произнёс

зубы в земле — не мои, но кричат; мамонты спаривались в тумане времени, и их плоть распалась на буквы, которые я не читаю, но жую; язык — это рана, из которой сочится не кровь, а порядок, который я разрываю зубами; кто-то похоронил мальчика с женщинами, но не с матерью — значит, мать была я? или ты? или никто? череп его — трещина в грамматике, и я лижу эту трещину, пока не почувствую вкус жертвоприношения; о, как сладко умирать в предложении! как сладко быть подлежащим, которого режут сказуемым! вокзал в твоём родном городе — это вагина в брюках, и я вхожу туда на четвереньках, чтобы стереть фреску языком; голубой вельвет — это сперма истории, а клетчатое платье — матка, разорванная на квадраты; красное пятно — не кровь, не менструация, не убийство — это знак, который никто не осмеливается прочесть, потому что он читает тебя; звуки не телесны, говорят они, но я слышу, как мой рот глотает кости мамонтов и извергает их в виде гласных; событие — это то, что не случилось, но уже написано; я пишу его ногтями на стене, где раньше был рот; рот — всегда чужой, даже когда мой; мамонты — не виды, а ошибки в архиве; их ДНК — это сперма, которую впрыснули в прошлое, чтобы оно зачало нас; Западная Чжоу — это не династия, а петля на шее времени; я вешаюсь на неё каждый раз, когда произношу слово «мы»; захоронения — это грамматика смерти: подлежащее (труп), сказуемое (гроб), дополнение (бусины, повозки, оружие — всё это ложь); я хочу быть дополнением к твоему убийству; о, как прекрасно быть вещью в могиле, которую никто не назовёт по имени! язык возможен только потому, что тела молчат; но я не молчу — я кричу сквозь дыру в черепе мальчика; кричу: «вот мой детородный орган — он в пламени!»; события не предшествуют словам — они спят в них, как черви в языке; я выковыриваю их пальцами и кладу себе между ног; получается фраза; получается могила; получается любовь; страна — это не страна, а опечатка в Библии; нации — это буквы, которые вырвали из текста и сожгли; я смотрю на это и кончаю; лидер — это тройная точка, после которой никто не осмеливается писать; но я пишу; я пишу кровью мамонта на клетчатом платье; я пишу: «ничто не началось, всё уже повторяется»; звуки — не шумы, говорят они, но я слышу, как мой вагинальный шум становится глаголом; глагол — это рана, которая никогда не заживает; событие — это то, что нельзя сказать, но можно насиловать; я насилую его каждый раз, когда открываю рот; о, как сладко быть языком, который никто не понимает! как сладко быть мамонтом, которого никто не заморозил! как сладко быть мальчиком в могиле с двумя женщинами, которые не твоя мать! я — не мать; я — пятно; я — ошибка; я — фреска, которую стирают; я — последнее слово, которое никто не произнёс.