Путь

Он шёл.

Шаг за шагом, словно маятник времени, мерно и неотвратимо. Дорога стелилась перед ним — не тропа, не шоссе, а сама идея пути: зыбкая, переливающаяся, как ртуть под лунным светом, холодная и бездушная в своей вечной изменчивости. Она не вела никуда — или, вернее, вела во всё сразу, раздавливая надежду невесомой поступью бытия.

Он не знал, куда идёт. Не помнил, откуда вышел. Не видел впереди ни вех, ни ориентиров. Только смутное, щемящее чувство — там, за горизонтом, за гранью видимого, за чертой, которую глаз не в силах пересечь, ждёт его нечто. Не цель, не награда, не разгадка — а то самое, без чего дыхание кажется неполным, а сердце бьётся с лёгкой занозой тоски, с тупой, ноющей болью потерянного предназначения.

Ветер шептал ему что-то на забытом языке — шёпот призраков, оставшихся позади, шёпот мира, отвернувшегося от одинокого странника. Тени вытягивались, словно руки, пытающиеся удержать, но он шёл. Тени были чёрными провалами забытых снов, бездонными колодцами несказанных слов. Облака плыли над головой, будто корабли из сновидений, а он шёл — корабли без капитана, без курса, обречённые вечно скользить по небесному океану. Земля под ногами то становилась мягкой, то твердела, но он шёл, шёл сквозь вязкую, удушающую пустоту, которая обволакивала его, точно саван.

В его глазах отражались миры, которых он никогда не видел: города без жителей, леса без птиц, реки без отражений — призрачные декорации несбывшегося. В его ушах звучали голоса, которых он никогда не слышал: песни на языке, которого не существует, шёпот звёзд, смех далёких эпох. Голоса, которые растворялись в тишине, словно капли дождя в пустыне, оставляя лишь горькое послевкусие утраченного. В его сердце билась уверенность — не разумная, не доказанная, а первозданная, как рассвет, — что именно там, в этом «нигде», он найдёт то, что искал всю жизнь или то, что ещё не успел потерять. Уверенность, хрупкая, как паутинка, которую вот-вот разорвёт порыв ледяного ветра.

Дорога не кончалась. И в этом была её истина — жестокая, беспощадная истина бесконечного странствия без начала и конца. Она была не путём к чему-то, а самим движением, самой жизнью — бесконечной, непостижимой, прекрасной в своей незавершённости. Прекрасной, как улыбка на лице умирающего, как последний луч перед вечной тьмой. И он шёл, потому что идти было его сутью. Потому что в этом шаге, в этом мгновении, в этом «ещё не знаемом» и заключалось всё. Всё, что осталось. Всё, что когда-либо было.