Цифровизация поэзии, новые формы и мифологизация

Цифровизация поэзии: новые формы и поворот к мифологическому сознанию

Журнал "Перископ", Волгоград, 15/2025. C. 203-206

Нередко цифровизация воспринимается как вызов книге, когда читатель вытесняется за грань привычных стандартов в мир клипового сознания, отдаляясь от традиционной культуры. С другой стороны, сегодня появилась возможность для развития поэзии, чего не происходило со времени появления тиражирующего литературу печатного станка. Поэтическая видеоимпровизация — спонтанное сочинения стихотворения перед глазком видеокамеры смартфона в режиме автопортрета — объединяет допечатную, архаичную форму сочинительства и новейшие достижения эпохи, не отрицая традиционного бумажного пространства. Видеофайл с произведением можно разместить в социальных сетях и перенести в текстовый формат. Таким образом происходит диалог продукции станка Гутенберга и смартфона, который становится продолжением одухотворенного сознания и плоти сочинителя. Пространство вдохновения импровизатора практически неиссякаемо, подобное предполагал А. Пушкин в рассказе «Египетские ночи», когда поэт Чарский дивится дару итальянца-импровизатора: «— Чужая мысль чуть коснулась вашего слуха и уже стала вашею собственностию, как будто вы с нею носились, лелеяли, развивали ее беспрестанно. Итак, для вас не существует ни труда, ни охлаждения, ни этого беспокойства, которое предшествует вдохновению?.. Удивительно, удивительно!..» [7].   
 
Пушкин подчеркивает значимый момент, который можно перенести на видеоимпровизацию – для спонтанного сочинительства не нужно привычного вдохновения, оно возникает словно по мановению, когда рождаются от одной строки до четверостишия, требующих записи и включения кнопки «Пуск» на смартфоне. О подобном даре говорится в фантастическом рассказе Владимира Одоевского «Импровизатор». Взамен пожизненного таланта к импровизации автор получил способность всё видеть, всё знать, и всё понимать, что привело к люциферианской виртуозности и краху героя.
Обращение импровизатора к корням личного и коллективного бессознательного помогает избавиться от добровольно принятых условностей и табу, например, на нечёткие рифмы, которыми ограничен сочинитель обычного стихотворения. Цейтнот времени вызывает стресс и приводит к душевному подъёму, вызывая экстатическое состояние. Словно некто направляет импровизатора:
Но в самом Я от глаз Не-Я
Мы никуда уйти не можем [1], —
писал Иннокентий Анненский. В работе «Рождение трагедии из духа музыки» Ницше Ницше говорил о взгляде извне, помогающем художнику: «Лишь поскольку гений в акте художественного порождения сливается с тем Первохудожником мира, он и знает кое-что о вечной сущности искусства, ибо в этом последнем состоянии он чудесным образом уподобляется жуткому образу сказки, умеющему оборачивать глаза и смотреть на самого себя; теперь он в одно и то же время субъект и объект, в одно и то же время поэт, актёр и зритель» [6].

Так появляется некто Другой, не соответствующий автору обычного текста. Другой молниеносно творит мифологическое пространство, вовлекая в него и автора, и человека. Мифологичность проявляется в полной вовлечённости в акт творчества, который разворачивается здесь и сейчас, ритмизированный процесс нельзя отложить на потом, даже на минуту, тогда стихотворение не состоится. Видеоимпровизацию нельзя переписать, она отразит уже другое сознание в изменившемся мире.
В этом мифотворчестве явлен синтез западной христианской и восточной традиции — активной мысли либо растворения в предмете. Последнее сходно с понятием и ощущением «дзэн» в китайской философии: «Ошеломляющее мгновение – важнейший элемент в цзэнской теории познания. Мгновенность не только знак быстролетящего времени, но и знак остановленного мгновения, разросшегося в воплощение вечности.   Важнейшим эстетическим принципом дзэн является легкость, в дзэн утверждается моцартианская природа творчества, и эта легкость дается естественной сообразностью микромира художника с макромиром. В своих произведениях мастер непроизвольно выдает себя. Художественное произведение, таким образом, по существу, не создается, а получается» [2]. Вспомним Мандельштама, выделявшего свое творческое начало среди писателей, работающих по заданности: «Я один в России работаю с голоса» [4].
Видеоимпровизация содержит элементы постановочного действия, театра, кинематографа. Сочинитель является в едином облике актером, постановщиком, зрителем, своим критиком, чтецом, а после пытается дать оценку своему психоэмоциональному состоянию, которое при обычном сочинительстве не является столь ярким и многогранным. Оценка себя (Другого «я»), видеоряда и его возможная расшифровка, разгадывание плохо произнесённых или смазанных шумом слов требуют времени, но уже постфактум. Поэтому «лёгкость» жанра является условной. Оставаться на уровне черновика, записи на манжетах – таков удел видеоимпровизации, символа черновика нашего бытия, потому что завершенность означает остановку пути. Спонтанное сочинительство фрактально, его фрагменты - ветви и листья единого ствола Древа Мира, порождающего мифологическое сознание. Нарцисс, склонившийся над ручьем — прообраз поэта, сочиняющего экспромт перед зеркалом видеокамеры — внезапно видит не идиллический облик, но устрашающее отражение, скрывающееся за масками и прячущее «Тень», по Юнгу, все отрицаемое человеком в душе и скрытое глубоко внутри: «Тот, кто смотрит в зеркало вод, видит прежде всего собственное отражение. Идущий к самому себе рискует с самим собой встретиться. Зеркало не льстит, оно верно отображает то лицо, которое мы никогда не показываем миру, скрывая его за Персоной, за актерской личиной. Зеркало указывает на наше подлинное лицо» [8].

В основе визуализации потока логоса лежит условный конфликт дионисийского и аполлоновского начала, раскрывающийся на фоне петербургского локуса, античного зодчества и «петербургского текста», обращавшегося к многообразию культур в Золотом и Серебряном веке. Буйное, стихийное в Дионисе преображается в Аполлоне в благообразное и гармоничное, рождая новое, «Когда возникнул мир цветущий / Из равновесья диких сил» (Е. Боратынский).
Пушкин задумывался о противоречии христианства и античности, находя в образе Петра Великого примирение контрастных начал: «Над этим сонмом пушкинских героев возвышается один — тот, кто был первообразом самого поэта, — герой русского подвига так же, как Пушкин, был героем русского созерцания. В сущности Пушкин есть доныне единственный ответ, достойный великого вопроса об участии русского народа в мировой культуре, который задан был Петром. Пушкин отвечает Петру, как слово отвечает действию [5]». Так логос физического творения преобразуется в память о сотворении города-мифа посредством языка петербургской поэзии. Главный миф Петербурга, выраженный А. Пушкиным в «Медном всаднике» о строительстве почти совершенного полиса посреди мстительной стихии, стремящейся забрать своё, сегодня развивается в видеоимпровизации или кронописьме, неологизм означает движение поэтической речи по мировому древу Духа к его кроне (корням в вертикальном отражении), ограниченному временными рамками Кроноса. Второй важнейший пушкинский миф – о пророческом состоянии поэта, преображённого в пророка в одноимённом стихотворении, способного чувствовать и передавать всё, происходящее в близком и дальнем, земном и заочном пространстве.

Прообразами поэтов-пророков можно рассматривать скульптурную композицию «Зодчие», посвящённую знаменитым архитекторам в Мини-городе у Петропавловской крепости, рядом с «приземленным» изваянием небесного хранителя Петра-ключника.
Петербургский видеотекст, таким образом, разворачивается на фоне «античного» локуса Петербурга в диалоге с произведениями классиков и современников, от Ломоносова и Державина до Набокова, Розанова (с жанром «Опавших листьев»), Булгакова и Г. Горбовского.
Видеоимпровизация меняет сознание, приносит ощущение единства мира в большом и малом, даёт возможность осознать культурные архетипы, укоренённые в душе, для преображения их в творческом диалоге с миром посредством. Подобное выражено у Платона: «Миф и логос дополняют у Платона друг друга. Строжайший аналитизм, присущий рассуждающему логосу, слит у Платона с вымыслом мифа и его беспредельной изобретательностью. Платон был настоящим теоретиком и создате¬лем философских идей, как это понимали именно греки. Их “теория” (theoria) означает не отвлечен¬ное созерцание, а “видение”. Слово же “идея” (idea) есть предмет видения.
Эта видимая, ощущаемая Платоном предмет¬ность наполнена жизнью и не боится никакого буй¬ства воображения. Наоборот, мысль, обобщенная воображением — а это и есть миф, — чрезвычайно ценится» [3].
Genius loci видеоимпровизации, гений места, способствует врачующему душу активному воображению, посредством рождаемого буквально из ничего стихотворения. Согласно К. Юнгу, это «ненаправленное мышление», метод юнгианской терапии, отделяющий обрывистые бесплодные фантазии от творческого воображения, созидающего реальность: «Фантазия в большей или меньшей степени является вашей собственной выдумкой, она остается на поверхности индивидуальных смыслов и сознательных ожиданий. А активное воображение, как следует из самого термина, означает, что образы живут своей собственной жизнью и символические события развиваются согласно их собственной логике, если, конечно, сюда не вмешивается ваш сознательный разум» [9].
Метафизичность видеоэкспромта говорит о «сжатости» приходящего текста, сродни изречениям Гераклита, упакованного в символические фракталы, запечатленного с конкретными деталями окружающего пространства, который мнится сочиняющему одновременного истончающимся краем физического мира и его центром. Парадоксальность и карнавальность видеоимпровизации придают «опечатки» и протологизмы, неожиданное поведение людей в кадре и за кадром.
Обновление поэзии посредством жанра видеоимпровизации помогает снять противоречие между традиционной культурой и цивилизацией. Поэзия таким образом являет единый путь развития, используя архаичные «орфические» формы в цифровой интерпретации, что приводит к появлению зрителя (читателя), не отрицающего традицию, но причастного к её развитию.

Все видеоимпровизации – ячейки единого пазла сознания. Образный видеоряд, вынутый из перенесённого на бумагу текста, играет огромную роль в жанре авторского фольклора нового времени, так, стихотворение
От безбрежности гордыни
Ухожу к безбрежью строк,
Что написаны латынью,
Чую звонкий шепоток,

И других неандертальских
Слов призыв я чую там.
Поезд мало-мало-мальский
Нас возносит по пятам

Звуков, ибо ожерелье
Мифа вечно тяжело,
Логос, ты всегда в прозренье -
Нам помашут, и число,

Затворяющее дали,
Распахнёт иную высь
Мы летим над Потуданью -
Буквы, звуки и карниз,

Простирающий юдольный
Рим, и ангел вдалеке
Помахал крылами вольно
И растаял в костерке, –
разворачивается на фоне детской площадке с двухярусным вокзалом для игры, деревянным поездом с надписью «Петербург-Хельсинки» и смешным кондуктором на пружине, поднявшему сигнальный жест для отправления. Другой экспромт сочинён зимою в комнате, в нём есть только слова о мечте возобновить поездки в финский город, побратим Петербурга. Это предчувствие путешествия, зримого и метафизического, проходит через многие импровизации:
Хельсинки, где-то размокло,
Под ледяною слюдой
Тают в безмолвии стёкла,
Вот и трамвай за тобой,

Словно трамвай мирозданья
Вдруг поспешил - и окрест
Эхо - страна назиданья,
Эмо бесчисленных звезд.

Хельсинки, ты ли потуга
Нас обрести на века.
Таем в безмолвии друга,
Что-то кричат облака.

Парки в безмолвии встали,
Ножницы ржавы почти.
Хельсинки, мы на свиданье
Не успеваем, прости!
Это сродни поездке героя Николая Гумилёва на «Заблудившемся трамвае» в грёзах поэта, пересекающейся с конкретной точкой пространства и Кроноса, создавая неповторимый узор «дао» - пути, где в земной голос вплетены нити вневременного Слова.

Авторские электронные книги:
Книга видеоимпровизаций «Видео Д`Эльфы поэзии»:
Книга афоризмов о жанре видеоимпровизации «Кронописьмуя зол-о-том листвы»:
Канал видеоимпровизаций на ютубе «Живое сочинение стихов. Алексей Филимонов»: https://www.youtube.com/channel/UCUeLOR80hH1OWFGL1KfGXhg
Библиография:
1. Анненский И. Ф. Стихотворения и трагедии. Л.: Сов. Писатель, 1990. С. 205.
2. Завадская Е. В. Восток на Западе. М.: Наука, 1970. С. 21-22, 27.
3. Лосев А. Ф., Тахо-Годи А. А. Платон: миф и реальность. М.: Молодая гвардия, 2014. С. 194.
4. Мандельштам О. Э. Полное собрание сочинений и писем: В трех томах. Том второй. Проза М.: Прогресс-Плеяда, 2010.  С. 350.
5. Мережковский Д. С. Вечные спутники. Портреты из всемирной литературы. СПб.: Наука, 2007. С. 277.
6. Ницше Ф.  Малое собрание сочинений. СПб.: Азбука, 2013. С. 39.
7. Пушкин А. С. Египетские ночи. Л.: ACADEMIA, 1927. С. 22-23.
8. Юнг К. Г. Архетип и символ. М.: Ренессанс, 1991. С. 58-59.
9. Юнг К. Г. Символическая жизнь. М.: Когито-Центр, 2010. С. 183.