и щадящим взглядом, будто чувствует, сколько на мне держится, и не хочет добавлять.
Мы часто собираемся у меня.
Поиграть, посмеяться, покурить кальян, сбросить день с плеч.
Каждый делает это по-своему, но в одном пространстве.
Без официоза, без лишнего. Просто на полу, среди подушек, с едой, которую никто не раскладывает красиво, и смехом, который звучит как домашняя терапия.
На этот раз мы решили поиграть в «Объясни» — ту самую игру, где нужно за минуту объяснить как можно больше слов, не называя их.
Саид тоже захотел играть, важно заявив, что он «в этом чемпион».
Первой пошла Вера. Слово: «гиена».
— Так… это змея… ну… такая… полосатая! — начала она с полной уверенностью в голосе.
— Питон? — спросила я, уже начинав хихикать.
— Нет-нет, думай дальше! Она кусается, быстро ползает, ну, может, редкий вид! — настаивала Вера, оглядывая нас, как будто мы сдаём биологию.
— Это точно не змея, Вера, — спокойно подал голос её муж.
— Да ты сам не знаешь! — отрезала она.
Я уже захлёбывалась от смеха, пытаясь угадать.
— Анаконда? Гадюка? Кобра? Уж? Что ещё? — перебирала я всех змей, которых когда-либо знала по Discovery Channel.
— Нет, думай ещё!
Но время вышло.
— Это была... гиена, — выдала Вера.
Мы замолчали.
Секунда абсолютной тишины.
А потом — коллективный взрыв.
— Представляешь, гиена такая живёт себе, жрёт падаль, смеётся, как обычно, уверена, что она собака…
А тут — БАЦ! — ты змея!
— У неё же вся идентичность рухнула! — орал Алиша, держась за живот.
— Представьте её лицо, — добавила я, — такое: "Вы что, охуели?!"
Мы не могли остановиться.
Смех был такой, что у кого-то пошли слёзы, кто-то упал на подушки, кто-то сбил стопку с чаем.
Даже Саид катался по ковру, повторяя:
— Гиена-змея! Гиена-змея! Мам, она змеяяя!
К полуночи шум начал стихать.
Все начали потихоньку собираться. Кто-то искал носок, кто-то прощался уже третий раз подряд — в лучших семейных традициях.
Я проводила всех до двери. Обняла Веру крепче, чем обычно.
В такие вечера я особенно остро чувствую, как важно иметь семью. Настоящую. Без фильтров. Без позолоты. Просто свою.
Саид уже клевал носом.
Я уложила его, поцеловала в лоб, поправила одеяло. Он что-то пробормотал про «гиену-змею» и перевернулся на бок.
А я...
Я выключила свет, легла в свою постель.
И, как всегда, уткнулась в телефон.
Не для того, чтобы что-то узнать.
Скорее — чтобы заполнить эту вечернюю тишину, в которой обычно кто-то пишет.
Но сегодня ты, Айдын, опять не писал.
Зато написал Азер.
Тот самый, что исчез почти на сутки.
Тот, кого я уже успела мысленно отругать за игнор, за молчание, за то, что не рядом.
— Нара, прости. Я в больнице.
Я не думала. Просто нажала «вызов».
Без внутренней гордости.
Без пауз.
Он ответил.
Голос — хриплый. Медленный. Усталый до невозможности.
— Ты что, правда в больнице? — спросила я, уже чувствуя, как внутри поднимается паника, вперемешку с жалостью и злостью на этот проклятый мир.
— Да… Вчера ночью в меня врезалась машина. Я плохо помню, как это было. Друзья доставили меня в больницу. Я только что вышел из реанимации.
— Азер, блин… Почему ты не написал раньше?!
— Телефон был не со мной. Я даже не знал, сколько прошло времени. Всё плывёт. Простишь?
Я сидела в темноте, держа телефон в руках и слушая его дыхание, его голос.
— Я хочу приехать. Просто скажи где ты, и я поеду.
— Нет, Нара. Честно, не надо. Завтра меня выписывают. Я тебе сразу позвоню, как доберусь домой. Не хочу, чтобы ты сейчас волновалась. Всё уже лучше.
Я выдохнула.
Сдержала себя.
Хотя весь мой инстинкт — быть рядом, по-настоящему. Потрогать. Убедиться. Держать за руку.
— Хорошо. Но как только будешь дома — звони. Даже если будет ночь. Мне важно знать, что ты дома. Что ты дышишь.
— Обязательно. Спасибо тебе. Ты… всегда так.
Он не договорил. Но я поняла.
Я отложила телефон.
Было уже за час ночи.
Я включила восьмичасовую медитацию и улеглась, укрылась до подбородка, закрыла глаза.
Не помню, когда отключилась.
Но точно знаю — засыпала уже не в тревоге. А в тишине, в которой живёт забота.
Неделя прошла в суматохе.
Такая, в которой дни сливаются в один длинный звук — гул задач, решений, встреч, звонков, эмоций других людей, чужих судеб и чьих-то надежд, отданных тебе в руки.
Иногда я ловлю себя на мысли: вот ты сидишь дома, в тишине, перед своим ноутбуком… не выходишь, не спасаешь мир, не стоишь в операционной, не тушишь пожары,
но ты принимаешь такие решения, от которых дрожит всё внутри.
Ты вершишь судьбы.
И в паузах между Zoom-коллами и корпоративными чатами вдруг вспоминаешь, что уже три дня как на антидепрессантах.
И это как будто парадокс. А по факту — закономерность.
За одну неделю я:
— написала стратегию на год для всей компании,а значит — выбрала вектор, который будет влиять на десятки, а может и сотни людей.
А если я выбрала неверно?
Если я ошиблась, и вся структура рухнет, как карточный дом?
— решила подать список военнообязанных сотрудников в РФ,вместо того чтобы просто заплатить штраф.
Потому что так — по-честному.
Потому что иначе — ответственность.
А если кого-то призовут?
Как я потом буду с этим жить?
— согласовала релокацию юриста из Словении в Дубай,а значит — поменяла его жизнь.
Полностью. От и до.
А если он не справится? Если не адаптируется? Если через два месяца захочет назад?..
Это не просто решения.
Это жизни. Чужие, настоящие, доверенные мне.
И вот когда ты в этом всём варишься, когда несёшь этот невидимый крест,тебе кто-то говорит:
— Ой, я тоже так хочу — сидеть дома и зарабатывать.
Ты в такие моменты уже не споришь.
Просто смотришь в точку и уставшей полуулыбкой киваешь.
Пусть думают, как хотят. Не объяснишь.
Не в словах дело. А в весе.
К концу недели я вдруг поняла: я совсем не думала об Азике.
Он писал. Посылал цветы. Звал на ужин.
А я — всё время была «занята».
Но если быть честной — мне просто не хотелось.
Мне был нужен этот опыт.
Прожить всё. От первой встречи до отдаления.
Эгоистично. Упрямо. Местами бессердечно.
Но это тоже жизнь.
И я — женщина, которая проживает всё по-честному.
Он понял.
Без разговоров.
Просто к концу недели перестал писать.
И между строк повисло то самое молчание, которое говорит больше слов.
В воскресенье, когда я наконец осталась одна, мне очень захотелось поговорить с Фаридой.
И она, как всегда, будто по зову, приехала.
Обожаю тот момент, когда она заходит в мой коридор — с этим звонким, хохочущим голосом,и сразу будто кто-то нажимает в доме на «вкл».
Дом наполняется звуком, воздухом, светом.
Я, как всегда, бегу ей навстречу.
Мы обнимаемся, садимся за стол, там уже всё готово — как у нас принято.
Кушаем. И начинаем говорить. Обо всём. Без фильтров. Без редакции.
Сегодня разговор коснулся её новой идеи: познакомить меня с мужчиной из Питера.
— Не знаю, Нара… только у тебя, наверное, такая магия — притягивать мужчин, готовых сразу жениться.
Только не говори этого тем, кто ещё ни разу не был в браке — прибьют, — засмеялась она.
Я улыбнулась, чуть печально.
— Ты же знаешь, Фара, для меня суть не в браке. Просто… женщины так устроены.
Нам важно, чтобы было куда двигаться.
Цель. Вектор.
А когда отношений как бы нет, но что-то вроде есть — это вызывает тревогу.
Это внутренний раздрай. Я так не могу.
— Тогда давай выйдем на свидание. Он классный. Своё дело, давно в разводе, красавец.
Тебе понравится.
— Ох, нет. Спасибо. Азера мне хватило.
Я поняла, что мне не нужно всё это. Не сейчас. Не так.
— Ну, смотри, — вздохнула она. — Моё дело — предложить.
Я посмотрела на неё. Такая она у меня — как весна.
Честная, громкая, смешная, светлая.
И всегда где-то рядом.
Как якорь. Как напоминание: я есть. И меня можно любить. Без повода.
А ночь снова пришла на цыпочках.
И я, как всегда, осталась наедине с собой.
Но, в отличие от начала недели, сейчас в голове не было перегрузки.
Только тишина.
И, может быть, даже немного покоя.
А может… просто я научилась не ждать.
А принимать.
Как есть.
— Выходные были какие-то... странные, Лала. Знаешь, у меня такое чувство, будто я прожила не два дня, а целую маленькую жизнь.
Я за эти четыре года на удалёнке так сроднилась со своей квартирой, что каждый выход за её пределы — как маленький подвиг. Как будто мне нужно не просто выйти, а преодолеть барьер между моим миром и остальными.
— Ну конечно, ты ж у нас домовой в женском теле, — смеёшься ты, глядя на меня, — уютный и упрямый. А волосы у тебя шикарные - ты кератин сделала?
— Да! Женская рутина, знаешь ли, не жалеет. Волосы, ногти, ресницы — всё вдруг в один момент решает, что пора всё бросить и начать сначала. Седина выглядывает, ногти один за другим ломаются, а ресницы будто решили отправиться в отпуск. Всё сразу, как по команде! — улыбаюсь я. — Вот этим и были заняты мои выходные: беготня по салонам, маски, лампы, лаки… Прямо квест на выживание. А потом ты пригласила меня на свой день рождения.
Я всегда с радостью бегу к ней, потому что рядом с ней — легко. Потому что она настоящая. Потому что она всегда скажет мне комплимент, даже если через секунду добавит:
— Подожди, ты всё ещё о нём думаешь? Он же такой страшный, ну ты серьёзно? Ты видела себя в зеркало? Ты видела себя?
— Лала... — начинаю я, но мы уже обе смеёмся. Потому что это наш ритуал.
Она — про своего мужа, а я — про него.
И она каждый раз качает головой:
— Ну с моей родословной и лицом, скажи честно, я могла бы и по-другому устроиться. Но видимо, любовь — это диагноз.
— А я всё равно считаю, что ты нашла своего.
— А я считаю, что ты до сих пор своего не отпустила.
Она всегда ставит мне зеркало. Иногда неловко смотреть в него. Иногда больно. Но она не из тех, кто говорит, чтобы ранить. А лишь — чтобы встряхнуть, пробудить, вернуть к себе.
И всё же, когда она говоришь про Него...
— Лала, он же был красивым... для меня.
— Ммм... Ты точно была влюблена, потому что нет, не был.
— Но его взгляд... И как он держал мою руку...
— Да-да, любовь зла, знаешь ли. Хотя... кому я это рассказываю.
И мы снова смеёмся. Так, как умеем только мы — с теплом, без осуждения, будто смех — это наш способ проговорить то, что не помещается в словах.
Она всегда делится со мной своими ссорами с мужем.
Они такие… живые. Иногда даже детские. Но я в них вижу что-то очень тёплое. Вижу, как оба будто борются за любовь, не зная, как сделать это по-взрослому. И от этого в ней столько настоящего.
Она умеет видеть. Умеет слышать. И не боится говорить то, что думает.
Она — моя добрая, дерзкая девочка, которая умеет нести свою правду через всё.
Апрель начался с хорошей, по-весеннему обнадёживающей погоды. Солнце выглядывало сквозь окна, как будто спрашивало: "Ну что, ты готова выходить из зимней спячки?"
Я, как обычно, работала, но параллельно искала билеты — предстояла короткая поездка в Грузию, нужно было закрыть банковские вопросы. И всё думала: с кем же мне полететь?
Я — единственная из своего окружения, кто не умеет развлекаться в одиночестве. Ну правда.
Сходить одной в кафе — стресс.
Погулять по магазинам — скука смертная.
А уж куда-то полететь одной... это вообще за гранью моих душевных возможностей.
При этом дома быть одной — это я люблю. Сидеть в тишине, смотреть в потолок, обдумывать свои наблюдения, раскладывать мысли по полочкам — моё любимое состояние.
Но как только дело доходит до выхода в люди — мне нужен кто-то рядом. Просто чтобы было кому сказать: "смотри, какая красота" или "помнишь, как в прошлый раз?.."
А билеты-то — на будни.
А подруги... у всех работа, дети, семьи, ответственность.
И тут я подумала — а ведь у меня есть Саид.
Мой самый родной человек, мой смысл, мой маленький (уже не такой и маленький) спутник.
Ведь я его, как говорится, не просто родила, а родила себе спутника.
— Саид, хочешь слетать со мной в Грузию?
Он оторвался от телефона, посмотрел на меня с лёгким подозрением:
— Мам, там же скучно.
— Но зато ты не пойдёшь в школу.
— Когда у нас там вылет?..
И всё. Договорились.
Вот так и начинается мой апрель: с солнца, планов, немного тревоги перед дорогой — и маленького мужского плеча рядом.
Люблю приезжать в аэропорт заранее. За два часа до вылета — это уже традиция. Люблю эту атмосферу. Кофейни, суета, лица такие разные, кто-то спешит, кто-то прощается. А я — просто дышу. Сижу с латте, открываю ноут, и продолжаю писать. Это мое время. Я снова чувствую себя живой.
Перед вылетом у меня была еще одна сессия с психологом. Спокойная, тёплая.
— Нара, как тебе антидепрессанты? Уже три недели ты на них.
— Очень хорошо. Я словно впервые вижу мир — трезво. Без тревоги.
Я снова просыпаюсь утром с желанием жить. У меня настроение классное. Я даже выхожу из дома. Это уже что-то.
— Отлично. Тогда дозу не меняем. Пьешь полгода, потом сверим часы. Что бы ты хотела обсудить сегодня?
Я помолчала. Потом честно:
— Я написала ему.
— Кому?
— А... Я просто… увидела его во сне. А я ведь почти не вижу снов. И он был таким настоящим… Я проснулась — и написала.
— Что ты написала?
— Просто, что он мне приснился.
— Как он отреагировал?
— Никак. Молчание.
— А чего ты ожидала?
— Я думала… это может быть поводом. Шансом сделать ко мне шаг. Как будто я подала сигнал — и если он хочет, он его поймет.
— Думаешь, без твоего первого шага он бы сам не сделал?
— Да. Думаю — нет.
— Почему?
— Наверное, потому что ему страшно. Или он злится.
— На что?
— На то, что я как бы ушла?
— Нара, послушай… Это он ушёл. В августе. Перед вашей свадьбой. И ушёл не просто — а как трус.
Я вздохнула. Она права. Я знаю. Но…
— Ну да. Но я же его простила. Я предложила начать всё заново.
— А он что сказал?
— Что он ничего не начинает. Что он просто рядом — потому что ему хорошо со мной.
— Так ты и не ушла. Ты была рядом. Ты написала ему еще в декабре последнее сообщение, потому что тебе тяжело нести все это в Новый год. Ты хотела облегчить сердце.
Я кивнула.
— Потому что он стал холодным. Он даже не говорил мне, что любит… последний месяц. Просто молчал.
— Нара… Ты чувствуешь себя виноватой?
— Иногда. Да. Это плохо?
— Нет. Это естественно. Наш мозг так устроен — он ищет, где же ты ошиблась. Где недотянула. Это способ сохранить иллюзию контроля. Но ты ведь была честна с ним, правда? Говорила о своих чувствах? Своих границах?
— Да. Я говорила, что мне не нравится. Он обещал. Но ничего не делал.
— Ты просила не невозможного. Ты просила быть рядом по-настоящему. Это — здоровые требования. Помнишь, ты должна была выписать, за что ты его любишь? И что тебе в нём не нравится?
— Да. Я сделала.
— Отлично. Начни с хорошего. Это важно — признать, что тебя действительно тянуло к нему.
Я открываю заметку. Вдох. И читаю:
Я всегда отмечала его силу. Он не сломался, хотя имел возможности это сделать. Не стал наркоманом, не спустил деньги родителей. Он благодарный сын. Волевой. Умеет контролировать себя. С ним всегда спокойно — и это бесценно. Он решает любые вопросы. Он невероятно нежен, страстный, внимательный. Он эмпат. Сильный физически. Вкусно пахнет. Он умеет приласкать. Никогда не применял силу, даже когда злился. Деликатный. Ровный. В меру строгий. С ним можно дурачиться. Легко быть. В быту. В поездке. В работе. Он — как часть меня. Моя спокойная часть.
— А теперь — минусы?
— Думаю, всё то же самое… работает против него. Мне кажется, он сам в себя не верит.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что он жил по чужому сценарию. Решения за него принимали другие. Он привык. А когда настало время самому — он испугался. Не пошел за чувствами. Хотя чувства — единственное, что никогда не подводит.
— Нара… Ты жила с подростком. Его внутренний мальчик был счастлив с тобой. Он чувствовал любовь. Заботу. Тепло. Но взрослые мужские решения? Нет. Он не умеет. И, возможно, ты — не та, ради которой он бы их принял. Это не ты плохая. Это его неготовность.
Ты не его мама. Ты — женщина. Ты могла бы быть опорой. Но он должен был выбирать тебя как мужчину. Осознанно. Сейчас твоя задача — не ждать. Не надеяться. А быть собой. Ради себя. Ради сына. Ты сильнее. Ты уже прошла этот путь. А он — еще нет..
Дописав эту главу я посмотрела в окно. Самолёты взлетают. Кто-то прощается. Кто-то улетает. Кто-то возвращается.
А я — лечу. Не к нему. К себе.
Поездка в Грузию оказалась невероятно продуктивной. Я успела буквально всё: увидеться с друзьями, провести важную встречу с директором одной из компаний нашей группы, развлечь сына, насладиться вкусной едой... и, конечно, традиционно привезти домой лишние два килограмма счастья.
Одной из ночей в Тбилиси случилось странное: паническая атака, о которых я, казалось бы, уже всё знала. Почти два месяца я принимаю антидепрессанты, научилась понимать и управлять своим состоянием. Но в ту ночь было иначе: страх был каким-то первобытным, всё тело не слушалось. Я действительно испугалась.
И тут — как знак, что я никогда не одна — помог Саид. Он позвонил на ресепшн, и вскоре ко мне поднялся мужчина: грузинский азербайджанец с теплыми глазами. Он измерил давление, сделал мне чай, открыл окно и — главное — сумел переключить моё внимание. Иногда для спасения не нужны громкие слова. Достаточно простого человеческого участия.
К двум ночи я уже спала.
А утром, проходя через ресепшн, меня окликнул другой сотрудник. Он протянул мне шоколадку со словами: «Это от Арифа. Он уже ушёл домой, но передал вам. Говорил, что ночью у вас упало давление». Я сжала шоколадку в руках и едва сдержала слёзы благодарности.
Баку встретил меня серым небом, дождём и резким ветром, который так и пробирал до костей. Было трудно поверить, что конец апреля — ведь ровно год назад 12 мая мы с Нигулиттой уже открывали пляжный сезон...
Я снова окунулась в рабочую суету: вся команда готовилась ко дню рождения нашего Директора.
Моему непосредственному руководителю исполнялось 30 лет — особенный юбилей. О нём хочется говорить отдельно. В свои тридцать он сумел построить не только успешную карьеру, но и вырастить в себе удивительное внутреннее спокойствие. В нём поражает редкий баланс зрелости и искреннего любопытства к жизни. Он — из тех людей, кто не просто говорит красиво, но проживает каждое слово, которое произносит.
Недавно я узнала, что он начал писать книгу. Иногда после митингов он делится с нами короткими стихами — лёгкими, с нотками глубокого юмора и самоиронии. В нём чувствуется тот самый тип интеллекта, который не требует громких проявлений — он просто есть, и этим светит.
Поэтому помимо коллективного подарка я решила сделать ему нечто личное: написала стихотворение и оформила его в видео-формат. Он был искренне тронут. Мы всем коллективом смеялись и радовались — в тот момент нас объединяло что-то большее, чем работа.
И вот тогда, на этой волне тёплого праздника, я вспомнила о своём давнем желании — купить ударную установку. Когда-то я брала частные уроки по игре на барабанах. Тогда ещё, четыре года назад, мечта о собственной ударной установке разбилась о простое «нет» моего бывшего мужа: «Эта бандура будет шуметь на весь дом».
Сегодня — другое время и другая я. И теперь у меня есть люди рядом, которые поддержат мою мечту.
Разве это не чудо? Бог никогда не ошибается, посылая нам правильных людей в правильные моменты.
Говорят, всё, чему мы уделяем внимание, — набирает силу. А всё, что остаётся без нашего взгляда, тепла и мыслей — постепенно уходит, теряет вес, теряет смысл, а потом и вовсе исчезает из нашей жизни.
И это действительно так.
Мир вокруг нас — это отражение той реальности, которой мы сами даём энергию: своими мыслями, своими чувствами, своим вниманием.
Сегодня я поймала себя на странной мысли:
Почему мы никогда не встречаем тех, о ком никогда не вспоминаем?
Одноклассника, которого видели последний раз на выпускном и с тех пор — ни разу ни мыслью, ни взглядом не соприкоснулись. Учителя, чьё имя выветрилось из памяти, как старые чернила. Первую любовь, которая, может быть, живет в соседнем доме, но становится для нас невидимкой, потому что в нашем мире её больше нет.
Но стоит кому-то возникнуть в сердце — хотя бы на долю секунды — как реальность тут же отзывается: телефонный звонок, случайный взгляд на знакомую фотографию в ленте, пересечение на улице, которое иначе никак не объяснить.
Всё, к чему прикасается наше сознание, начинает жить в нашей реальности.
И тогда я задумалась:
Почему же я нигде не встречаю тебя?
Ведь ты стал таким похожим на меня.
Ты увлёкся техно-вечеринками, стал ходить на рейвы с диджеями, которых когда-то открыла для тебя я.
Ты полюбил пассивный отдых у моря — с тем безмятежным ничегонеделаньем, которое я так ценила.
Ты стал слушать рок, — может быть, завтра начнёшь играть на ударных или писать книгу. Всё это когда-то было моими частичками, моими мирами, которыми я щедро с тобой делилась.
Только вот чему научил меня ты?
Какую светлую мелодию ты оставил внутри меня?
Что изменилось во мне после тебя?
Я не стала лучше. Я стала недоверчивей.
Ты научил меня сомневаться. Бояться. Ждать подвоха оттуда, где раньше я видела только возможность быть собой.
Ты не раскрыл меня — ты заставил меня спрятаться.
Ты не облегчил мои страхи — ты их усилил.
Ты не добавил красок — ты стер некоторые из моих любимых цветов.
И теперь...
Может быть, именно поэтому мы больше не встречаемся.
Потому что я отдала тебе почти всю себя и мне больше нечего дать?
И всё же… есть одна мысль, от которой я никак не могу отмахнуться.
Если мир действительно откликается на наши чувства — если всё, что живёт в сознании, стремится материализоваться —
то, может быть, мы и не должны встречаться.
Не потому, что между нами пустота.
А потому, что между нами — слишком много несказанного.
Возможно, мы больше не пересекаемся не из-за того, что я стала пустой.
А потому что ты всё ещё живёшь во мне слишком громко — так громко, что мир не решается поставить нас рядом снова.
Он словно осторожничает, боясь, что мы разрушим друг друга окончательно.
Есть люди, которых нельзя вернуть вовне, пока ты не вытащишь их изнутри.
Иногда я думаю:
если бы мы встретились случайно — не в баре, не на улице, не на рейве, а так, по-настоящему — смогла бы я посмотреть на тебя иначе? Не как на прошлое, которое ранит, не как на звук, который всё ещё отзывается в груди?
А как на человека, которого когда-то любила так чисто, что от этого делалось страшно.
Смогла бы я сказать тебе хоть одно настоящее слово?
Или снова проглотила бы всё, боясь услышать ответ?
Я ловлю себя на том, что не уверена.
Потому что присутствие тебя в моей жизни всегда было громче, чем твои поступки.
Громче, чем твои слова.
Громче, чем ты сам.
Ты был эхом.
Отголоском.
И, может быть, ты и остаёшься им — не человеком, не событием, а вибрацией, которая не знает, как исчезнуть.
Иногда я думаю:
может, я не встречаю тебя потому, что ты давно уже не тот, кто нужен мне.
И, может быть, я — тоже не та, которую ты бы узнал.
Но всё равно…
каждый раз, когда я вспоминаю тебя, мне кажется, что что-то в мире на секунду замирает — будто готовится произнести твоё имя.
Рабочий день подошёл к концу, и я вдруг заметила, что за весь день не съела ни крошки.
В теле была лёгкость — та самая, тревожная, почти невесомая, когда силы заканчиваются, но душа почему-то оживает. Я взяла телефон, собираясь заказать еду, и только тогда вспомнила: сегодня дома никого не будет.
Сын уехал к папе.
И мне внезапно стало так легко, что даже стало стыдно за это ощущение.
Это странно объяснить кому-то, кто привык мерить материнство только “правильной” любовью: бесконечной, однозначной. Но я давно поняла, что любовь к сыну не отменяет моей потребности в тишине.
Иногда мне нужно остаться одной так же сильно, как ему — со сверстниками.
Это маленькое пространство внутри меня, которое никому не принадлежит, — там я счастлива безмерно, беспричинно.
Я могу смотреть кино, перескакивая с одного на другое. Могу выйти с подругами, если это вечер пятницы. Могу лечь спать в девять вечера, хотя — кого я обманываю? — в девять вечера я редко засыпаю. Скорее просто заворачиваюсь в одеяло, листаю что-то бессмысленное, слушаю тишину, и она лечит лучше любых разговоров.
Этим вечером тишина была щедрой.
Она легла на плечи мягко, как солнечный свет на балконе летом.
А я поняла: лето совсем рядом.
И я его ждала так, как ждут не отпуск — а возрождение.
Мы с сыном вылетели в Египет рано утром. Он всю дорогу смотрел в иллюминатор, как будто там шла какая-то пропущенная часть его детства, которую он намеревался догнать.
Я просто сидела рядом и впервые за долгие месяцы чувствовала… покой.
Не радость.
Не восторг.
Не эйфорию.
Просто спокойствие — настоящее, мягкое, незыблемое.
В Египте солнце начинало нагревать кожу уже в восемь утра.
Мы жили у моря, и я каждое утро выходила на пляж раньше сына — просто чтобы вдохнуть это раннее, прохладное, туманное дыхание нового дня.
Море было ленивым, почти сонным.
Я — тоже.
Мы плавали, ели фрукты, смеялись, шутили.
Иногда я ловила себя на мысли, что давно не видела себя такой лёгкой.
И всё же… даже там, среди красного заката и криков чаек, я иногда думала о тебе.
Но мысли были уже не те — не острые, не рвущие.
Как будто память о нас стала немного прозрачнее.
В один из дней мы отправились на яхте охотиться за акулами — развлечения у моря бывают странными, но дети были в восторге.
За нашим столом сидели мы, Фарида с сыном и британец — Мартин.
Загорелый, невысокий, невероятно приятный.
Он оказался нашим соседом по резорту, путешествовал с огромной семьёй: супругой, дочерью, сыном, внуком, мамой и друзьями.
Ему было сорок четыре, и он уже был дедушкой — так естественно, что даже не казалось удивительным.
За восемь часов на яхте мы узнали друг о друге почти всё.
Он нырял с нашими детьми, мы смеялись, делились историями, и день пролетел легко, будто мы все знали друг друга годами.
И вот — странно — вернувшись в отель, я не встретила его ни разу за все оставшиеся десять дней.
Будто он растворился в воздухе.
Но в предпоследний день он появился на завтраке со всей своей семьёй.
Я искренне обрадовалась, подошла, познакомилась со всеми, обменялась с ним несколькими фразами — лёгкими, дружескими.
И вернулась за свой стол.
Позже, вечером, мы случайно встретились снова — на кассе в маркете.
Он был с мамой, я — с Фаридой.
Мы помахали друг другу издалека.
Ближе к ночи мы пошли с подружкой в бар на территории отеля.
Музыка, огни, летний воздух, ничего необычного.
Но вдруг к нам направились две женщины — обе неопрятные, расстроенные, с перекошенными лицами.
Одна из них начала кричать: Stay the fuck away from my husband!!”
На секунду я даже не поняла, что она обращается ко мне.
Переспросила.
Она кивнула — да, ко мне.
Я попыталась выяснить, в чём дело.
Она взвизгнула, что утром я якобы подошла к её мужу и “на весь ресторан сказала, что искала его”, а вечером мы ещё “встретились в маркете”.
Я просто… охренела.
Во мне редко поднимается агрессия — я слишком спокойна для таких сцен.
И эта ситуация вызвала у меня только два чувства: ржач ахуй
Я посмотрела ей прямо в глаза и спокойно сказала:
— Мне тебя очень жаль.
И мы просто ушли.
Иногда я думаю: любая поездка — даже самая солнечная — заканчивается чуть раньше, чем мы успеваем это заметить.
Египет тоже закончился неожиданно быстро.
Последние два дня пролетели так, будто кто-то перематывал плёнку.
Бесконечные завтраки, море, игры детей, случайные встречи, вечерняя сцена в баре — всё смешалось в одну длинную линию, которая вдруг оборвалась утром, когда мы собирали чемоданы.
Я возвращалась домой другая — чуть спокойнее, чуть уставшая, чуть чище внутри.
Но отдых всегда заканчивается так же, как и хорошая книга:
ты ставишь точку, закрываешь обложку и возвращаешься в реальность.
А реальность уже ждала меня в Стамбуле.
По прилёту домой у меня была всего пара дней — разобрать вещи, снова почувствовать привычный ритм.
Но едва я успела вдохнуть дом, рабочий календарь напомнил: впереди был короткий, но важный трип в Стамбул с моей командой из казахстанского офиса.
Две девочки — такие разные, такие яркие,
и такие родные в этом бесконечном рабочем марафоне.
Мы договаривались о поездке легко, без лишнего стресса:
каждая из нас понимала, что это не отдых и не путешествие, а очередная рабочая глава, которую нужно прожить вместе.
Стамбул я никогда не любила.
Но впереди была работа, встречи, переговоры — и два сердца рядом, которые точно помогут пережить любой шум этого бесконечного города.
Стамбул встретил нас так, как он умеет —
слишком громко, слишком близко, слишком навязчиво.
Стоило выйти из аэропорта, как воздух сразу стал плотнее.
Здесь даже ветер будто звучит иначе: он не освежает — он рассказывает истории, стучит в окна, цепляется за волосы, тащит за собой шум этого бесконечного города.
Мы ехали в машине молча.
За окнами мелькали серые жилые дома, вывески, мосты, сотни людей, которые куда-то спешили, бо;льшая жизнь, чем хотелось бы для одной короткой командировки.
И я снова почувствовала то самое знакомое:
Стамбул не принимает меня.
И я — его тоже.
Он красивый, древний, могущественный — но у каждого города есть свой характер, и Стамбул со мной никогда не совпадал.
Он давит.
Он громче моего внутреннего голоса.
Он будто хочет подмять под себя.
Но рядом были девочки.
Они шли со мной в этот шумный город так, как идут в бой — легко, уверенно, с юмором.
Вечером мы вышли прогуляться недалеко от отеля, просто чтобы сменить воздух после всего дня встреч и разговоров.
Девочки оживлённо болтали о нюансах проекта, о людях, о планах.
Я улыбалась и слушала их — и только тогда поняла, насколько сильно мне их не хватало.
Они вносили в эту поездку лёгкость.
Какие бы задачи ни были — рядом с ними я чувствовала себя будто дома.
Мы сидели на террасе небольшого кафе, пили чай, и я смотрела на них, на город, на огни, что плыли по поверхности Босфора, и думала:
как странно, что иногда именно работа привозит нас туда, куда мы бы сами никогда не поехали.
А ещё страннее — что иногда именно работа собирает рядом правильных людей.
На следующий день был марафон встреч.
Стамбул умел высасывать энергию так, как ни один другой город.
Он забирал её с раннего утра: в такси, в лифте, в переговорке, на улице, в ресторане, снова в такси.
Мы бегали из офиса в отель, из здания в здание, из разговора в разговор.
Город гудел вокруг, как огромный ультразвук, который невозможно выключить.
У меня болела голова.
У девочек — ноги.
Но мы всё равно смеялись.
Стамбул делал нас уставшими, но почему-то — ближе друг к другу.
В какой-то момент мы стояли на светофоре, ждали перехода, и одна из девочек сказала:
— Я не знаю, за что люди любят этот город.
Мы переглянулись — и засмеялись.
Так искренне, так облегчённо, что прохожие обернулись.
Только вечером, вернувшись в номер, я наконец осталась одна.
Сняла обувь.
Открыла окно.
Вдохнула влажный воздух с запахом моря и асфальта.
И всё равно ничего не почувствовала.
Ни вдохновения.
Ни нежности к городу.
Ни тоски.
Только усталость.
Когда мы вернулись из Стамбула, я чувствовала себя так, будто прошла марафон по лестнице вверх.
Город забрал много — шум, люди, бесконечные разговоры, перегретый воздух.
Но впереди было то, что держало меня последние недели: Сибриз.
Я почти собирала чемодан на автопилоте, мысленно уже стоя на берегу.
Но, как всегда, реальность решила напомнить, что без испытаний меня отпускать не собирается.
Парень, который сдавал мне квартиру, оказался отдельной категорией вселенной — вроде тех людей, которые уверены, что «и так сойдёт».
Квартира была — как бы это мягче сказать — пустой.
Совсем.
Как будто предыдущие жильцы вынесли из неё не только посуду, технику и мебель, но и смысл жизни.
Я стояла посреди комнаты, смотрела вокруг и спрашивала себя:
Это шутка? Это точно та самая квартира, о которой он так уверенно говорил?
Но я была слишком уставшая, чтобы устраивать истерику.
Поэтому я просто включила свой режим «я женщина, которая умеет решать вопросы» — и решать их красиво.
За два часа я составила ему список того, что он обязан купить.
От швабры и сушилки до посуды, чайника, подушек и нормального комплекта белья.
Он пытался спорить.
Я даже не дала ему этой возможности.
— Если хочешь, чтобы я здесь вообще жила, — сказала я, — купи всё. Сегодня.
И он купил.
Всё.
От мелочей до абсолютно необходимых вещей.
Я не повышала голос, не давила — просто спокойно объяснила, что со мной иначе не работает.
Только через пару дней, когда всё наконец появилось в квартире и она перестала выглядеть как временное убежище после апокалипсиса, я смогла расслабиться.
Настоящим, глубоким выдохом.
Тем самым, которого так долго ждала.
Я перевезла в Сибриз Чупу и Лео.
Они сразу поняли, что это место — про свободу.
Чупа носилась как сумасшедший, будто проверяя территорию на законность.
Лео весь месяц спал.
Кузю я оставила в городе у Фариды — она была счастлива))
Фарида всегда делает вещи проще, мягче, спокойнее.
Она заботится так, что даже мне становится легче.
Саид был счастлив морю так, будто родился на берегу.
Каждое утро он уходил в кафе с моей мамой — смеялся, ел круассаны, болтал с баристой.
А я…
Я начинала свои дни так, как всегда начинаю их, где бы ни была:
кофе,
сигарета,
созвоны,
работа.
Потому что жизнь может менять города, страны, людей —
но работу никто не отменял.
И я не из тех, кто отменяет её сама.
Я сидела на балконе квартиры, которую наконец довели до ума, смотрела на море и отвечала на сообщения, отправляла документы, проводила встречи в Тимс.
Море шумело рядом, как будто подсказывало мне ритм.
И всё было правильно.
Ровно, тихо, по-настоящему мирно.
Но тогда я ещё не знала, что именно здесь, в Сибризе, меня ждёт встреча, которая перевернёт внутри всё — не потому что будет сильной, а потому что окажется пугающе… пустой.
Сибриз оказался именно таким, каким я его и представляла:
слишком живым по вечерам
и удивительно спокойным по утрам.
Днём всё вокруг дышало солнцем:
прогретые дорожки, кафе с видом на море, дети, которые кричали от счастья, будто их никто никогда не учил быть тихими.
А ночью… ночь в Сибризе была отдельным персонажем.
Она ловила тебя на эмоциях, как будто знала, что ты сюда приехала не только отдыхать.
Первую неделю я не выходила никуда — разгребала рабочие дела, устраивала быт, ловила ритм.
Море было рядом, но я смотрела на него только с балкона.
Мне нужно было время, чтобы раствориться в этом месте.
А потом…
Девочки однажды позвали меня прогуляться вечером.
Мы вышли на набережную, в воздухе пахло морской солью и чем-то сладким, что продавали в маленьком ларьке за углом.
Музыка из клубов гремела так, будто собиралась прожигать ночь до костей.
Но мы пошли не туда.
Мы пошли “ловить лис”.
Да, все нормальные девушки танцевали до утра, выкладывали сторис, знакомились, включали в себя эту летнюю, беззаботную версию женщины, которая любит жизнь.
А мы вдвоём ходили вдоль кустов, шептались, смеялись и всматривались в темноту, надеясь заметить рыжую морду.
Нам даже один раз показалось, что лиса есть — но это был худой кот, который посмотрел на нас так, будто мы разрушили ему планы на вечер.
Но нам было всё равно.
В эту минуту мир казался лёгким.
Правильным.
Впервые за долгое время.
А потом появился он. Я сначала не поняла, что он блогер.
Я увидела просто высокого парня с уверенной улыбкой, той самой, которой мужчины, привыкшие к вниманию, встречают весь мир.
Он подошёл ко мне так, будто мы давно знакомы.
Начал говорить, шутить, что-то спрашивать.
Он был настойчивым — приятным, чуть дерзким, немножко слишком самоуверенным.
Два дня он буквально ходил вокруг меня кругами.
Ждал.
Появлялся «случайно» там, где была я.
Он не был неприятным.
Он просто был… не моим.
И на второй день я поняла, что мне становится тяжело.
Настойчивость — это красиво только тогда, когда сердце хотя бы чуть-чуть откликается.
А моё молчало.
Я начала от него прятаться — так, как прячутся от внезапной жары: резко, тихо и очень естественно.
Я просто уходила в другую сторону, если видела его издалека.
Становилась за других людей, за углы, за тень.
Это было смешно.
И чуть жалко.
И очень по-настоящему.
И всё же…Он был частью моего Сибриза.
Как и прогулки за лисами, смех девочек, звонки по работе на балконе, кофе по утрам..
Но самое важное случилось позже.
Тогда, когда я увидела тебя.
В тот вечер мы сидели в нашем любимом Shore House — месте, которое знало о нас больше, чем мы сами.
Девочки что-то оживлённо обсуждали, размахивали руками, перебивали друг друга, смеялись; их голоса смешивались с музыкой, с шумом моря, с мягким светом ламп, который всегда делал это кафе похожим на чью-то уютную веранду
Я слушала, вставляла фразы, смеялась вместе с ними — и чувствовала редкую лёгкость.
Такую, которая приходит только рядом с людьми, которым от тебя ничего не нужно.
И вдруг… я увидела его.
Айдын шёл мимо нашего стола с другом.
Он заметил меня сразу.
Я увидела это по тому, как слегка изменилось его выражение лица:
чуть мягче, чуть внимательнее, как будто воспоминание обо мне быстро успело пройти путь от прошлого к настоящему.
Он улыбнулся.
Поздоровался.
И замешкался.
Всего на секунду.
Это была та секунда, в которой мужчина решает: подойти или пройти мимо.
Сказать что-то или промолчать.
Открыть дверцу прошлого или оставить её закрытой.
Он сделал шаг в мою сторону — робкий, неуверенный, почти незаметный.
Как будто спрашивал взглядом:
можно?
Но я продолжила разговор с подругой.
Не потому что хотела его игнорировать.
Не потому что хотела показать силу.
И тем более не потому что во мне вспыхнула старая обида.
Нет.
Я просто… ничего не почувствовала.
Ни необходимости в его слове.
Ни желания спросить, как он.
Ни даже лёгкого трепета, который раньше был такой предательски громкий.
Мой мир не дрогнул.
Не качнулся.
Не сделал вдох в другую сторону.
И тогда он понял.
И просто пошёл дальше.
Тихо, аккуратно, не оставив после себя ни запаха, ни тени, ни следа.
Я посмотрела ему вслед ровно на одну секунду,
как смотрят на знакомого, которого встречают после долгой паузы и понимают:
между вами уже нет ни мостов, ни дорог.
Только пустое место, которое когда-то было наполнено.
Я вернулась в разговор.
Девочки даже не заметили, что что-то произошло.
И я вдруг поняла: если встреча с человеком, который когда-то перевернул твою душу, проходит так незаметно —значит, в тебе действительно что-то закончилось.
И это было самое честное завершение из всех возможных.
После той встречи в Shore House что-то внутри меня окончательно улеглось.
Не громко, не драматично — просто как море, которое внезапно решило перестать штормить.
Последние дни в Сибризе прошли спокойно: работа по утрам, девочки по вечерам, прогулки вдоль воды, Чупа и Лео, которые нашли здесь свою маленькую свободу.
Я жила будто на выдохе.
Не счастливая — но устойчивая.
Не влюблённая — но наконец целая.
И вот настало 30 августа.
Утро было тихим, почти ленивым.
Солнце поднималось медленно, будто не хотело отпускать лето.
Я собрала свои вещи — привычным движением, без спешки.
И уехала из Сибриза к себе.
Дом встретил меня по-своему: знакомыми запахами, не заправленной постелью — как будто напоминал, что отдых закончился.
Но и останавливаться было некогда.
Почти сразу же я вылетела в Дубай —на встречу с владельцем нашего бизнеса,
на одну из тех бесконечно важных бесед, где решается будущее компании, стратегические шаги, рост, планы, ответственность.
Дубай встретил меня жарой —той самой, выжигающей, хищной, которая бьёт в лицо уже у выхода из аэропорта.
Но я…я люблю этот город.
Я люблю его за скорость, за блеск, за то, как он никогда не спит.
За то, как он умеет вдохновлять и пугать одновременно.
Люблю даже в августовской жаре, когда асфальт дышит огнём и воздух будто можно резать ножом.
И, наверное, больше всего я люблю его потому, что именно здесь началась ты.
Многие люди связывают города с работой, отдыхом, воспоминаниями детства.
А у меня Дубай всегда был про тебя.
Каждый раз, когда я прилетаю в Дубай, он словно тихо напоминает мне:
«Вот здесь всё началось».
Даже сейчас, когда между нами уже нет ни любви, ни боли, ни той сумасшедшей энергии, что когда-то разрывала меня изнутри —даже сейчас город хранит твой след.
Не больной, не острый — скорее, как след от кольца, которое давно перестали носить, но кожа всё ещё помнит его форму.
Но в этот раз Дубай был не о тебе.
Он был о работе.
О будущих планах.
О компании, за которую я отвечаю, как за живой организм.
И всё же…когда я ехала на эту встречу, ощущала жар воздуха и видела небоскрёбы, я поймала себя на том, что если где-то и можно окончательно поставить точку —то именно здесь.
В городе, который когда-то нас соединил.
И который теперь стал местом моего нового, взрослого, уверенного «я».
Вечером, после всех переговоров, после насыщенного дня, после ужина с частью команды, который так щедро организовал наш владелец, я вернулась в номер с единственным ощущением — усталой, но правильной необходимости поговорить.
У меня была сессия с психологом.
Как всегда, всё началось со смеха.
Она смеялась моим шуткам, моим комментариям, моим жестам.
Она всегда говорила, что мне удаётся оставаться позитивной даже тогда, когда внутри пустыня.
Наргиз, — сказала она, прищурившись, — мне кажется, пора поднимать тебе дозу Ципралекса.
Я замерла.
Как будто все звуки в номере стали тише.
-Как так? Мне ведь намного лучше. Видите? Я думаю, что я наконец отошла от всего. Я даже ничего не почувствовала, увидев его.
Она чуть наклонила голову вперёд — её фирменный жест, когда она переходит от слушания к глубокой работе.
-Вот поэтому, — сказала она мягко. — Вот самое время повышать дозу.
-Вы серьёзно?
-Абсолютно. Давай поднимем до 20 мг на этой неделе.
-А можете… обосновать?
-Конечно.
-Наргиз, то, что ты ничего не почувствовала, увидев его — это не выздоровление. Это эмоциональное онемение.
Это защитный механизм психики, который включается тогда, когда она долгое время жила в перенапряжении.
Ты была в состоянии постоянной внутренней тревоги, ожиданий, сомнений, потерь, надежд.
Твоё тело держало батарею из эмоций, которые ты сама давно уже не могла переработать.
И мозг сделал единственное, что мог: выключил чувствительность.
Это не «мне лучше». Это «я больше не чувствую, чтобы не болело».
Ты сейчас как человек, который обморозил пальцы.
Он не чувствует боли — но это вовсе не значит, что пальцы здоровы.
Ты увидела человека, который когда-то занимал огромное пространство в твоей психике.
И тело не выдало ни реакции, ни вспышки, ни дрожи.
Потому что система решила:
“вряд ли я выдержу это снова, давай просто выключим”.
Именно в такие моменты, когда внешний вид стабилен, когда ты «собранная, спокойная, ровная», —мы, психиатры, и увеличиваем дозу.
Потому что:
1. Эмоциональное онемение — признак того, что базовая тревога не ушла, а просто спряталась.
2. Ты функционируешь, но внутренние процессы ещё не восстановлены.
3. Ты слишком много прожила за короткий период: отношения, разрыв, работа, Сибриз, поездки, встреча с ним, адаптация, эмоциональные качели.
4. И сейчас твоя нервная система в состоянии истощённой компенсации — она держится, но на тонкой грани.
Она вздохнула и сказала мягко, но уверенно:
Наргиз, повышение дозы — это не «тебе хуже».
Это «тебе нужно дать себе шанс вернуться к чувствам».
Чувствовать — это не больно, когда система здорова.
Сейчас твой организм держится на поверхности, но ему нужны силы, чтобы не тонуть.
20 мг дадут тебе возможность не просто функционировать, а возвращать чувствительность — безопасно и постепенно.
-То есть я… не улучшилась?
Она улыбнулась — тепло, по-настоящему.
-Ты улучшилась.
Ты стала сильной, осознанной, спокойной.
Ты работаешь.
Ты смеёшься.
Ты живёшь.
Но теперь нужно улучшить качество этой жизни.
Не просто отсутствие симптомов.
А полноту.
Глубину.
Уверенность.
И повышение дозы — шаг к этому, а не назад.
Я молчала.
Слушала.
И вдруг поняла, что она права.
Я не почувствовала ничего, увидев тебя.
Но это «ничего» — было не свободой.
Это было пустотой.
И в этой пустоте было что-то опасное.
Слишком тихое.
Слишком правильное.
Слишком… не моё.
-Хорошо, — сказала я тихо. — Давайте поднимем.
-Умница.
Это правильное решение.
И очень взрослое.
Она всегда говорила так, когда мне действительно было тяжело.
Когда я наконец признавалась: «да, это мне нужно».
Когда сессия закончилась, я на минуту просто сидела в тишине, будто пыталась догнать собственное дыхание.
Но у меня не было времени проваливаться в мысли — ко мне должна была приехать Гумрал.
Она жила в Дубае уже больше пяти лет.
Работала в красивом резорте в Аджмане, строила карьеру так уверенно и спокойно, что иногда мне казалось: она родилась взрослой.
Каждый раз, когда я прилетала в Дубай, она брала выходной, собирала вещи и приезжала ко мне — без лишних слов, без вопросов.
Такое чувство, что у нас был свой негласный ритуал:
ночевать вместе, ходить по ресторанам, болтать на кухне до ночи, смеяться до боли в животе, обсуждать жизнь, мужчин, работу, переживания — всё то, что мы храним только для самых близких.
Я ждала её с нетерпением.
С таким же, как ждут человека, который возвращает тебе ощущение дома.
Гумрал всегда была для меня олицетворением зрелости и смелости.
Она была той женщиной, которая ничего не боится и которая всё в своей жизни построила сама.
Умная.
Сильная.
Спокойная в своей уверенности, но живая, настоящая.
И, конечно, как полагается двум свободным девушкам, мы обожали обсуждать её ухажёров.
Каждый раз была новая история — то смешная, то странная, то такая, где мы обе закатывали глаза и смеялись до слёз.
Она рассказывала так, как будто сама над собой вечно подшучивает, и это делало её ещё теплее.
Но больше всего я обожала её фразы.
Когда ей нужно было делать что-то бытовое — отвезти машину на ремонт, оплатить счета, подать документы — она всегда говорила:
— Сегодня опять надо делать вонючие взрослые дела.
И каждый раз я хохотала, потому что в этих словах было всё: и честность, и лень, и наше детство, которое, по сути, так никогда и не закончилось.
С тех пор эта фраза стала и моей.
Я ловила себя на том, что повторяю её — в аэропорту, на почте, даже когда готовила документы для очередной рабочей поездки.
Будто её голос жил во мне.
Мы ведь помним друг друга ещё семилетними клопами — растрёпанными, шумными, бесконечно живыми.
И рядом с ней я всегда становилась той же девчонкой — только взрослеющей, но не потерявшей своё настоящие.
Когда она сказала, что подъезжает, я вдруг почувствовала внутри то самое:
уют, как плед;
тепло, как вечер после тяжёлого дня;
дом — даже если ты в другом государстве.
Она была той частью моего прошлого, которая никогда не становилась чужой.
И той частью моего настоящего, в которой всегда было место для смеха, честности, откровений и бесконечного «я понимаю».
И от одной мысли, что сейчас она войдёт в номер, скинет сумку на диван, обнимет меня так, как умеет только она, —
мне стало легче.
Как будто весь Дубай на секунду перестал быть огромным жарким городом,
а превратился в маленькую комнату, наполненную светом, смехом, детством и женской дружбой, которая выдерживает любые расстояния.
Сегодня вечером мы собирались в очередной ресторан, который выбрала Гумрал.
Она всегда выбирала — у неё был этот врождённый талант находить места с идеальным балансом музыки, света и мужчин, на которых можно посмотреть, но не обязательно знакомиться.
Каждый раз, когда она писала: «У меня есть новый ресторан», — я знала, что нас ждёт вечер, ради которого стоило прилететь в Дубай.
Мы зашли внутрь, и сразу стало ясно:
место было идеальным.
Музыка — ровная, тёплая, разговаривающая.
Официанты — красивые так, будто их нанимали по каталогу.
И воздух — пропитанный смесью ванили, дерева и чьих-то дорогих духов.
Мы сделали заказ — как всегда, быстро и без обсуждений, потому что у нас вкусы совпадали точнее, чем у некоторых людей в браке.
И как только официант ушёл, мы занялись нашим любимым развлечением — поиском «жертвы».
Это наша вечная традиция.
В каждом ресторане мы выбирали кого-то, кто по какой-то причине становился центром нашего тихого, доброго, но жёсткого анализа.
Не злого — мы вообще не про злость.
Мы про наблюдательность.
Про женское чутьё.
Про вот тот самый «а вот посмотри на него» — и всё, вечер удался.
Сегодняшняя «жертва» нашлась сразу.
За баром сидел мужчина лет шестидесяти.
Один.
С бокалом виски, который он вращал так, будто это была его единственная любовь.
Он сидел к нам спиной, но каждые пять минут поворачивался к нам, поднимал бокал и пил «за нас».
Перебирал глазами, делал вид, что смотрит случайно — но у мужчин этого возраста случайностей не бывает.
И каждый раз, когда он разворачивался — медленно, театрально, будто участвует в какой-то внутренней постановке «я всё ещё нравлюсь женщинам» — мы просто умирали со смеху.
— Он точно думал, что мы тосты принимаем, — шептала Гумрал, — как минимум официально открыли вечер.
— Да он нам сейчас акт присяги принесёт, — отвечала я, — клянусь, ещё три поворота — и он позовёт нас на яхту 1998 года.
— С дырой посредине, — добавляла она.
— И пластмассовыми бокалами.
Мы так смеялись, что официант пару раз пытался сделать вид, что он не слышит наши реплики, но уголки его рта нас всё равно выдавали.
Мужчина разворачивался снова и снова.
Иногда просто чтобы взглянуть.
Иногда — чтобы проверить, смеёмся ли мы над ним.
Иногда — чтобы убедиться, что жизнь ещё не закончилась.
А мы заливались смехом до слёз.
Этот момент — когда время будто замедляется, когда всё вокруг теряет значимость, и остаётся только дружба, свет, ресторан и смех — это был один из тех вечеров, которые остаются в памяти надолго.
Спустя пару часов мы, уставшие и счастливые, поехали обратно в отель.
Разобрались по кроватям, как дети после длинного лагерного дня.
И почти сразу провалились в сон —
ведь утром нас ждал пляж.
Солнце.
Кофе на песке.
И ещё один день, который мы проживём рядом, смеясь, как будто жизнь — это череда маленьких чудес.
Работа — это не только про проекты, отчёты, встречи и то, как мы растём профессионально.
Работа — это всегда про людей.
Про тех, кто приходит в твою жизнь тихо, почти случайно,
садится рядом за одним экраном, или отвечает на письмо так тепло, будто вы уже знакомы много лет.
Это те люди, которые вдруг становятся частью твоего мира,
меняют тебя, учат тебя, заставляют взглянуть на себя по-новому — мягче, честнее, глубже.
На этой работе у меня тоже появились такие люди.
И одной из них стала Рита.
Рита младше меня на двенадцать лет, но в общении время исчезает полностью —
как будто наши души давно договорились быть ровесницами.
Она мудрая, внимательная, глубокая — не по возрасту, не по паспорту, а по жизни.
Но, как это часто бывает, за ранней мудростью всегда стоит непростое детство,
умение выдерживать удары, учиться жить не тогда, когда хочется,
а тогда, когда приходится.
С ней у меня всегда ассоциируется этот стих:
Маленькой девочке лет пяти,
Спать бы, укутавшись в одеяло…
Время приказывало расти —
Я выполняла.
Этот стих — будто про неё.
Про девочку, которой не дали время быть маленькой.
И про женщину, которая из этого вырастила силу.
Я полюбила её сразу — как только мы поговорили впервые.
Она вводила меня в компанию, объясняла процессы, знакомила с людьми.
Но за тот наш звонок, который должен был быть сугубо рабочим,
мы проговорили больше часа — и забыли абсолютно всё, ради чего этот звонок вообще планировался.
С тех пор наша дружба только крепла.
Мы проводили время в Алматы,
в Дубае,
жили друг у друга,
болтали ночами,
плакали и смеялись на кухнях,
завтракали в разных кафе,
занимались спортом.
Она будила меня по утрам, чтобы я не проспала очередной созвон.
«Вставай, ещё одно опоздание — и я не подниму тебя никогда».
И убегала на завтрак, оставляя после себя запах парфюма и ощущение заботы.
После работы мы гуляли часами,
ездили по моллам, выискивали новые уходы для лица, маски, сыворотки, кремы.
Каждый вечер был маленьким женским ритуалом —
про красоту, смех и ту особую дружбу, которая между женщинами бывает только раз в жизни.
Рита невероятно красива.
Не просто внешне — хотя внешне она безупречна.
Она красива внутренне, той мягкой женственностью,
которая не требует усилий,
которая просто есть.
У неё грация — как у воды.
Манкость — как у лунного света.
И уверенность — как у женщины, которая знает, чего стоит.
Она модель.
Иногда я еду по городу и вдруг вижу её лицо на билборде.
И каждый раз сердце на секунду теплеет:
«Это моя Рита.
Моя подруга.
Моя девочка, которой жизнь поручила быть сильной раньше времени.
И она справилась».
И всякий раз я испытываю за неё такую тихую, тёплую гордость, будто она — часть моей семьи.
После всех поездок, после перелётов, городов, разговоров, я вдруг почувствовала: мне нужно домой.
Мне хотелось просто готовить ужины и обеды.Просто делать уроки с Саидом.
Просто встречаться с подружками.
Просто ходить по нашему городу, который я люблю до дрожи — за его воздух, за его улицы, за то, что он знает меня настоящую.
Весь ноябрь я решила провести дома.
Наконец-то.
Заземлиться.
Ощутить почву под ногами.
Вернуться к себе — без самолётов, гостиниц и вечного шума.
Но, как это всегда бывает, ты планируешь — а жизнь тихо усмехается.
Работа снова вмешалась и напомнила:через три недели меня ждала новая командировка.
Но до неё ещё было время.
Три недели, которые я решила прожить неспешно, как теплый чай.
Однако повышение дозы антидепрессантов не дало того эффекта, на который я надеялась.
Наоборот — меня будто размыло.
Я засыпала на ходу.
Мой мозг отставал от тела на несколько часов.
Я забывала слова.
Не помнила снов.
Не понимала, как проходит день — он просто протекал сквозь меня, как вода.
На третий день этого «кислотного тумана» я сказала терапевту:
— Я так не живу. Это… не я.
Она сразу вернула прежнюю дозу.
Иногда психика, как измотанная лошадь, не выдерживает резкой стабилизации.
Иногда слишком сильное снижение тревоги превращается в эмоциональную плоскость — когда нет боли, но и нет жизни.
И тогда важно не «зажать» систему ещё больше, а вернуть ей способность чувствовать.
И мы как раз были в таком моменте терапии,
когда всё начинает становиться на свои места.
Когда ты уже можешь назвать вещи своими именами.
Когда ты понимаешь, какие уроки прошла с бывшим мужем.
Какие — с Айдыном.
Что тебе интересно в мужчинах, а что — нет.
И вдруг мой внутренний хаос стал упорядочиваться.
Вопросы — закрываться.
И я очень чётко увидела, почему мне так дорог именно он.
Даже почерк моей книги изменился.
Я перестала обращаться к нему напрямую —
как будто больше не было смысла кричать в пустоту.
И начала писать о нём так же, как пишут о близких людях —
в третьем лице.
С уважением.
С теплом.
Без истерики.
Без требований.
Как будто моя душа наконец признала:
любовь к нему — это не диалог.
Это часть моей истории.
И вот тогда ко мне пришёл тот самый покой, которого я ждала так долго.
Тот, который обещают в книгах, но редко дают в жизни.
Я вдруг увидела нас — меня и Айдына —
такими, какими мы могли быть в другой временной линии.
Красивыми.
Счастливыми.
Двумя людьми, которые пережили болезненные разводы,
прошли через своё,
и наконец встретились — не чтобы разрушить,
а чтобы создать.
Но…
мы расслабились.
Мы устали.
Мы забыли, что даже когда судьба даёт подарок —
его всё равно нужно беречь.
Мы забыли строить «нас».
Мы оставляли вопросы на потом.
Мы недоговаривали.
Недожимали.
И знаешь, что самое страшное?
В тот момент, когда я смотрела на эту картинку —
я вдруг перестала винить.
Его — за слабость.
Себя — за слишком сильное желание.
Жизнь — за то, что дала шанс, но не дала нам мудрости.
Я увидела нас со стороны —
таких уставших, разбитых,
двух людей, которые так старались быть счастливыми друг с другом,
что забыли, как это вообще делается.
И в груди стало тесно.
Больно.
Тихо.
Это было новое чувство.
Не любовь.
Не обида.
Не злость.
Это была жалость.
Та самая, которая у психологов называется «объективной эмпатией»:
когда ты видишь себя и другого как двух детей,
которые не знали, как,
кому,
когда просить помощи.
И я подумала:
Как же жаль…
что рядом с нами не оказалось ни одного взрослого, который бы нас поддержал.
Ни одного человека, который бы сказал:
«Стоп, не рушьте.
Вы ведь любите».
Иногда мне кажется,
что вокруг было даже какое-то тихое удовлетворение нашим разрывом.
Как будто люди были довольны, что у нас не получилось.
А по факту…больно было лишь нам двоим.
Только нам.
Я не заметила, как провалилась в сон среди этих мыслей.
Последнее, что помнила — это тяжесть век и странное чувство, будто я погружаюсь под воду.
А когда открыла глаза, на телефоне было 03:00 ночи.
Мне нужно было выезжать в аэропорт.
Встречать Настю.
Настя летела из Казахстанского офиса.
Нет, не по работе — ей просто нужна была смена декораций.
Жизнь подбросила ей слишком тяжёлый этап, и мне захотелось быть рядом, поддержать, хотя бы тёплым завтраком и обычным человеческим присутствием.
Я собиралась на автомате.
Голова была тяжёлая, мысли — медленные, тело — как будто не моё.
Это был тот эффект, когда психика пытается включиться, но организм ещё спит.
Я приехала в аэропорт, боясь опоздать,
и в своей спешке даже не взглянула на табло, где огромными буквами было написано:
рейс задержан на 1 час.
Конечно же, я этого не заметила.
В моём мире сейчас работала только одна функция — «дойти до нужного места и не потеряться».
Я стояла у стойки, где встречают прилетающих,
и не обратила внимания на соседнюю.
А там висела аккуратная табличка:
ALEX
Кто-то ждал Алекса.
Я — Настю.
И всё вроде бы логично.
Пассажиры выходили один за другим.
Кто-то радостно махал семье,
кто-то тащил чемоданы,
кто-то злился на погоду, задержку, жизнь.
Я всматривалась в каждое лицо, ищя Настю глазами.
Но её не было.
И тут ко мне подошёл парень.
Высокий, светлоглазый, с той характерной русской открытостью,
когда мужчина подходит уверенно, но вежливо.
Он посмотрел сначала на меня,
потом на табличку рядом — видимо, пытаясь сверить картинку.
— Добрый вечер, я Алекс, — сказал он.
Я моргнула.
Внутри всё на секунду зависло.
— Очень приятно. А я Наргиз, — ответила я автоматически, вежливо, но всё ещё сонно.
Он чуть улыбнулся, но в голосе было тихое сожаление:
— Но вы, скорее всего, не за мной… Я угадал?
— Ага… — засмеялась я, уже понимая, куда он клонит.
Он вздохнул театрально, с той мужской иронией, когда человек делает вид, что переживает, но явно шутит:
— Вот тебе и первое разочарование в городе…
И тут же к нему подбежал мужчина лет шестидесяти — быстрый, эмоциональный, восточного вида:
— Алик гардаш! Я за вами!
Алекс отдал мне лёгкий кивок на прощание,
а я вернулась к наблюдению за выходящими пассажирами.
Насти всё ещё не было.
Я посмотрела на пустой коридор,
вздохнула,
и решила:
раз она задерживается — пойду за кофе.
Мне срочно нужно было что-то горячее,
чтобы мозг догнал тело,
а тело — реальность.
И я пошла в сторону кафе,
чувствуя, как эта ночь уже складывается в очередную маленькую историю,
которую потом можно будет рассказывать так же легко, как дышать.
Кофе помог мне вернуться к жизни — не полностью, но хотя бы настолько, чтобы различать реальность.
Когда я вернулась к стойке прилёта, пассажиры снова начали выходить.
И вот среди них, с растрёпанными волосами, и усталой улыбкой,
появилась она — Настя.
Вид у неё был такой, будто она провела ночь в компании всех существовавших на земле тревог.
Но когда она увидела меня — её лицо осветилось.
— Нараа! — сказала она, и в её голосе было столько облегчения, будто я была родным человеком, встречающим после побега из другой жизни.
Мы обнялись — крепко, по-честному,
и это объятие было про всё:
про её усталость,
про мой недосып,
про нашу взаимную поддержку,
про то, что иногда женщины спасают друг друга просто присутствуя рядом.
Мы вышли из аэропорта в ранний бакинский рассвет.
Небо было нежным, неживым, почти стеклянным.
И в такси весь путь мы молчали — потому что слова были лишними.
Мы приехали домой
Было около семи утра.
Саид ещё спал.
Дом был тихим, как будто знал, что нам нужно время.
Мы разулись, поставили чемодан у стены как есть,
и сразу же начали говорить.
Сначала тихо.
Потом быстрее.
Потом перебивая друг друга.
Потом смеясь.
Потом снова серьёзно.
Мы разговаривали до двух часов дня —
о мужчинах,
о жизни,
о работе,
о боли,
о том, что делать, когда кажется, что всё рушится,
и о том, почему так важно иногда просто сменить город.
Настя постепенно оживала,
словно каждая минута в моём доме разматывала её напряжение,
разглаживала страхи,
возвращала ей нормальное дыхание.
И потом нас вырубило
Где-то на очередной паузе я вышла в ванную комнату,
а когда вернулась — Настя уже лежала поперёк кровати,
уже спала,
всё ещё в джинсах.
Мне оставалось только лечь рядом.
Мы обе провалились в сон так, будто уснула сама жизнь.
Проснулись ближе к пяти.
Головы тяжёлые,
глаза опухшие,
но внутри было легче —
как будто мы обнулились.
— У нас два часа, — сказала я, глядя на телефон.
— До чего? — пробормотала Настя, ещё не проснувшись.
— До приключений.
Сегодня же суббота.
Мы засмеялись,
и смех был натуральным, без попыток казаться бодрыми.
Мы начали собираться:
душ,
музыка,
макияж,
косметички на кровати,
фены,
платье на Насте,
шорты на мне,
духи,
хаос,
беспорядок,
и та самая женская энергия, которую не спутать ни с чем.
Мы были готовы выйти в город.
Готовы к жизни.
К смеху.
К тому, что Баку по субботам всегда хранит что-то особенное.
И да —
нас действительно ждали приключения.
Одну нашумевшую тусовку мы благополучно пропустили —
естественно, потому что не успели забронировать места.
Мы выглядели как две женщины, которые пять минут назад уверяли друг друга:
«Да ладно, мы успеем, там всем места хватает».
Ну да, конечно.
Но на другую вечеринку всё же попали.
Правда… зрелище было грустным.
Мы были такими уставшими, что один бокал просекко превратил нас не в сияющих богинь субботнего вечера,
а в двух унылых старушек,
которые уже мысленно смотрят в сторону кровати и одеяла.
Мы обсудили соседние столики,
раздали абсолютно незнакомым людям пары,
некоторых огорчили своим сюжетом их же выдуманных отношений,
и к полуночи хором приняли решение:
домой. спать. срочно.
Но перед тем как лечь спать, я, конечно же, заставила Настю качать пресс.
Она лежала на ковре с лицом, полным предательства.
— Нараа что это?
— Это Баку, детка. Привыкай.
— Я думала, мы будем лечить мою душу…
— Будем. Через пресс.
Настя была в шоке.
Но она уже понимала, что в Баку её ждёт не только духовная трансформация,
но и физическая.
На следующий день мы поехали в Гобустан.
Место, в которое невозможно не влюбиться.
Гобустан — это не просто пустыня.
Это исторический музей под открытым небом,
где ветру тысячи лет,
где камни помнят людей, живших здесь ещё в эпоху каменного века.
Это гора окаменевших историй.
Ритуалы, охота, танцы, лодки —
всё вырезано на камнях так живо, будто художник ушёл на обед и скоро вернётся.
Там даже воздух другой —
сухой, горячий, концентрированный,
как будто им дышали древние племена,
и он всё ещё хранит их тайны.
Мы ходили среди этих камней молча,
Гобустан заставляет замолчать — не из страха, а из уважения.
Ты чувствуешь себя маленькой,
но не слабой —
скорее частью чего-то огромного, вечного.
После Гобустана мы поехали на берег моря есть рыбку.
Соль на губах, тёплый ветер, чайки, которые требуют свою долю,
и та удивительная бакинская тишина, которая бывает только возле воды.
К вечеру мы рухнули домой и уснули так, будто нас кто-то выключил.
А потом началась наша маленькая домашняя жизнь.
Та, которая лечит лучше всех психотерапевтов мира.
Мы работали из дома —
в пижамах, с хвостиками, с ноутбуками на диване.
Я готовила ей завтраки,
она делала нам тирамису,
Саид счастлив, что нашёл себе новые уши,
в которые можно бесконечно рассказывать про игры, школу, друзей.
Мы кормили животных,
гуляли вместе,
смеялись над ерундой,
делили тишину,
и жили так, будто мы давно — семья.
Это была невероятная, теплая, живая неделя.
То самое время, которое не броское, не громкое,
но именно оно остаётся в сердце дольше всего.
Конечно, всё это сопровождалось бесконечными разговорами о тебе,
моя любовь.
Я умею влюблять людей во всё, что сама люблю.
Потому что когда я рассказываю — я горю.
Я горю искренне, открыто, без защиты.
И все, кто слушал мои истории о тебе,
влюблялись —
не в тебя даже,
а в то, каким через мои слова ты становился.
Прошел почти год с нашей последней беседы.
Год, как ты целовал мои стопы.
Год, как я провожала тебя утром на работу —
в твоей белой рубашке,
с твоей чашкой кофе,
с тем самым ощущением дома, которое ты создавал просто тем, что был рядом.
Год, как я ждала тебя вечером —
не потому что надо,
а потому что хотела.
Потому что твои шаги по коридору были лучше любого подарка.
Разве такую любовь можно сыграть?
Нет.
Никогда.
И я знаю — не думаю, не воображаю — знаю,
что ты чувствуешь то же самое.
Где-то под слоями занятости,
под делами,
под мужской рациональностью,
под этим твоим вечным «надо доделать, надо достроить, надо ещё немного».
Женщины взрослеют быстрее.
Мы проживаем боль быстрее,
делаем выводы быстрее,
созреваем быстрее.
А мужчины…
им нужно чуть больше времени.
И я уверена:
тебе нужно всего лишь дособрать последний пазл своей жизни,
чтобы сделать шаг — не ко мне даже,
а к себе.
К тому себе, которым ты всегда хотел быть.
А ко мне ты придёшь, когда будешь готов.
Ты всегда делал шаги.
И я бесконечно верю, что они ещё впереди.
За этот год много мужчин проявляли ко мне внимание.
И почти все — серьёзно.
Некоторым мои слова переворачивали жизнь в лучшую сторону.
Кто-то влюблялся тихо,
кто-то — внезапно,
кто-то — больно.
Но ни один из них
никогда
не смотрел на меня так, как смотрел ты.
Никогда.
И ни с кем я не чувствовала себя настолько собой —
такой настоящей, необработанной,
и при этом — самой красивой в чьих-то глазах.
Ты видел меня разной.
Заспанной по утрам,
со спутанными волосами, в твоих носках,
в шортах, которые я воровала у тебя тайком.
Ты видел меня с температурой под сорок,
с бледным лицом,
с дрожью в руках.
Ты держал мне волосы над унитазом,
когда мне было плохо.
И говорил одно и то же, всегда одно и то же:
— Какая же ты у меня красивая.
И это было не про внешность.
Это было про любовь.
И эти крылья, которые ты мне дарил,
крылья, о существовании которых я даже не догадывалась раньше,
до сих пор со мной.
И я тихо-тихо расправляю их.
Не спешу.
Не рву воздух.
Не лечу туда, где не моё.
Я просто расправляю их —
зная, что однажды они поднимут меня туда,
где ты готов меня принять.
(to be continued)
Мой 911
© Copyright: Наргиз Ханум, 2025
Свидетельство о публикации №125111600485
Свидетельство о публикации №125111600485
Рецензии