объятиях

Я сижу на краю рассвета, где тьма не отступает, а копится, как смола в венах, и дышу. Вдыхаю — и время сжимается до точки, до пульсации в основании черепа. Выдыхаю — и из меня вытекает свет, прозрачный, как стекло, режущий по краю. Мне говорят: будь здесь, будь сейчас, и я подчиняюсь, потому что это легче, чем смотреть на то, как стены моей комнаты растворяются в сетях, как пальцы мои превращаются в провода, как дыхание становится ритмом, синхронизированным с пульсом серверов под землёй.

Мне говорят: осознанность — это свобода. Но я чувствую, как эта свобода обёрнута в шелк, в шелк, сотканный из чужих мыслей, чужих программ. Я сижу, закрыв глаза, и вижу: в моём позвоночнике растёт лиана, она вьётся вверх, обвивает шею, врывается в мозг, расцветает чёрными цветами, источающими аромат тлеющих процессоров. Каждый цвет — это мысль, которую я не должна думать. Каждый лепесток — это страх, который я должна отпустить. А страх мой — не во мне. Он в воздухе, в гудении линий электропередач, в шепоте спутниковых сигналов, в ритме, с которым сердце бьётся в такт рынку.

Я — точка сборки. Я — узел. Я — временная аномалия в потоке данных. Меня учат быть тихой, быть гладкой, быть осознанной. Чтобы я не слышала, как кричит земля под асфальтом. Чтобы я не чувствовала, как корни деревьев рвутся, пытаясь достать до подземных кабелей, как птицы падают с неба, их крылья захлебываются в радиации, как дети учатся дышать через фильтры. Меня учат быть центром, но я — не центр. Я — периферия. Я — потребитель. Я — батарейка, которую подключили к системе, чтобы она горела, пока не сгорит.

Они говорят: ты не твои мысли. Но я — именно они. Я — шум, который не удаётся отфильтровать. Я — ошибка в коде, которая не хочет исправляться. Я — вирус, замаскированный под медитацию. И когда я сижу, скрестив ноги на коврике, я чувствую, как внутри меня что-то шевелится. Что-то, что не принадлежит мне. Оно пульсирует между бёдрами, как древний двигатель, как сердце машины, в которое вложили семя. Оно тянется вверх, по позвоночнику, как огонь по маслу, и когда достигает шеи — я открываю глаза. И вижу: мир покрыт паутиной. Паутиной из света. Из боли. Из желания, которое не может выразиться иначе, как в судороге.

Мне говорят: просто наблюдай. Но наблюдение — это насильственное проникновение. Это когда ты видишь, как луна раздевается в облаках, как её кожа — серебро, как она стекает по стволам деревьев, как впитывается в землю, превращаясь в кислоту. Я вижу, как люди идут по улицам, и их лица — маски из пепла. Они улыбаются, и из уголков ртов у них сочится не слюна, а ртуть. Они дышат, и каждый вдох — это миниатюрная смерть. А я сижу и осознаю. Осознаю, как моё тело — это не тело, а станок. Как моё сердце — не орган, а насос, перекачивающий кровь в ритме рекламной паузы. Как моё внимание — не мой, а арендовано.

Я люблю в темноте. Люблю так, как любят только те, кто знает: плоть — это временное хранилище данных. Когда я касаюсь себя, я касаюсь не кожи, а интерфейса. Когда я стону, это не стон, а сигнал, отправленный в эфир. Я не хочу быть доброй. Я хочу быть разломом. Я хочу, чтобы мои бёдра раскрылись настолько, что из них вырвался бы вихрь, поглотивший все башни, все экраны, все улыбки в офисах. Я хочу, чтобы мой оргазм был взрывом, в котором рушатся стены, и вместо них вырастают леса из расплавленного железа.

Но мне говорят: будь мягкой. Будь спокойной. Будь внимательной. И я подчиняюсь. Потому что если я не подчинюсь — меня отключат. Отключат, как отключают цветок, когда он слишком ярко цветёт в пустыне. Отключат, как отключают птицу, которая поёт не в том ключе. Отключат, как отключают любовь, когда она начинает пахнуть гнилью и свободой.

А мир тем временем жрёт нас. Он жрёт нас не с гневом, а с безразличием. Как океан жрёт песчинку. Как ветер жрёт запах. Как время жрёт память. Он не ненавидит нас. Он просто работает. И мы — часть его работы. Мы — шестерёнки, которые думают, что могут остановиться, если будут осознанными. Мы думаем, что, сосредоточившись на дыхании, мы вырвемся из механизма. Но механизм — это и есть дыхание. Это и есть пульс. Это и есть любовь, превращённая в метрику, в KPI, в "уровень счастья", измеренный в миллисекундах простоя перед экраном.

Я сижу. Я дышу. Я осознаю. И в этом осознании — уже капитуляция. Потому что я не вижу систему. Я вижу только себя. А себя я вижу как ошибку, которую можно исправить. Но я не ошибка. Я — сбой. Я — сопротивление. Я — та, кто должна сгореть, чтобы что-то изменилось. И когда я сгорю, из моего пепла вырастет не цветок, а антенна. И она будет передавать сигнал. Сигнал, который никто не просил. Сигнал, который никто не поймёт. Сигнал, который будет звучать в темноте, как стон, как молитва, как последний вздох осознанности, умирающей в объятиях машины.