о слава, Мария!

зазеркалье, сон.
через годы в поднебесье
сорвать улов,
рыбы стон,
печатный станок,
всё ещё пальцев моих не ласкал.
полный аврал, рабочие грызут кожуру,
струна завопила, визжала как Настенька,
что изнасиловали в сосновом бору.
как не прискорбно, но щеголяет она
в антресолях судьбы,
непристойно разодетая...
припудреная будто вербная
пышится бархатностью своих худых ляжек,
искусственно преображаясь в камзол,
своего свирепого отца, с кем шли на произвол
угрюмые дикостью ладоги,
затворники пристанища макового,
будто и слов не хватало,
когда загибались от лазера
прожигающего самовольно крестом.
не кричи, маленькая.
ты не птица, огромная снишься.
тривиальная буква, без выговаривания
умри, не лечися
всё равно не поможет морфийный укол.
да будет, Мария.
не глохни с заразой чумной на рассвете,
убей младенчика в песне,
все и так мрут, весь мрот обворован.
а ты одна с грязными лодыжками,
идешь по холодной земле,
отпетой замогильным фокстротом
после мировой.
иди, Мария!
на свет, ты женщиной будешь любима,
мужчиной раздета однажды.
ребёнком мунштрована примой,
дитём амбивалентных вампиров.
выпитая до укусов и стяжек.
пишу письмо, тебе Мария.
у нас вендетта,
в воскресное утро.
приходи, выпьем за раны земные,
за горечь и все составные
аспекты земного в земле, скромно сидя.
аспекты небесного, в небесах, в лучах выструганных с горяча,
каким-то сумасшедшим логосом миртвым ,
избитым до посинения...
вся та синева – твои глаза, и
даже бледность на губах
расколота трещинами,
но целовать – пустяк.
когда познаешь чёрствый, зловонный костяк.
о, Мария!
дай потрогать живот, его твёрдость солёную.
из любви моей с чернотой зверь выйдет наружу,
наружу в мягкую игрушку,
прихвостня Агнца изможденного...
стреляют охотники, ягнёнка на стол
расписного с арбузами.
ем до рвоты, давлюсь слюной,
желчью, мой гуммор впредь ослажненный
и говор матом заношенный...
всё посылает к тебе,
каждый новый век,
замшелый,
сквозной,
замурованный.