Голуби

Старый дом на Садовой улице давно просился в ремонт.
Его деревянные кружева почернели от времени и дождей,
а стены из добротного, когда-то розового кирпича покрылись
сетью трещин. Летом его решили подлатать, вернуть к жизни.
Первым делом вокруг дома выросли шаткие на вид, но прочные
строительные леса. Они оплели здание, как металлическая лиана,
и дом на время стройки стал похож на огромный, спящий корабль,
застывший в сухом доке.
Работа закипела. Возглавлял бригаду опытный прораб Иван,
человек с руками, знающими любое ремесло, и душой, насквозь
пропитанной запахом древесной стружки и известки. Вместе с
ним трудились двое молодых парней, и именно им предстояло
добраться до самой макушки здания — до карнизов и
потрескавшейся черепицы.
Когда они, победив высоту, поднялись на уровень крыши,
тишину утра пронзил тревожный, шелестящий звук. Это был
стремительный взлёт нескольких серых комков. Голуби.
Городские, привычные, но сейчас — взволнованные и злые.
Они с громким хлопаньем крыльев начали кружить прямо
над головами строителей, пикируя на них с резким,
отрывистым воркованием, больше похожим на крик.
— Отстаньте, пернатые! — засмеялся один из парней,
Андрей, размахивая рукой, как от назойливой мухи.
 — Мешаете работу делать!
Но птицы не унимались. Их атаки становились всё смелее.
Особенно выделялся один, крупный, с сизым отливом на шее
и маленькими, горящими чёрными бусинками-глазами.
Он был заводилой, самым яростным защитником.
— Да брось ты, — сказал Иван, наблюдая за этим. — Они
гнездо своё защищают. Где-то тут, под коньком, должно быть.
 Попытки продолжить работу ни к чему не привели.
Птицы не отступали. И тогда произошло нечто удивительное.
Тот самый сизый голубь, вожак этой маленькой стаи, вдруг
резко изменил тактику. Он перестал пикировать с криком.
Вместо этого он отлетел на край лесов, сел на перекладину
в нескольких шагах от Андрея и уставился на него тем
самым пронзительным, умным взглядом.
Андрей замер. Птица была так близко, что он разглядел
каждое перышко на её груди, тонкую розовую кожу на лапках.
— Ну, здравствуй, храбрец, — усмехнулся он и медленно,
стараясь не делать резких движений, протянул руку, чтобы
просто спугнуть его.
Но голубь не улетел. Он лишь отпрыгнул назад, на следующую
балку, и снова сел, не сводя с Андрея глаз. Танец повторился.
Андрей сделал шаг вперёд — голубь отпрыгнул назад.
Ещё шаг — ещё прыжок. Он вёл себя не как испуганная птица,
а как опытный тактик, заманивающий противника подальше от крепости.
— Иван, гляди! — позвал Андрей. — Он меня куда-то зовёт!
Иван, наблюдавший за этой немой сценой, кивнул:
—Иди за ним. Посмотрим, что он хочет.
 И они пошли. Человек и голубь. Шаг за шагом, прыжок за прыжком,
они медленно спускались по ярусам лесов, удаляясь от самого верха
крыши. Голубь двигался уверенно, оглядываясь, будто проверяя,
следует ли за ним этот огромный и неуклюжий двуногий.
Когда они оказались уже почти в самом низу, на безопасном, как
должно быть, по птичьим меркам, расстоянии, голубь замер на секунду.
Он снова посмотрел на Андрея — и в его взгляде читалось нечто
большее, чем просто животный страх. Это было предупреждение,
сообщение, которое не нуждалось в словах: «Это моя территория.
Моя семья. Не подходи».
И тут же, развернувшись, он вспорхнул. Но не просто улетел прочь.
Он сделал красивый, точный вираж в воздухе, набрал скорость и,
словно стрела, нырнул в узкую, почти невидимую щель под самым
коньком крыши, туда, где остались его птенцы, ради которых он
и пошёл на этот отчаянный, самоуверенный и такой мудрый манёвр.
Наступила тишина. Андрей стоял, задрав голову, и смотрел на ту
самую щель.
—Вот это да... — только и смог выдохнуть он. — Он нас просто увёл.
Как часовой на заставе.
Иван подошёл к нему и положил руку на плечо.
—Не «просто увёл», сынок. Он пожертвовал собой. Рискнул.
Подошёл к огромному существу, которое могло его запросто
прихлопнуть. Ради детей любое существо, даже самое маленькое,
становится храбрым, как лев. Это закон жизни.
В тот день работу у конька крыши они не возобновили.
Решили начать с другой стороны, чтобы не тревожить пернатую семью.
Андрей же часто поглядывал на ту щель. Он перестал видеть в
голубях просто «грязь крылатую». Он увидел в том сизом храбреце Отца.
Защитника. Существо, в котором горит тот же самый огонь жизни и
любви, что и в любом другом сердце, независимо от того, сколько
у него перьев или лап.
А вечером, уходя, он оставил на краю лесов горсть пшена.
Не как подачку, а как знак уважения. Знак того, что он понял
самый главный урок, преподанный ему сегодня не в книге, а на
высоте, у края старой крыши, — урок бесстрашной, самоотверженной любви.