КБШ 2. 8 Буря! Скоро грянет буря!

<>  2.8.28  «БУРЯ! СКОРО ГРЯНЕТ БУРЯ!»[408] <> 

«Буря» – это уход её автора со сцены, а, скорее всего, и из жизни, это прощание доброго волшебника Просперо с его белой магией, с любимой библиотекой, с наивной Мирандой, с почитателями театра и литературы.  Волшебный жезл разломан – конец представления.  Просперо восклицает:

«Окончен праздник!» (IV.1)

Эдвард де Вер ушёл со сцены жизни в 1604 году, оставив свою пьесу-прощание недописанной.  Такими, по крайней мере, давние события видятся мне и некоторым оксфордианцам.  Зять де Вера, граф Дерби, возможно, работал над этой пьесой вместе с де Вером, но после его смерти, неспособный плыть против течения и всецело отдаться театру и литературе, противостоять воле жены в одиночку, граф Дерби не был в состоянии достойно завершить этот труд.  Кроме того, графу Дерби предстояло ещё прожить долгие годы (он умер в 1642 году в возрасте 81 года), его творчеству не хватало в период написания пьесы мощного импульса – ощущения конца, желания спеть свою лебединую песню. 

«Каждая моя третья мысль о смерти» – говорит Просперо (V.1). 

Заметим однако, что такое состояние души и тела подходит не только Эдварду де Веру в 1603-1604-м годах, но и графу Ратленду в 1610-1611-м, перед первой постановкой «Бури» во дворце.

Граф Ратленд болен.  Расходы на лечение «съедают» существенную часть доходов графа.  Приближающаяся смерть нового автора могла дать «Буре» вторую жизнь.  Это уже совсем другая пьеса: другое перо, другой стиль.  Но изменённая пьеса всё равно сохраняет следы её прежних авторов, Оксфорда и Дерби.  Недаром Уильям Фэрина[409] говорит о «синтезе влияний», имея в виду манеру написания «Бури». Доуэр Вильсон считает, что пьеса прошла «несколько стадий редактирования», а убеждённый оксфордианец Эдвард Холмс замечает[410]:

 «Не занимаясь крючкотворством, сознаемся честно, что работа над пьесой хотя бы отчасти производилась в 1610 году, и, как я полагаю, она редактировалась перед представлением во дворце в ноябре 1611 года».

Добавлю к словам Эдварда Холмса, что, на мой взгляд, пьеса также подверглась небольшим изменениям перед её показом в Уайтхолле в 1613 году по случаю свадьбы принцессы Елизаветы (дочери Джеймса) с курфюрстом Фридрихом Пфальцским.

Такова концепция, общая картина. А теперь я попробую привести факты, подтверждающие правоту этой гипотезы.

Начнём с зачинателя пьесы – Эдварда де Вера.  Неоднократно упоминалось уже о том, что известный поэт Филип Сидни был не только соперником, а в определённый период времени, можно сказать, и врагом Эдварда де Вера. 

В октября 1604 года,  менее, чем через 4 месяца после смерти Эдварда де Вера, его младшая  дочь Сьюзен обручилась с племянником бывшего врага своего отца Филипом Гербертом, а в январе 1605 года они сыграли свадьбу.  Весьма вероятно, что возможность этой свадьбы просматривалась ещё при жизни де Вера, и он благословил союз «Миранды и Фердинанда».  Нет, я не оговорилась, именно Миранды и Фердинанда, ибо в этой паре многие оксфордианцы склонны видеть Сьюзен де Вер и сына Мэри Сидни-Герберт Филипа Герберта.  Напомним, что Фердинанд был сыном бывшего врага отца Миранды.  Попытка в 1597 году выдать Бриджет Вер за Уильяма Герберта символизировала сближение кругов Веров-Сесилов и Сидни-Пембрук-Гербертов.  А свадьба Сьюзан и Филипа означала окончательное примирение враждующих кланов.

Чувствуется, что за образом Просперо скрывается сам автор (по крайней мере, как главная составляющая часть сложного собирательного образа), хотя для ранней версии пьесы прототипом Просперо послужил, по мнению профессора Ламбина и Эдварда Холмса[411], которое я разделяю, Тосканский герцог ФРАНЧЕСКО ДЕ МЕДИЧИ (Francesco I de' Medici). 

В 1575 году Эдвард де Вер провёл некоторое время при Дворе Франческо де Медичи.  В апреле 1575 года у герцога Тоскании родилась дочь Мария (будущая Миранда)[411B].  В 1600 году она вышла замуж за Генриха IV (став его второй женой). Незадолго до этого (в 1598 году) Генрих IV издал Нантский эдикт, который обеспечил относительный мир между католиками и протестантами. А свадьба Мария  и Генриха способствовала установлению мирных отношений между Флоренцией и Францией. Мотив примирения и воссоединения заметен в «Буре». 

Тосканский герцог, как и Просперо, предпочитал изучение таинственного практическим политическим и административным наукам, а его брат Фердинандо (как и брат Просперо Антонио), воспользовавшись этим обстоятельством, «взвалил на себя бремя реальной власти». 

Вместо острова, у Франческо была его ‘studiola’ –  лабиринт без окон во дворце, во Флоренции, фантастически декорированный Визари (подводный мир моря: янтарь, жемчуг, кораллы и кристаллы).  В этом месте Франческо совершенствовал своё магическое искусство.  Уединение и магия не спасли Франческо, и в итоге Фердинандо отравил своего брата в 1587 году и стал законным правителем.   

По мнению профессора Ламбина,

ФЕРДИНАНДО – прототип Антонио (брата Просперо, незаконно захватившего власть в Миланском герцогстве).
АНТУАН, король Наваррский и Неаполитанский, – прототип Неаполитанского короля Алонзо, а его брат ЧАРЛЬЗ – прототип  Себастьяна (брата Алонзо). 
ГЕНРИХ НАВАРРСКИЙ, сын короля Антуана, стал прообразом Фердинанда, сына Антонио.   

Ламбин также идентифицировал колдунью Сикораксу с любовницей герцога Франческо, Бьянкой де Каппелла, которой многие её современники приписывали колдовские качества.  В народе у неё было прозвище «Колдунья». Их незаконно рождённый сын Антонио послужил прообразом для сына Сикораксы Калибана. 

Кроме того, Ламбин предложил разгадку имени «Просперо».  В 1586 году при флорентийском дворе служил некий Синьор Просперо, в прошлом бравый боец в сражениях против турок, затем агент секретных служб.  СИНЬОР ПРОСПЕРО был преданным слугой Франческо де Медичи.   

Ламбин обнаружил корни возникновения имени Гонзало (Gonzalo), старого честного советника короля Неаполитанского.  Когда Франческо де Медичи был умерщвлён своим братом, его дочери Марии исполнилось 12,5 лет, и она осталась на попечении домашнего учителя Фердинанда де Гонзагу (Gonzague).   Сестра Марии Элианора вышла замуж за брата своего опекуна, герцога Мантуи,  Маркиза де Гоззоло (Gozzolo).  Из хорошо знакомых имён Гонзагу и Гоззоло Эдвард де Вер вывел одно имя Гонзало (Gonzalo), олицетворяющее всё семейство.   
   
Ева Турнер Кларк увидела в Гонзало, советнике короля, нарисованный мягкими красками портрет лорда Бёрли[412].  С годами негативное мнение де Вера о его тесте изменилось, он перестал быть для него гамлетовским Полонием.  Смерть Анны-Офелии, дочери Бёрли (а затем и уход из жизни самого премьер-министра), растопила лёд. Так возник образ Гонзало.

Последние семь лет своей жизни де Вер прожил в относительной изоляции в Королевском Месте на лондонской окраине Хэкни.  Это место и стало для него «островом Просперо».  В доме была большая библиотека, отвечающая словам Просперо:

«...считал он, что моя библиотека была достаточно великим царством, а что касается реальной власти – к ней не способен я» (I.2). 

Эдвард де Вер был книжным человеком, как и Просперо. Ещё в молодости Габриэль Харви упрекал де Вера за то, что последний предпочитает литературные увлечения ратным подвигам[413]  («отложи в сторону своё непрочное перо»), а королева Елизавета считала де Вера неспособным к государственной службе, не доверяя ему ни военных, ни внутри-государственных, ни дипломатических постов.

В пьесе «Буря», как верно подмечает Уильям Фэрина[414],  представлены темы близкие де Веру: «прощание автора с миром, социальная изоляция, незаконное лишение прав владения, книжная мудрость, духовное освобождение, брачный союз детей бывших врагов». Они отражают душевное состояние де Вера в последние годы его жизни.  Тон «Бури» созвучен с тоном письма де Вера Роберту Сесилу, написанного в 1603 году, после смерти королевы Елизаветы:

«В этом всеобщем кораблекрушении, а моё личное – превыше для меня  всего остального, я – тот, с кем она менее, чем с другими  считалась, но зато порою она давала мне утешение большее, чем другим своим последователям ...»

Личное кораблекрушение де Вера не было преувеличением: он умер в относительной бедности, потеряв к этому времени почти все свои многочисленные имения, утратив своё доброе имя, забытый большинством, живя в изоляции, удалённый от бурной жизни якобианского Двора.

Противники оксфордианской теории настаивают на существовании СОКРУШИТЕЛЬНОГО  аргумента, якобы свидетельствующего о том, что «Бурю» написал не граф Оксфорд.  Даже сам основоположник оксфордианства Томас Лоуни «уступал» написание «Бури» графу Дерби, хотя и по иным –  стилистическим – соображениям. 

В чём же состоит этот «сокрушительный» аргумент? 

Шекспироведы традиционного толка считают, что сюжет «Бури»  навеян слухами и записями о кораблекрушениях у Бермудских островов 1609-10 годов[415]. Например, записками путешественника – «Истинное повествование Уильяма Стрэчи о кораблекрушении и спасении сэра Томаса Гейтса у Бермудских островов».  Поскольку кораблекрушения у Бермудских островов произошли в 1609-10 годах, то и «Буря», говорят они, была написана не ранее, то есть через 5-6 лет после смерти графа Оксфорда.

Давайте разбираться.

В своём труде Стрэчи описал необыкновенный феномен, известный под названием «Огни святого Эльма».  Упоминания этого феномена и в труде Стрэчи, и в «Буре» стратфордианцы считают доказательством того, что автор «Бури» читал произведение Стрэчи.  Но мореходы не так уж редко встречались с подобным явлением, и оно было описано и в других источниках. 

Португальцы называли его “corpus sanctus”. И анонимный автор заметок о третьем вояже Ланкастера описал это же явление в январе 1603 года (то есть, при жизни Оксфорда): шесть огней, три – на стеньге, два – на фор-марсе, один – на флагштоке...

Особый интерес для нас представляет то, что Ланкастер  в своё время командовал кораблём “Edward Bonaventure”, который Оксфорд пытался приобрести для последнего вояжа Фробишера в 1591 году. Именно этот корабль потерпел кораблекрушение в районе Бермуд в 1593 году.  Записи об этом вояже были опубликованы в 1600 году Ричардом Хэклитом и вышли под названием «Основные навигации, вояжи, маршруты и открытия английской нации»[416]. 

Записи Стрэчи с описанием огней святого Эльма были сделаны предположительно в 1610 году, но опубликованы только в 1625-м.  Чтобы иметь возможность прочитать рукопись, нужно было бы оказаться лично знакомым с Уильямом Стрэчи или с одним из его патронов: Саутгемптоном или Пембруками.  Но, с другой стороны, многие детали записей Стрэчи были позаимствованы у любимых шекспировских авторов Овидия, Вергилия и Ариосто, так что знакомство автора «Бури» с записями Стрэчи совсем не обязательно.

Кстати, если редактором версии «Бури» 1611-го года был граф Ратленд, то через Пембруков и Саутгемптона он вполне мог быть с знаком с рукописями Стрэчи.  То же самое относится и к графу Дерби, и к графине Пембрук.

Георг Брандес считает, что сюжет «Бури» отразил события ещё одного, майского шторма 1609 года у Бермудских островов, что опять-таки свидетельствует, если он прав, о позднем написании этой пьесы[417]:

«В мае месяце 1609 года  флот  сэра Джорджа Соммерса, на пути в  Виргинию,  был  разбросан  штормом  по  океану.  Адмиральский корабль, выбитый из  курса,  был  отнесен  бурей  к  Бермудским островам, но когда моряки  уже  потеряли  всякую  надежду  на  спасение,  он застрял, на свое счастье, между двух утёсов, как раз  в  такой  же  глубокой бухте, к которой Ариэль в шекспировской "Буре" заставляет пристать  корабль. 

В 1610 году вышло в свет небольшое сочинение Сильвестра Джурдана  о  пережитых здесь  приключениях  под  заглавием  "Открытие  Бермудских  островов,  иначе называемых Чёртовыми  островами".  В  нём  описывается  эта  буря  и  судьба адмиральского корабля. Корабль дал течь, и экипаж от изнеможения заснул над помпами, когда он сел на мель».

От этих «Бермудских» доказательств оксфордианцам становится «бермуторно на сердце и бермутно на душе»[418], ибо де Вер, ушедший из жизни в 1604 году, никак не мог ссылаться в своей пьесе на кораблекрушения 1609 года. Но дела обстоят не так-то плохо, ибо доказательства Брандеса основаны на ложном предположении, что остров Просперо – это один из Бермудских островов и кораблекрушение в «Буре» произошло у берегов Америки, в районе Бермудских островов. 

Это заблуждение возникло из-за слов слуги Просперо Ариэля. Дух Ариэль говорит своему хозяину:

«Отвёл я судно короля к заливу,
Куда ты как-то в полночь посылал
Меня сбирать росу Бермудов...»  (I.2)

“…Thou called’st me up at midnight
to fetch dew
From the still-vexed Bermoothes…”

Упоминание Ариэля о Бермудах и послужило намёком на то, что действие пьесы происходит неподалёку от Бермудских островов.  Комментаторы Шекспира посчитали, что упомянутое в тексте слово “Bermoothes”, это и есть “Bermudas”, то есть Бермудские острова.

Дело в том, что слово “Bermoothes” имеет двойное значение. В Шекспировские времена «Бермудами» также назывался греховный район Лондона, расположенный севернее Стрэнда, возле Чаринг Кросса, прославленный неумеренным употреблением спиртных напитков.  Бен Джонсон в своих произведениях упоминает именно эти Бермуды три раза[419]. 

Ничто человеческое не было чуждо и Просперо, и своего верного слугу Ариэля он вполне мог послать за бутылочкой винца в этот хорошо известный Эдварду де Веру лондонский район.  Подтверждает это предположение также то обстоятельство, что слово ‘dew’ означает не только «роса», но и самогон, «алкоголь, произведенный путём дистилляции», то есть домашней гонки, а ‘still’ – это «аппарат, используемый для выпаривания и конденсации в процессе производства алкоголя». Слово ‘vexed’ имеет также значение «поражённый, насыщенный чем-то нехорошим».  Таким образом “still-vexed Bermoothes” означает «район Бермуды, насыщенный аппаратами для гонки алкоголя»[420].

Подробный анализ пьесы даёт основания утверждать, что остров Просперо находился не возле американских Бермуд, а в Средиземноморье.  Например, когда Калибан проклинает Просперо (I.2):

«Пусть ветер юго-западный покроет вам тело волдырями!», -

его слова отражают тот факт, что юго-западный ветер, веющий на остров Просперо с африканского побережья Туниса (Tunisia) и с пустыни Сахара, настолько горячий, что опасен для кожи.  Местоположение островов Лампедуза и Вулкано (основных претендентов на бытие островом Просперо) в Средиземноморье соответствует вышесказанному.   

В качестве острова Просперо (вместо Бермуд) различными шекспироведами предложены следующие острова:

- Лампедуза в Средиземноморье,
- Вулкано в Средиземноморье, возле Сицилии,
- Мёрси в английском графстве Эссекс,
- Каттиханк (Cuttyhunk) в американском штате Массачусетс.

И все они так или иначе связаны с Эдвардом де Вером.

Особого доверия заслуживают Средиземноморские острова.  Де Вер путешествовал в этом районе и хорошо его знал.  Не только горячий ветер из Сахары указывает на расположение острова Просперо в Средиземноморье.

Брат Просперо Антонио – герцог Миланский – из северной Италии.  Алонзо – король Неаполя – из южной Италии. Когда шторм обрушился на корабль Антонио и Алонзо, они плыли из Карфагена в Тунисе, где Алонзо присутствовал на свадьбе своей дочери, в Неаполь.  Как раз по пути их следования находятся острова Лампедуза и Вулкано.

На тесную связь пьесы со Средиземноморьем указывает также тот факт, что в ней часто упоминаются итальянские города, а также города и районы северной Африки: Милан – 18 раз, Неаполь – 16 раз, Тунис – 7 раз, Карфаген – 4 раза, Алжир – дважды[421].

Эдвард Холмс настаивает на том, что островом Просперо была Лампедуза[422].  Действие «Неистового Роланда» Ариосто происходит на этом же острове, который Ариосто называет Липадосой.  Эдвард де Вер был знаком с творчеством Ариосто с детства, и он также побывал в 1575 году в местах, не столь отдалённых от Лампедузы, а именно в Сицилии.  Физические параметры Лампедузы (единственное обитаемое место острова – маленькая долина с пещерами и гротами, населёнными отшельниками и магами) соответствуют описанию острова Просперо, а репутация его – и подавно.  Моряки и историки называли Лампедузу заколдованным островом:

«... никто не может жить на этом острове из-за привидений и фантомов...ужасные видения там появляются в ночи...странные призраки... устрашающие сны».

В 1551 году Андреа Дориа потерял корабли и тысячу человек возле этого острова, а в 1580 году четырёхдневная буря вызвала новое кораблекрушение.

Мореплаватели в этом районе не раз видели «огни святого Эльма», которые они называли “Querpo Santo”.

Шекспировский дух Ариэль был знаком с «резким ветром севера», который сбил корабль, плывущий в Неаполь, с курса и бросил его на прибрежные скалы северной части побережья Лампедузы.  Затем Ариэль проследил за тем, чтобы корабль спасся в безопасном месте, в «укромной бухточке», которой послужила, по мнению Эдварда Холмса, маленькая гавань Cala Croce на южном побережье.

Пол Алтроччи привёл интересные аргументы в пользу острова Вулкано (один из Эольских островов) в качестве острова Просперо[423]. 

Остров Вулкано находится, как и Лампедуза, в Средиземноморье, севернее Сицилии, таким образом, на него веет горячий ветер из Сахары, упомянутый Калибаном, и лежит он на пути следования корабля Антонио и Алонзо из Туниса в Неаполь. 

В придачу к этому, Вулкано – живописный остров с действующими вулканами (из 7 больших и 10 маленьких островов вулканы действуют только на двух: Вулкано и Стромболи). 

Поверхность острова Вулкано преимущественно каменистая, а на побережье, прямо над прозрачной водой, возвышаются вулканические глыбы застывшей лавы.  Напомним, что остров Просперо в «Буре» был каменистым и скалистым с каменными берегами. 

На острове Просперо были

«источники свежей воды, соляные ямы, бесплодные [песчаные] равнины и плодородные участки» (I.2.240). 

На острове Вулкано плодородные долины с виноградниками, цитрусовыми рощами, с пасущимися в долинах стадами коров, быков и овец, чередуются с голыми равнинами, покрытыми вулканической пылью.  Слабый дурманящий запах серы, сначала отталкивающий, но вскоре кажущийся таинственно привлекательным, напоминает о словах Адриана:

«Здесь воздухом дышать особо сладко» (II.2.49). 

Ярко-жёлтые скопления серы на пляжах похожи на «жёлтые пески» (I.2.377) в «Буре».  Особенно интересно для нас упоминание «смрадного дёгтя» в тексте «Бури»:

«Казалось, что горящая смола
Потоками струится с небосвода;
Вздымались волны к вздутым щёкам пара[424],
Сбивая пламя». (I.2)

Под «вздутыми щёками пара», скорее всего, подразумевались фумаролы – выделения горячего вулканического газа, наблюдаемые на островах Липари и Вулкано.  В Сицилии де Вер прославился тем, что готов был сразиться, как Дон Кихот, за честь своей дамы (в данном случае, королевы Елизаветы, а не Дульсинеи Тобосской) с любым из смельчаков, но все смельчаки перепугались, и никто не откликнулся на его вызов.  Учитывая то, что чудесные Эольские острова находятся всего в 40 милях от Сицилии, естественно предположить, что в 1576 году де Вер побывал и там.  В ту пору ещё свежи были воспоминания о недавнем извержении вулкана в 1550 году.  Возможно, что они и навеяли де Веру строки о горящей смоле, потоками струящейся с небосвода.

А теперь перейдём к другому возможному острову Просперо.

Когда в первой сцене первого акта пьесы корабль с сиятельными особами шторм бросает на скалы у берегов неизвестного острова, раздаются голоса:

«Пощадите нас! Корабль расколот! Расколот!»

“Mercy on us! – we split, we split!”

В восклицании “Mercy on us!” («Пощадите нас!») Джон Бартон подметил игру слов: «Мёрси над нами!», то есть мореплаватели оказались под скалами острова Мёрси, чьё название ‘Mercea’ созвучно слову ‘mercy’ (милосердие, пощада). 

Остров Мёрси, расположенный всего в 20 милях от замка Хедингем, родового поместья де Вера, и ещё ближе – к Вайвенго, местечку его «деревенских муз», Джон Бартон предложил в качестве острова Просперо[425].  Описание острова Мёрси соответствует описаниям острова Простперо, извлечённым из текста «Бури», там есть:

1). «Жёлтые пески» и «источники свежей воды, соляные ямы, бесплодные равнины и плодородные участки» (I.2).

2). Мидии в ручьях, дубы и жёлуди, растения со съедобными корнями.  Просперо говорит, обращаясь к Фердинанду:   
 
«Ты будешь пить одну морскую воду,
Есть мидии речные да коренья,
Да скорлупу от желудей». (I.2)

3). Земляные орехи, гнёзда соек, проворные мартышки.  Калибан предлагает Стефано:

«Позволь, тебе нарву я диких яблок...
Нарою сладких земляных орехов...
Я гнезда соек покажу тебе...
Я научу тебя ловить силками
Мартышек юрких... Я тебе достану
Птенцов с отвесных скал...».  (II.2)

4). Заросли шиповника, болота.  Ариэль рассказывает своему хозяину Просперо о том, как он водил по острову опьяневших Калибана, Стефано и Тринкуло:

«...побрели они
Сквозь заросли шиповника и дрока,
Колючками с себя сдирая кожу.
Я их завел в болото, где они
Увязли по уши в вонючей жиже». (IV.1)

Джон Бартон даже нарисовал карту острова Мёрси (см. вверху иллюстрацию №6) с указанием на ней мест, упомянутых в тексте «Бури».

И последний вариант: остров Каттиханк в Новом Свете (ближайший к Бермудам) был впервые открыт в 1602 году экспедицией, спонсором которой был Генри Роузли, граф Саутгемптон, «Юный друг» из сонетов Шекспира[426], возлюбленный Оксфорда. Саутгемптон был также хорошим другом Ратленда до мятежа 1601 года. А в 1602 году Саутгемптон всё ещё был в обиде на Ратленда за его показания на судебном процессе над мятежниками.

Возможно, что описание острова Просперо было амальгамацией описаний нескольких островов.

Первый зрелый деверовский вариант, содержащий впечатляюще достоверное описание шторма, грозящего кораблекрушением, наверняка, средиземноморский. 

Позднее, уточняя детали планировки острова, де Вер, вероятно, воспользовался, как моделью, расположенным неподалёку от него, в родной Англии, островом Мёрси, ибо побывать в Средиземноморье снова ему не довелось.  Когда неизвестный редактор (Дерби, Ратленд или графиня Пембрук) дописывал или переписывал «Бурю», он попытался адаптировать её к условиям Нового Мира (недавно открытой Америки).

Участие графа Дерби в написании или редактировании Бури сторонники его кандидатуры основывают на приведенных ниже фактах.

Между 1605 и 1609 годами граф Дерби, читая «Исторические хроники» Стоу, оставил на полях книги комментарий[427]:

«Человек-рыба во всех отношениях».

Эту пометку он оставил рядом с текстом истории о рыбаках в Сэффолке, которые в 1187 году изловили рыбу, форма тела которой была похожа на фигуру монаха, то есть имела «форму человека во всех отношениях». 

Рыбу «доставили в Ордфордский замок, где пленница прожила полгода. Она охотно ела разнообразное мясо, но за всё время пребывания в замке не произнесла ни одного слова.  Обитательницу водной стихии носили в церковь, однако она не высказывала там никаких религиозных чувств. Когда по некоторым признакам рыба стала плохо себя чувствовать, её выпустили в море»[428]. 

Это создание сильно напоминает Калибана. Вспомним, что говорит персонаж пьесы Тринкуло, впервые увидев Калибана:

«Это  ещё  что? Человек или рыба? Мёртвое или живое?  Рыба!  –  воняет  рыбой.  Застарелый запах тухлой рыбы; что-то вроде соленой  трески,  и  не  первой  свежести.  Диковинная рыба!..  Да у нее человечьи ноги! А плавники точь-в-точь как руки!»
(II.2)

Легенда о рыбе-монахе заинтересовала не только графа Дерби, но и французскую королеву Маргариту Наваррскую, с которой в своё время граф Дерби был лично знаком. 

В 1554 году во французском городе Лионе вышла «Книга о рыбах морских» известного ихтиолога, почитаемого жреца науки Гийома Ронделе, автора нескольких выдающихся ботанических и медицинских трудов.  В его книге присутствует описание чешуйчатого монаха и его изображение.  Биолог Юлия Дунаева задаёт интересный вопрос, и сама же на него отвечает:

«Чем же обусловлен интерес маститого учёного к столь “сомнительному” представителю морской фауны?  ... в главе о рыбе монахоподобной... он не высказывает даже лёгкого удивления.  Напротив, учёный в своём тексте ссылается на знаменитых римлян – Плиния Старшего и Вергилия, отыскав у них упоминания о неких “людях морских”, имевших лоб как у человека и живот как у рыбы.  Секрет подобной “слепоты” прост.  В начале главы о “рыбе” в чешуйчатой рясе автор сообщает, что сие изображение было передано ему лично её величеством королевой Маргаритой Наваррской, ровно как и рассказ о поимке у берегов Норвегии возле посёлка Денэлепох “морского монаха”» [429].

Интересно, что Гийому Ронделе покровительствовал кардинал де Турнон – сановник, приближённый ко Французскому двору (с историей Елены де Турнон мы познакомились ранее). Одно время Ронделе был его личным врачом.

Ниточки от Гийома Ронделе ведут к его другу – швейцарскому врачу и учёному Конраду Геснеру.

Ронделе и Геснер познакомились в лучшей тогда европейской школе медицины в Монпелье.  Получив степень доктора, Геснер вернулся к себе в Цюрих и развернул кипучую деятельность, направленную на развитие науки и просвещения в родном городе. Одним из самых знаменитых трудов Геснера стала большая зоологическая энциклопедия, опубликованная в Цюрихе в 1551-1558 годах  (4 тома) и в 1587году (5-й посмертный том). «Морской монах» и «морской епископ» были включены в его энциклопедию, причём Геснер сослался на своего друга Ронделе, описывая морских человеко-рыб.   Экземпляры энциклопедии Геснера уже в 1550-х попали в университетские библиотеки Оксфорда и Кембриджа и в некоторые частные библиотеки в Англии. В описи книг сэра Томаса Смита (домашнего учителя Эдварда де Вера) упомянуты натуралистические труды Геснера.

Пьеса «Буря» занимает особое место в шекспировском фолио 1623 года – она не только открывает сборник, но текст её обработан и напечатан с особым прилежанием, разделен на акты и сцены, снабжен списком действующих лиц с их характеристиками. 

Учитывая то обстоятельство, что главой проекта по созданию Первого фолио была Мэри Сидни, графиня Пембрук, пьеса должна была быть чем-то особенно дорога именно ей.  Официальному редактору фолио Бену Джонсону «Буря» не нравилась.  Будь его воля, он не только не поставил бы её на первое место, но, возможно, даже исключил бы её из сборника, как он, вероятно, поступил с романтической пьесой «Перикл».  В данном случае графиня Пембрук не посчиталась с мнением Бена Джонсона.  Почему? 

И. М. Гилилов считает, что волшебник Просперо и его дочь Миранда напоминали графине Пембрук её любимую племянницу Елизавету Ратленд и её супруга графа Ратленда. Ратленд-Просперо уходил из жизни, но Мэри Сидни надеялась, что её молодая племянница найдёт своего Фердинанда и снова выйдет замуж, родит детей – и продлится род Фениксов, род её любимого брата Филипа Сидни.  Но Елизавета Ратленд умерла вскоре после смерти её супруга. По мнению Гилилова, она последовала за мужем добровольно, неожиданно для всех прервав свою юную жизнь. На мой взгляд, осознанного самоубийства не было - Елизавету сломила болезнь, которой она не смогла оказать должного сопротивления из-за того, что будущее представлялось ей мрачным, без света в конце тоннеля. Но об этом мы ещё поговорим подробнее в 4-м томе.

Что касается графини Пембрук, то пьеса «Буря» могла быть дорога ей и по другой причине. Она могла видеть в паре влюблённых Фердинанде и Миранде своего сына Филипа Герберта, ставшего к тому времени 1-м графом Монтгомери (1605), и его жену Сьюзен де Вер.

Сюжет «Бури» мог волновать графиню Пембрук и быть ей близок ещё и тем, что напоминал ей о смелом мореплавателе и открывателе новых земель Уолтере Рэйли, за которого она хлопотала перед королём Джеймсом. Уолтер Рэйли томился в Тауэре под угрозой смерти с 19 июля 1603 года за участие в заговоре против короля Джеймса до 1616 года, то есть, до тех пор, пока король не позволил ему совершить второй вояж в американскую Гвиану, чтобы доставить королю оттуда большой запас золота.

Но вернёмся к супругам Ратлендам.

Жизнь Просперо и Миранды на острове кое-чем напоминает жизнь Ратлендов в ссылке, в поместье Аффингтон, куда Роджер Мэннерс был отправлен за участие в мятеже Эссекса после освобождения из тюрьмы в августе 1601 года под надзор своего двоюродного дедушки.

Жизнь в Аффингтоне не была особенно комфортной.  26 октября 1601 года двоюродный дедушка Ратленда написал Роберту Сесилу:

«Что касается его [Ратленда] дальнейшего пребывания здесь, то оно практически невозможно, все мои запасы продовольствия израсходованы... особенно тяжела нехватка древесины и огня, и нет никакой возможности обеспечить их поступление»[430].

Это писалось в октябре 1601 года, а Ратлендам было разрешено покинуть Аффингтон только в начале 1602 года.  Долгую осень и зиму они провели, заботясь о наличии дров.  Недаром заготовке дров уделяется такое большое внимание в «Буре»: это не только основная обязанность слуги Калибана, но даже принца Фердинанда Просперо «озадачил» складыванием тысяч брёвен, а Миранда пытается помочь своему возлюбленному.

Данный аргумент Гилилова впечатлил меня в своё время, но потом я прочла о пьесе немецкого автора Якова Айрера «Прекрасная Сидея» (или «Комедия о прекрасной Сидее»), в которой Литовский князь Лудольф вынужден удалиться в изгнание со своей дочерью Сидеей. В пьесе Айрера попавшему в плен к Лудольфу принцу, полюбившему Сидею, приходится приносить и складывать в кучу дрова в качестве наказания за его дерзость.

Однако некоторые оксфордианцы считают, что именно Айрер заимствовал сюжетные детали у Шекспира, а не наоборот. В этом случае аргумент Гилилова вновь обретает свою силу.

В волшебнике Просперо и его дочери Миранде Гилилов увидел «больного, тающего на глазах» графа Ратленда и его юную жену.  Замену отца и дочери на любящих супругов Гилилов объясняет так:

«... необыкновенные  отношения  Роджера  и  Елизаветы Ратленд, напоминающие скорее отношения молодой девушки со старшим братом или с любящим мудрым отцом  и воспитателем, сходство  Миранды  с  джонсоновской девой  Мариан  из "Печального  пастуха",  ряд  аллюзий в  пьесах  Бомонта  и Флетчера  и в  честеровском  сборнике  позволяют  отметить  явные параллели, узнать в Миранде будущую "жертву любви" – Елизавету Сидни-Ратленд»[430B].   

Отношения Роджера и Елизаветы были далеко не такими идиллическими, как их воспринимает сам и хочет представить читателю Гилилов. Начиная с 1607 года супруги стали отдаляться друг от друга и даже жить отдельно, а граф Ратленд издалека оплачивал расходы графини.

Влюблённый в Елизавету Сидни-Ратленд поэт и драматург Фрэнсис Бомонт, на аллюзии в пьесах которого ссылается Гилилов, написал в посмертной элегии, посвящённой ей:

«… и главное
благословение женщин, брак, был для тебя [для Елизаветы]
Ничем иным, лишь таинством страданий,
Ибо тот, кого ты имела, если верить тому, что известно,
Не смог НИЧЕГО изменить в тебе, кроме имени».

“and the chief
Blessing of women, marriage, was to thee
Nought but a sacrament of misery;
For whom thou hadst, if we may trust to fame,
Could nothing change about thee but thy name.” [431]

Хорош «любящий мудрый отец и воспитатель», который ничего не смог дать своей воспитаннице, кроме имени!

Тут же следует оговориться, что Бомонт мог быть не совсем объективен в своих суждениях, ибо был влюблён в Елизавету, и, кроме того, так он оценивал отношения супругов Ратлендов в конце их жизненного пути, а в 1599-1600 годах, к примеру, молодожёны вполне могли быть любящей парой.

О деве Мириан Бена Джонсона из "Печального  пастуха", об аллюзиях в пьесах Бомонта  и Флетчера  и о сборнике Роберта Честера «Жертва любви» будет подробный разговор в 4-м томе «Эстафеты Фениксов».

Продвигая кандидатуру графа Ратленда в качестве автора шекспировских пьес и, в частности, «Бури»,  И.М. Гилилов пишет:

«... язык, которым говорит Просперо, – это  язык человека,  привыкшего не  только размышлять и рассуждать, но и повелевать. И вне  библиотеки,  вне  духовных  интересов  заботы  Просперо  –  это  заботы владетельного  сеньора,  и  в  изгнании  сохраняющего  усвоенную  с  детства привычку к власти»[432].

Однако это его замечание в равной степени подходит не только к Ратленду, но также и к Оксфорду, и к Дерби.

Гилилов продолжает:

«Давно уже шекспироведы обратили внимание на то, что через многие пьесы Шекспира  проходит  – почти навязчиво – тема  вражды братьев,  причем обычно младший злоумышляет  против  старшего,  законного  главы  рода.  Эта  вражда присутствует в "Как вам это понравится",  "Много шума из ничего", "Гамлете", "Короле  Лире",  "Макбете",  и,  наконец, – в "Буре". 

[Клод Сайкс назвал это пристрастие автора к теме вражды братьев «Комплексом брата»[433].]

Некоторые  сторонники ратлендианской гипотезы  склонны  видеть  в дважды повторенной в "Буре" теме заговоров  младших  братьев  против  старших  (Антонио  против  Просперо   и Себастьян  против  Алонзо) свидетельство серьезных  интриг  Фрэнсиса,  брата Ратленда, с целью побыстрее устранить больного и углублённого в свои книги и странные  занятия  графа,  не  имевшего к  тому же прямых  наследников.  Эти ратлендианцы  полагали, что  "Буря" была написана  больным  Ратлендом,  дабы воздействовать на  брата и его сообщников, пристыдить, заставить отказаться от  коварных планов»[434]. 

Не тут-то было!  Такие личности, как Фрэнсис Мэннерс, перевоспитанию не поддаются.  Впоследствии по его навету предали сожжению «ведьм» Джоан Флауэр и её дочь (1618), а через год после получения графского титула у Фрэнсиса Мэннерса вспыхнули серьёзные ссоры с друзьями ушедшего из жизни брата (только вмешательство короля предотвратило дуэли) Филипом Монтгомери (младшим из братьев Пембруков) и лордом Дэнверсом (участником Ирландской компании Эссекса)[435].

При всей моей неприязни к человеку, посылающему на костёр «ведьм», в биографиях Роджера и Фрэнсиса Мэннерса я не смогла найти свидетельств их вражды и козней Фрэнсиса против Роджера. Наоборот, Роджер щедро оплатил дорогостоящее, по-королевски роскошное  путешествие младшего брата Фрэнсиса на Континенте. Младшие братья Фрэнсис и Джордж присоединились к Роджеру во время мятежа Эссекса. Семья была дружной, а проблемы в ней создавал только самый младший брат Оливер. Но эти проблемы были другого рода: пребывая на Континенте, Оливер связался с иезуитами и принял католичество.

В пьесе «Буря», по словам Гилилова, «есть и другие аллюзии в сторону Бельвуара и его хозяев.  Так, убедившись  в  сверхчеловеческом  могуществе   мудрого  Просперо,  Себастьян восклицает, что теперь он верит  в  существование  единорогов… В гербе Ратлендов – два единорога[436].

Выше я уже писала о жёлтых песках (“yellow sands”) острова Просперо, таких же, как и на средиземноморском острове Вулкано, и на северном острове Мёрси, и на Ариостовом острове Липадоса.  А вот И.М. Гилилов подметил иную интересную деталь: когда Гонзало  восторгается  пышной и сочной зелёной травой острова (II.1), Антонио  вдруг, будто бы ни с  того ни с  сего,  заявляет, что почва здесь действительно рыжевато-бурая (“The ground indeed is tawny”). 

«В графстве Ратленд часто встречаются почвы красноватого цвета, – поясняет Гилилов, – из-за содержащихся в них железистых руд.  Антонио здесь явно обыгрывает староанглийское и французское ‘rutilant’ (красный), сходное с названием графства Ратленд (Rutland)... другой пример обыгрывания названия графства – и графского титула Роджера Мэннерса  – его однокашником поэтом Уивером, как Root of the Land – “корень страны”»[437].

Слово “rutilant”, произнесённое на английский манер, на самом деле, созвучно слову “Rutland”.  Только непонятно, почему Антонио, если автор хотел намекнуть на цвет почвы графства Ратленд или на фамилию Ратленда, не сказал: “The ground indeed is rutilant” («Почва здесь действительно золотисто-красная»). Зачем автору было заменять эффектное слово “rutilant” на “tawny”, теряя игру слов (если таковая имелась в виду)?

Гилилов также обратил внимание на интересные параллели в образах сына «проклятой колдуньи Сикораксы»  из «Бури» и  грубого, неотесанного скотника  Лорела  –  сына  пэпплуикской  ведьмы – в  джонсоновском  "Печальном пастухе".  Вот что Гилилов пишет по этому поводу[438]:

«Джонсоновская ведьма, так же как и Сикоракса, заточает своих жертв в расщепе старого дерева, держит в  услужении расторопного духа Пака  (Ариэль в  "Буре"). Джонсон говорил  Драммонду,  что  в своей  пасторали он в образе ведьмы  вывел   графиню  Сэффолк.   Можно  добавить,  что  эта  дама,  после скандального  брака её дочери  с юным  Эссексом – братом Елизаветы  Ратленд, зная  о  характере  отношений последней  с  мужем  и  в предвидении  близкой развязки,  не  скрывала матримониальных  планов: свести  Елизавету  со своим младшим сыном;  также пытается  пэпплуикская  ведьма свести Лорела  с  девой Мариан,  а  Калибан  одно  время  покушается  на  Миранду.  Параллели  здесь несомненны...»

Сразу следует уточнить, что пэпплуикская  ведьма в пьесе Бена Джонсона пытается свести Лорела не с девой Мариан (графиней Ратленд), а с прекрасной Эрин, но этот факт не умаляет сходства героев «Печального пастуха» с Ратлендами и их окружением [439].

А теперь давайте снова вернёмся к вопросу о датировке «Бури».

Датировка «Бури» – камень преткновения для оксфордианцев.  Главный контраргумент о том, что «Буря» описывает кораблекрушение 1609 года у берегов Бермудских островов, а по сему написана позднее 1609 года, оказался сомнительным, как было показано ранее. 

«Буря» писалась и редактировалась поэтапно.

Впервые «Буря» была напечатана в Первом фолио 1623 года, но сохранились записи о представлениях «Бури»  в Уайтхолле в 1611 и в 1613 годах.  Представление 1613 года было приурочено к свадьбе принцессы Елизаветы, дочери Джеймса, с курфюрстом Фридрихом Пфальцским.  Георг Брандес считает, что «Буря» была специально написана к этой свадьбе, и никаких ранних версий пьесы не существовало, а запись о представлении «Бури» в Уайхолле в 1611 году – ошибка.

Тем не менее, «Карл Эльзе заметил в нескольких работах Бена Джонсона намёки на “Бурю”. Работы эти были написаны, по крайней мере, за шесть лет до первого, официально зарегистрированного, представления  ‘Бури’ в 1611 году»[440]. 

Исследования Ричарда Малима, Роджера Стритмэттера и Линн Коситски показывают, что существовала ранняя версия «Бури»[441] – это пьеса-маска «Испанский лабиринт» (“Spanish  Maze”), поставленная во дворце Уайтхолл во время зимних праздников 1604-05 года.

Кроме того, упомянутые выше исследователи заметили влияние «Бури» на пьесы «Трагедия Дариуса» (1603) Уильяма Александера, графа Стёрлинга, «Верная пастушка» Джона Флетчера (ок. 1609) и на немецкую пьесу «Прекрасная Сидея» (“Die Sch;ne Sidea,” 1604).

Так что «Буря» не была написана по случаю свадьбы принцессы Елизаветы в 1613 году, она была выбрана для показа по этому случаю, именно потому,  что образы Миранды и Фердинанда походили на юную Елизавету и её жениха Фридриха.  Возможно, пьесу немного адаптировали перед показом для усиления сходства.  Вот что написал Брандес о Елизавете и Фридрихе[442]:

«Принцесса Елизавета была воспитана вдали от нечистой атмосферы двора, в деревне, а именно в поместье Combe Abbey, под руководством  его  владельцев, лорда и леди Харингтон, почтенной и здравомыслящей  четы.  Когда  пятнадцати лет от роду она возвратилась к  родителям,  то  возбудила  общее  восхищение достоинством и грацией, которые были в ней развиты не по летам...  в декабре месяце 1611 г. начались переговоры о принце Фридрихе V,  только  что вступившем после смерти своего отца на престол курфюршества Пфальцского, как о возможном кандидате на руку  принцессы. В  пользу  этого  брака  с  сыном владетельного князя, стоявшего во главе протестантского  союза  в  Германии, говорило многое, и  в  мае  месяце  1612 г.  был  подписан  предварительный обручальный контракт. 

В августе того же  года  в  Англию  приехал  посол  от молодого  курфюрста;  между  тем  там  вновь  объявился  первый  претендент, находивший сильную поддержку в королеве с её католическими симпатиями, однако  предложение,  сделанное  королём  испанским  и  предполагавшее  переход принцессы в католическую веру, кончилось ничем. Победителем из состязания на руку принцессы вышел курфюрст Фридрих... Когда в октябре месяце в Лондоне узнали, что он прибыл в Грев-сенд, весть эта была встречена  общим  ликованием,  –  как  протестантский  принц   Фридрих   был популярен».

«Пфальцграф  был  замечательно  красивый  и  привлекательный  юноша». 

Как видим, портреты совпадают:  принцесса Миранда-Елизавета воспитана вдали от суетных мест, и «замечательно красивый и привлекательный» принц Фердинанд-Фридрих.  И мотивировка показа пьесы протестантской группировкой графов Пембруков-Монтгомери понятна: протестантский кандидат предпочтительнее католического. 

Похоже, что к редакции «Бури» 1613 года приложил руку граф Дерби. В таком случае прощание Просперо с белой магией было для графа Дерби прощанием не с жизнью, а с литературной деятельностью, как считают сторонники его кандидатуры в Шекспиры, в соавторы или в редакторы шекспировских произведений.

Незадолго до этого (в 1612 году) граф и графиня Дерби официально стали королём и королевой небольшого острова Мэн (the Isle of Man). С  1485 по 1594 год этот титул и право владения островом принадлежали графам Дерби, но после смерти Фердинанда Стэнли, 5-го графа Дерби, его дочери стали оспаривать это право у 6-го графа Дерби. Титулы в Англии передавались только по мужской линии, но на острове Мэн были свои законы (свои королевские дворцы, свои традиции и собственные назначения чиновников), порой отличавшиеся от тех, что в остальной Англии. В 1612 году была поставлена окончательная точка в многолетнем разбирательстве - в пользу Уильяма Стэнли, 6-го графа Дерби. Вполне вероятно, что 6-й граф Дерби, официально ставший Лордом острова Мэн, таким образом, получил стимул для того, чтобы оживить пьесу о Лорде безымянного острова в «Буре», волшебнике Просперо.

Если Мэри Сидни, графиня Пембрук, вносила какие-то изменения в текст пьесы «Буря», то это произошло позднее (в 1621 году или незадолго до него), когда у неё возникла идея создания Первого шекспировского фолио. А 1612 год был для графини Пембрук очень тяжёлым (годом потерь): ей было, на мой взгляд, не до переработки пьесы для эффектной постановки её на королевской сцене. В 1612 году неожиданно умерла дорогая ей племянница Елизавета Ратленд (дочь Филипа Сидни), ушёл из жизни её молодой племянник Уильям Сидни (сын Роберта Сидни), скончался принц Генри (надежда всех прогрессивных сил Англии), оборвались жизни поэта, поклонника её творчества и друга Джона Харингтона, а также друга её детства Роберта Сесила. У графини были напряжённые отношение с её сыновьями, которые её очень огорчали. Здоровье пошатнулось, и графиня Пембрук вместе со своим любовником, доктором Листером, уехала на три года на Континент поправлять здоровье.

С редактированием версии «Бури» 1613 года мы разобрались. Настало время поговорить о  первоисточниках пьесы. Среди  большого  числа  ассоциируемых  с  «Бурей» литературных источников  следовало  бы  в  первую очередь упомянуть следующие:

1). Пьесу немецкого драматурга Якова Айрера «Прекрасная Сидея» (“Die Sch;ne Sidea”, 1604).  Кто из авторов, на кого повлиял (Шекспир на Айрера или  Айрер на Шекспира) пока остаётся неясным, при этом известно, что Айрер в своём творчестве не стеснялся заимствовать из произведений английских авторов.

2). Испанскую романтическую прозу (бесподобно спародированную Сервантесом в «Дон Кихоте»), в том числе четвертый рассказ в книге  испанского  писателя  Антонио де Эславы  «Зимние вечера» (1609).  Вообще, литературоведы не пришли к согласию по поводу того, какой конкретно испанский роман вдохновил Шекспира, ибо многие из них полны кораблекрушениями, заколдованными островами и магами. 

Однако известно, что секретарь де Вера Энтони Манди посвятил своему патрону перевод на английский испанского приключенческого романа “Palmerin d’Oliva”(1588).  Энтони Манди был ведущим английским переводчиком подобных романов[443].

3). Шестую книгу «Королевы фей» (1596) Эдмунда Спенсера, которая, в свою  очередь,  сильно  перекликается  с пасторальным романом Филипа Сидни «Аркадия»  и  с позднегреческой повествовательной прозой.  Шекспировский Калибан напоминает одного из «диких людей» спенсеровской книги, той самой, в которой содержался сонет, посвящённый Эдварду де Веру[444].

4). В «Буре» также слышны отголоски  «Метаморфоз»  Овидия (одно из наиболее ужасающих кораблекрушений описано в книге XI[445]; там же есть замечательная параллель – прощальная речь Просперо[446]),  «Энеиды»  Вергилия («Энеида» начинается штормом и кораблекрушением, причём пострадавший корабль, как и в «Буре», плыл из Карфагена в Неаполь).  Припомним, что Овидия перевёл на английский один дядя Эдварда де Вера, Артур Голдинг, а Вергилия – второй дядя, Генри Говард, граф Суррей.

5). Несколько  сценариев  итальянской импровизационной комедии дель арте (тайный заговор Калибана против Просперо; отказ Просперо от своей магической силы; сцена потерпевших кораблекрушение клоунов с бутылкой вина; банкетный стол, появляющийся ниоткуда, а затем уносимый прочь духами).  Многие имена и ситуации в «Буре» позаимствованы из итальянской истории 15-го века.  При этом стоит заметить, что у де Вера была в собственном владении “La Historia d’Italia” Франческо Гвицциардини (Francesco Guicciardini) – книга, обладателем зкземпляра которой и её почитателем был Монтень.

6). «Опыты» Монтеня, которые циркулировали в Англии, начиная с 1580 года, но переведены на английский были только в 1603 году Джоном Флорио.
Напомним, что граф Ратленд был учеником Джона Флорио, а перевод «Опытов» Монтеня был посвящён шести знатным дамам, одна из которых – Елизавета Ратленд.  Многие шекспироведы считают, что эссе Монтеня «О Каннибалах» навело Шекспира на мысль о Калибане, и слово «Калибан» возникло из слова «Каннибал».  По мнению же Билла Фэрины, имя Калибан (Caliban) возникло в результате комбинирования слова «Каннибал» (Cannibal) с именем лидера ненавистных Шекспиру пуритан Джона Келвина (Calvin)[447].
 
7). «Дафниса и Хлою» Лонгуса, появившуюся в 1587 году в переводе секретаря де Вера, Анджела Дэя.  Влияние этой книги сказалось на концепции пьесы «Буря»[448].

8). Заметны параллели у «Бури» и «Неистового Роланда» Ариосто (те же – и для оригинала, и для перевода Джона Харингтона 1581 года)[449]:

- На острове есть ягоды и питьевая вода.
Келья отшельника защищена рощей от ветра. (V.1, 10).

- Подобно Сикораксе из «Бури», ариостова колдунья Алсина обитает на острове. Обе колдуньи превращают людей в деревья (I.2, 277).

- Корабль, считавшийся затонувшим, в конце концов благополучно пришвартовывается к берегу.

- Якобы утонувший герой пьесы, оказывается жив.

- Келья отшельника окружена лавром, можжевельником, плодоносными пальмами и миртами.

«Бурю» можно назвать магической пьесой.

Однако в 1611 году, когда пьеса была впервые показана королю Джеймсу, магия была не наилучшим предметом для писательского творчества; Джеймс осудил все разновидности искусств некромантии.  Собственноручно написанное им учебное пособие «Демонология» не оставляло сомнений в непреклонной позиции короля по этому вопросу.  Писать на эту тему было большим риском.  Тем более странно то обстоятельство, что «Буря» стала исключением и даже была поставлена при Дворе дважды, в 1611 и в 1613 годах.  Остаётся предположить, что за пьесой стояли дорогие королю и влиятельные лица, например, его сын принц Генри и дочь принцесса Елизавета, братья Пембруки (Уильям и Филип) и граф Ратленд, к которому король весьма благоволил.

В противовес «чёрной магии» Шекспир представил так называемую «белую магию», то есть магию, направленную на добро.  Присутствие магии в пьесе Шекспира выдаёт не только его интерес к сверхъ-естественному, но и знакомство с магией знаменитого доктора Джона Ди.  В те годы, когда юный де Вер был в фаворе у королевы Елизаветы, к ней был приближён и доктор Ди, предсказаниями и советами которого она пользовалась неоднократно, особенно перед принятием серьёзных решений.  В момент восхождения Елизаветы на престол доктор Джон Ди сам назначил наиболее благоприятную дату коронации Елизаветы на основании составленного им гороскопа.

У доктора Ди были также театральные увлечения, которые способствовали впоследствии установлению его связей с де Вером и получению покровительства последнего.  Известно, что в возрасте 20 лет, Джон Ди был приглашён в качестве ассистента, ответственного за сценические эффекты, для постановки студенческой пьесы «Мир» Аристофана в Кембридже. Он обеспечил наличие в пьесе огромного механического жука, выглядевшего очень натурально, на котором крестьянин Тригей взлетал на Олимп (под крышу театра) в поисках Богини Мира.  Зрелище во вкусе Эдварда де Вера.  Возможно,  позднее, когда де Вер учился в Кембридже, он слышал об этом представлении[450].

В 1570-е де Вер был связан с Ди совместным участием в подготовке вояжа по Северо-западному маршруту.  Кроме того, зять де Вера, граф Дерби, имел продолжительные отношения с доктором Ди в течение многих лет.

Когда доктор Ди пребывал заграницей, он участвовал в работе английских секретных служб не только самолично, но и повелевал своим духам принимать посильное участие в служении отечеству.  Сообщения в Лондон он передавал с помощью своих шпионов-духов посредством телепатии. Своим шпионам-духам-ангелам он давал библейские имена.  Один из ангелов звался Уриэль.  Шекспироведы считают, что ангел Ариэль (Ariel) в услужении Просперо унаследовал своё имя от Уриэля (Uriel) доктора Ди.  ‘У’ заменено на  ‘А’, ибо Шекспир, любитель игры слов, хотел подчеркнуть воздушность духа: air – воздух. 

Шекспировский ангел Ариэль, по сути дела, осуществляет шпионско-разведческую деятельность во благо Просперо, он – глаза и уши своего хозяина.  Ариэль приносит хозяину вести о кораблекрушении и о судьбах мореплавателей; будит спящего Гонзало, тем самым предотвращая его убийство; он предупреждает Просперо о готовящемся на него покушении.  Эдвард де Вер имел свой собственный опыт сотрудничества с секретными службами, поэтому поэтизация такого рода служб была в некоторой мере и самооправданием для него[450B].

***

Примечания.
408. Максим Горький, «Песня о буревестнике».
409. Farina, стр. 19.
410. Holmes, стр. 143.
411. Ibid., стр. 152-154. Эдвард Холмс ссылается на изыскания проф. Ламбина.
411B. В некоторых старых источниках ошибочно называется 1572 год в качестве даты рождения Марии де Медичи. Ламбин принял эту дату за год её действительного рождения. Но современные историки считают, что она родилась 26 апреля 1575 года, о чём свидетельствуют крестильные записи Марии во Флоренции и другие документы. Я взяда за основу дату «26 апреля 1575 года» и исправила соответствующие возрастные указания в гипотезе Ламбина.
412. Clark, стр. 589.
413. Nelson, стр. 181.
414. Farina, стр. 23.
415. Holmes, стр. 144-145. См. также Strachey.
416. Farina, стр. 20.
417. Брандес, глава LXXVIII.
418. Владимир Высоцкий, «Письмо в редакцию телевизионной передачи “Oчевидное –невероятное” из сумасшедшего дома с Канатчиковой дачи», 1977.
419. Farina, стр. 23.
420. Altrocchi, стр. 19. Пол Алтроччи ссылается здесь на результаты исследований Ричарда Роу.
421. Altrocchi, стр. 3.
422. Holmes, стр. 148-149.
423. Altrocchi, стр. 3, 18-20.
424. “Welkin’s cheek” – «щека пара». Слово “welkin” произошло от средневекового английского слова “welkene” с германскими корнями, означающего «облако, тучу, клуб дыма или пара».
425. Barton, стр. 2, 4, 9, 23.
426. Ogburn, стр. 389.
427. Тайзерли, стр. 97.
428. Дунаева.
429. Ibid.
430. Sykes, стр. 179.
430B. Гилилов, стр. 411.
431. Francis Beaumont. “An Elegy on the Death of the Virtuous Lady Elizabeth, Countess of Rutland” (1612).
432. Гилилов, стр. 408.
433. Sykes, стр. 196-201.
434. Гилилов, стр. 410.
435. Sykes, стр. 199.
436. Гилилов, стр. 411, 413.
437. Ibid., стр. 413. Гилилов ссылается здесь на 13-ю эпигамму Джона Уивера “In Rogerum Manners Rutlandi; Comitem”, в которой есть такая строчка «МЭННЕРС мог бы называться КОРНЕМ ЗЕМЛИ» (“MANNERS may wel be cald ROOT of the LAND”).
438. Ibid., стр. 413.
439. См. том 4, гл. «Герои “Печального пастуха” Бена Джонсона».
440. Farina, стр. 20.
441. Stritmatter, Roger & Kositsky, Lynne.
442. Брандес, глава LXXVIII.
443. Ward, стр. 200-202.
444. Nelson, стр. 383. Bullough, том VIII, стр. 253-255.
445. Farina, стр. 20.
446. Holmes, стр. 150.
447. Farina, стр. 21.
448. Holmes, стр. 150.
449. Ibid., стр. 150.
450. Ibid., стр. 145-146.
450B. Ibid., стр. 146-147.


*********************************************************
<> <> <> <> <> <> <> <> <> <> <> <> <> <> <> <> <> <>   
*********************************************************