Ирокезий Покапович, или пепел смысла на вулкане Де

"Абсурдно - сюрреалистическая трагедия с элементами обсценной лексики и геологической комедии, по мотивам пьесы Уильяма Шекспира “Гамлет” — с поправкой на вулканическую реальность и человеческий идиотизм."

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ. Вулкан дышит, семья дымится.

Склон Дениски гудит, как желудок у человека, проглотившего совесть.
Митропална Бек сидит на камне, завернувшись в одеяло из непроговорённых обид.
Осип же Форлеблю чинит свою мантру — запятнанную и немного подгоревшую.
В его левом кармане бурчит ретроград — маленький, колючий, напоминающий жабу с дипломом астролога.
В правом бьётся селезёнка, женского пола, ревнивая, пульсирующая, с характером взбесившейся кастрюли.

Митропална (сухо):
— Ты опять шевелишься, Осип.
Осип:
— Это не я, это твои гормоны ревности пинают мою селезёнку.
Селезёнка (из кармана):
— А вот и нет! Это он во сне опять звал "Ретроград, моя пыльная прелесть!"
Ретроград:
— Я просто лунаю по орбите, детка. Не принимай всё на свой счёт.
Митропална:
— Заткнитесь оба. Я слышу, как под лавой стонет моя репутация.

Из кратера поднимается Ирокезий Покапович, с копной волос цвета перегоревшей надежды и взглядом человека, которому снились сразу все философы, но ни один не извинился.

Ирокезий:
— Ну что, семейка, жива? Или уже перешла на газообразную фазу?
Митропална:
— Сын, уважай старших.
Ирокезий:
— Я бы уважал, но вы же постоянно перерождаетесь. За кем успевать?
Осип:
— Молодой человек, я ваш новый отец.
Ирокезий:
— Тогда поздравляю, папаша. Вы вступили в должность в состоянии морального извержения.
Селезёнка (визжит):
— Он меня укусил!
Ирокезий (спокойно):
— Не за соцветие, не волнуйся. Это у нас на Дениске приветствие.

Появляется Ян-кен-мяу, призрак отца, слегка прозрачный, пахнет озоном и ностальгией.

Ян-кен-мяу:
— Сынок, мсти. Но не насмерть — у них уже всё отмерло.
Ирокезий:
— Мстить — это скучно. Я их лучше процитирую в суде бытия.

Горацио, осьминог из тундры, появляется в облаке инея и щупальцами пишет на снегу слово “идиоты”.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ. Исиловенда и запах серы.

Исиловенда, дочь Полная, сидит у подножия Дениски и распускает волосы из серы.
Она поёт мантру о любви, в которой есть три адресата и ни одной здравой мысли.

Исиловенда:
— Ян-кен-мяу, ты — мой туман.
Ирокезий, ты — мой ожог.
Афи, ты — мой светлячок в глазнице абсурда.
Пусть же все трое обнимут меня одновременно, чтобы я наконец поняла, что смерть — это просто неудавшееся свидание.

Из трещины вылезает Афи, моль на ретрограде, с серебряным налётом и глазами, как у старого фотоаппарата.
Она несёт крышки из-под запахов, гремит ими, как философ кастаньетами.

Афи:
— Исиловенда, ты любишь всех не тех.
Исиловенда:
— Я просто не умею выбирать.
Афи:
— Тогда будь как я. Я выбираю всех, но не задерживаюсь.

Вулкан срыгивает пепел, похожий на пыльцу воспоминаний.
Из дыма снова слышно голос Ян-кен-мяу:
— Осторожно, дети, я ещё не полностью растворился!


ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ. Скандал Селезёнки и проповедь барракуды.

Храм барракуды.
Священник Мурл в резиновых сапогах читает литургию о воздержании и правильной чистке жабр.
Перед ним сидит толпа рыб и три человека, которые пришли по ошибке.

Мурл:
— Барракуда — символ терпения и быстрой смерти.
Ретроград (шепчет):
— Как мои отношения.
Селезёнка:
— А я — живая боль в его организме, а не метафора.
Мурл:
— Молчать, внутренности! Здесь дом Бога, а не психосоматики.

Врывается Ирокезий.
Ирокезий:
— У вас тут рыбы молятся рыбе, а люди спорят с органами. Удобно, хоть цирк не нужен.
Мурл:
— Сын мой, ты грешен.
Ирокезий:
— Естественно. Это единственное, что у меня стабильно.

Вулкан начинает кашлять серой.
Селезёнка ревнует к барракуде.
Ретроград заводит философский спор о свободе воли у костей.
И весь храм затягивает дымом — пахнет тушёной верой и лёгкой истерикой.

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЁРТОЕ. Горацио и гибель метафоры.

Тундра. Белый мрак и осьминог в пальто.
Горацио пишет чернилами на снегу: “Смыслы умирают стоя”.
Афи полирует крышки и тихо поёт колыбельную для уставших идей.

Исиловенда приходит босиком, волосы в пепле, глаза пустые, как лекция по логике.
Исиловенда:
— Я решила утопиться в сере, но сере тоже грустно.
Горацио:
— Тогда оставайся. Тут мы все немного жидкие.
Афи:
— Я всё равно улетаю на ретроград. Там воздух пахнет невозможным.

Сцена замирает.
Горацио поднимает щупальце и шепчет:
— Быть или не быть — это слишком узкий выбор. Лучше просто расползтись.

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ. Последний шип вулкана.

Митропална Бек сидит на краю кратера и гладит Осипа же Форлеблю, которого осталось половина и чуть-чуть от эго.
Митропална:
— Мы жили ярко, но зря.
Осип:
— Зато было жарко.

Ирокезий Покапович спускается с вершины в пепельном плаще.
Его глаза — два выгоревших аргумента против любви.

Ирокезий:
— Всё, что мы сделали, вулкан сожрал и даже не поблагодарил.
Митропална:
— Так это и есть бог.

Падает серая звезда.
Из дыма появляется Будда, в халате из парадоксов и пепла, держа чашку с чаем, который вечно остывает в самый неподходящий момент.
Он смотрит на вулкан, на людей, на осьминога, на моль, на всё это безумное семейство, которое давно перешло за грань смысла,
и говорит спокойно, будто уже говорил это миллиарды раз:

Будда встал, посмотрел в сторону раскалённого кратера Дениски и сказал:
— Всё это… одна и та же ***ня.

Занавес.