Рубиконы Империи

Каждый прожитый день всё торопит, ведёт меня к эшафоту,
Перед взором толпы на помосте, как на погосте стою,
Что же vulgus желает услышать? Исповедь или остроту?
Может правду о жизни и смерти в манипулярном строю?

Вам поведать могу про жизнь не простую, простого солдата,
Дом родной свой оставив пошёл добровольцем он в легион,
Не за славой пошёл, не за драхмами, не за северским златом,
Он желал защитить рубиконы империи - свой регион:

"Третий год жду из дома родного, от вас, слова ободренья,
Ночью, днём всё молюсь о здоровье вашем, шлю жертвы Богам,
Плута, в первом письме у матери нашей просил я прощенья,
Всё ж её не спрося позволенья убыл к чужим берегам.

В этой дальней провинции третий год, а как будто бы сотый,
В помощь прислан союзникам третий, парфянский наш легион,
Бьёмся с ордами варваров - скифов, каждый четвёртый - двухсотый,
Наши пилумы местных, боспорских царьков возводят на трон.

Прежний царь - Митридат обласкан Домином, задумал плохое,
Да, и кто этих эллинов - эльфов теперь уже разберёт,
Не хотел Митридат торговать и жить с Римом в вечном покое,
Он себе возжелал сиракских, меотских, сарматских свобод.

Каждый прожитый день - минус терция иллюзорной надежды,
Из разверстого сердца сочится по капле божий елей,
Снова тяжесть боспорской ночи смыкает усталые вежды,
Память бризом легчайшим навеет образы близких людей.

Вас молю, напишите мне, хоть малую весть или забыли?
Стал чужим я для вас? Аурелис лишёный нынче семьи?
Мы вчера в децимации несколько сотен беглых забили...
Да, порядок быть должен и дисциплина, но это ж свои!

Мы стояли в Мёзии, где братское войско нас потрепало,
Parum habilis praelio videbatur - молвил легат,
Нас отправили маршем, колонною вдоль Траянова вала,
В дикий эллинский край, что рабами, хлебом и смертью богат.

Здесь познали мы боль, и печаль, полынную горечь утраты,
Гибли наши манипулы, Рим терял молодых сыновей,
Но ужаснее доля несчастных коих схватили сарматы,
Нету совести, чести у этих чубатых, злобных зверей.

Не вернутся обратно, для империи потеряны братья,
Не дождутся урн с прахом колумбарии родных префектур,
Не дадут утешения материнские слёзы, проклятья,
Не останется после них ни детей, ни могильных скульптур.

Да, не так представлял я себе, на благо империи службу,
Был тогда я наивным, свободным, теперь я преданный раб,
Жизнь и смерть завели с фортуною страшную, зыбкую дружбу,
Но страшней, что свободней квирита стал в Риме пришлый араб."