Беневша - 24

                24 глава.

День был хмурый, с низким, свинцовым небом. Вечером Зайнаб, озираясь,
как заговорщик, позвала Мурада. Глаза ее блестели от волнения.
 - Нашли, Мурадик! Работу! В соседнем селе, у Касума. Но… - она
понизила голос до шепота, - никому ни слова, что муж помог!
Азамат… змея подколодная, мстительный. Не хочу ссоры между соседями.
 Она быстро, торопливо объяснила дорогу, сунула в руки узелок:
теплые, еще дымящиеся лепешки (пахли точно, как бенешкины) и
поношенную, но чистую одежду сына – грубую рубаху и стеганку.
 - Иди завтра на рассвете. Пока все спят. Дом Касума – крайний,
с высокой калиткой.
 Мурад не спал всю ночь. Сердце колотилось, как птица в клетке.
В ушах стоял шум – то ли ветра, то ли крови. Он перебирал скудные
пожитки, гладил грубую ткань рубахи от Зайнаб – кусочек доброты в
этом жестоком мире. Перед рассветом, когда первые петухи только
начали рвать тишину своими криками, он выскользнул тенью из
ненавистного хлева. Холодный воздух обжег легкие. Дорога под
ногами была сухая, хотя по краям, в канавах, еще лежали грязные,
посеревшие сугробы – последние следы зимы. Он шел. Ноги сами несли
его вперед, а мысли метались, как испуганные зайцы. Образ матери,
не той, теплой, из сна, а реальной, с потухшими глазами вставал
перед ним. Жалость к ней, к ее забитости, к безвыходности, сжимало
горло. Но тут же поднималась волна горечи: почему он должен ее
жалеть? Она – мать! Она не заслонила, не спасла… Планы строились
в голове: работа, копейка за копейкой, свой дом, а потом…
Потом – свобода. В этих планах не было места для нее. Для них. 
Пятнадцать? Он чувствовал себя стариком, несущим груз прожитых лет.
Будущее, пусть туманное, пусть тяжелое, было его будущим.
 С такими вихрями в душе он подошел к указанному дому в соседнем
селе. Высокая калитка. Полуоткрытая. Он замер, не решаясь войти
без спроса. Постучал в деревянный косяк, голос прозвучал громче,
чем хотелось:
 - Дядя Касум!
 Из двора вышла женщина, заслонив глаза от утреннего солнца.
Окинула его быстрым, оценивающим взглядом – худой, в чужой, не по
размеру одежде, пыльный. Мелькнула мысль: Попрошайка?
 - Что тебе мальчик?
 - Дядя Касум дома? – спросил Мурад, стараясь держать спину прямо.
 - Нет. – ответила женщина, Хава. – Скоро придет. Тебе что?
 Подозрительность в ее глазах смягчилась лишь слегка, когда он
назвал имя мужа.
 - Ты чей будешь?
 - Меня направила тетя Зайнаб, с соседнего села. Я Мурад. Она сказала,
у вас для меня работа есть.               
Голос его звучал ровно, но внутри все сжалось.
 - Какая Зайнаб, мальчик? – переспросила Хава, искренне недоумевая.
 - Зайнаб, жена дяди Имрана, - уточнил Мурад.
 Видно было, как женщина напряглась.
 - Имрана и Зайнаб знаю… но… - мысль металась по ее лицу, - Почему
Касум не сказал? Она махнула рукой, словно отгоняя сомнения. – Ладно,
заходи с дороги-то. Холодно. Чаю попьешь, пока муж придет.
 Ее жест был неожиданно добр.
 Пока Хава хлопотала у печи, наливая в пиалу крепкий, дымящийся чай,
пахнущий дымком и травами, во двор быстрым шагом вошел мужчина.
Его взгляд сразу нашел Мурада, сидящего в углу.
 - Пришел! – радостно и чуть виновато воскликнул Касум, снимая папаху.
 – Хава, не успел сказать – это Мурад, наш новый помощник!
 Хава обернулась, смущенная.
 - Я уже познакомилась, - сказала она теплее. – Неудобно вышло, на
холоде держала. Предупредил бы!
 Касум подошел к Мураду, положил тяжелую, мозолистую руку ему на плечо.
Взгляд его был прямым и доброжелательным.
 - Ну, Мурад, идем, покажу, где спать будешь, где инструмент.
Работа найдется, не переживай.
 Он повел его во двор.
 - Жить будешь с нами. Работать будем сообща, кто что может.
 В этих простых словах, в этом крепком рукопожатии, в тепле пиалы с
чаем, которую Хава снова пододвинул Мураду, была не работа, не
батрачество. Был порог. Порог в иную жизнь. Где, может быть, снова
станет возможным то тепло, о котором он только осмеливался мечтать.
Мурад сделал глоток обжигающего чая, и первый раз за долгие годы
что-то похожее на надежду, тихую и робкую, дрогнуло у него внутри.