Ода на открытие ТЦ на Осташковском шоссе

Как мне воспеть сей дивный дом ?
Могли б Державин, Тредиаковский
восславить классика пером
торговый центр на Осташковском !
Где прежде были топь да плавни,
росла осока, выпь ревла,
воздвигся гордый, величавый,
у Челобитьева села.
Вечор еще спал мирный луг.
А нынче, чу ! – рёв центрифуг !
Вослед грядут сыны Востока,
возводят всё из шлакоблока.
И вот, уже ль? Сей храм открыт
для нужд мытищинских Харит.

Внутри простерлись анфилады,
фонтаны с шумною водой
для пущей публики услады,
гремит музыка. Франт младой
платок шелковый примеряет,
в зерцале зорко проверяет,
не тот ли видел он в кино
на шее у Дикаприо ?
Айфоны блещут столь желанны,
подобны рыбам на лотке,
лежат под куполом стеклянным,
в хрустальном дремлющем райке
томится гаджетов, календ
заморский весь ассортимент.

Грядут окрестные народы
от Химок, Ховрино, Мытищ.
В уме считая углеводы,
на блеск товара, запах пищ
меж кулинарными рядами,
в чулки насквозь себя продев,
вращая алчными очами,
попарно ходят ноги дев.
Кто прежде сир и обездворен
один бродил меж гаражей,
теперь округл и полнокровен,
стал организм его бодрей.
Который гражданин не знает,
вотще в промзоне прозябает –
прийди, ступи на сей ковчег,
вкуси утех и сладость нег.

Теперь былое всё оставим,
забудем боль от прежних ран,
в ТЦ воссядем, чей так славен
армянской кухни ресторан !
Тут восхитительные блюда
зовут расставлены повсюду.
Ломятся ото всех изрядств
столы под тяжестию яств.
Течет струя в бокал упруго,
пищит зурна, гудит дудук,
приказчик с ветреной подругой
препровождает свой досуг.
Присядь и ты, мой гость безгласный,
замедли чуть свой бег напрасный.

Смотри, смотри как пред тобою
вдоль всех витрин течёт рекою
как бы из брюха осетра
людская скользкая икра.
И в каждом малом пузырьке
мятежный бродит огнь желанья,
надежда, жажда, упованье
и та же боль, что и в тебе.
На этом торжище, на рынке
цены тому на свете нет,
что в каждой крошечной икринке
усматривается на просвет.

Затихнет шум, сомкнутся двери.
Полночная сгустится тьма.
Безмолвные Востока дщери –
Айгуль, Гузель и Фатима,
весталкам давешним подобны,
уборок влажных божьи жрицы,
как тени черные загробны
пробудут в храме до зарницы.
Над почивающей столицей,
над снами сытых горожан
пока любовник мнёт подругу,
жужжащих дронов караван
летит к полуденному югу.

И Марс подмигивает ночью
кровавым глазом с небосклона,
висит последним троеточьем
холодный пояс Ориона.
Всё спит в купеческом раю.
Заморских зелий спят бутылки
как будто в боевом строю,
спят птичьи трупы в морозилке.
Армани, Гуччи и Бурберы
спят сном глубоким мертвеца
и, кажется, им нет конца
как списку кораблей Гомера.
Спят покупатели, кассиры,
Замкадья дачи и квартиры.
Окрест на выстрел – ни души.
Лишь страж полночный отдыхает,
в московский воздух выдыхает
дымок ферганской анаши.