Ч. 1. Глава 10. Язык шрамов

Прошла неделя. Зацунэ избегала Паркера. Она изменила время своих репетиций, чтобы случайно не пересечься с ним в коридорах студии. Ей было стыдно за свою вспышку, но гордость и старые раны не позволяли ей сделать шаг навстречу. Она убеждала себя, что так будет лучше, что ей никто не нужен. Но мелодия его песни — Наш Сон, — упрямо звучала в голове, переплетаясь с её собственными мрачными аккордами.

Однажды вечером, после особенно тяжёлого дня на работе, она шла на студию, уставшая и злая на весь мир. Она была так погружена в свои мысли, что не заметила, как на её пути снова возникли те самые панки. На этот раз они были не просто пьяны, а агрессивны.

— О, фифа снова здесь, да ещё и одна! — прорычал их заводила, преграждая ей путь. Его глаза мутно блестели. — А ну иди сюда! Развлечёшь нас немного!

Он грубо схватил её за руку, его пальцы впились в запястье, как тиски. Зацунэ инстинктивно дёрнулась, её глаза сверкнули рубиновой яростью. Она уже приготовилась к драке, её тело напряглось, как сжатая пружина.

И в этот момент из-за угла вышел Паркер. Он тоже шёл на репетицию. Увидев, что происходит, он изменился в лице. Без тени страха, с холодным спокойствием, он шагнул вперёд.

— Оставь её в покое, — твёрдо сказал он.

— А тебе какое дело, герой? — ухмыльнулся панк, не разжимая хватки. — Потеряйся.

— Я сказал, не трогай её, — повторил Паркер, и в его голосе прозвучал металл.

Удар кулака в лицо был быстрым и жестоким. Паркер отлетел к обшарпанной стене, но устоял на ногах, вытирая кровь с разбитой губы. В этот момент что-то щёлкнуло в Зацунэ. Ярость, которую она так долго сдерживала, нашла выход. Это была не просто злость — это была память о беспомощности, о боли, о разлетевшейся в щепки гитаре. Не раздумывая, она со всего размаха ударила панка ногой в пах. Тот взвыл от боли и согнулся пополам.

Схватив ошеломлённого Паркера за руку, она потащила его прочь, подальше от грязного подвала и его обитателей. Они бежали по тёмным улицам, и только оказавшись на залитой огнями набережной, остановились, тяжело дыша.

Они молча сели на скамейку. Зацунэ достала из сумки платок и осторожно прижала его к разбитой губе Паркера. Он поморщился, но не отстранился. Они долго сидели в тишине.

— Спасибо тебе, — прошептала она.

— Не за что, — хрипло ответил он. — Я не мог просто пройти мимо.

— Зачем ты это сделал? — спросила она. — Он мог тебя покалечить.

— А ты? — он усмехнулся краешком губ. — Удар у тебя что надо. Где научилась?

— Жизнь научила, — глухо ответила она.

Паркер кивнул. Впервые за долгое время Зацунэ почувствовала, что её стена, выстроенная из колючей проволоки и недоверия, начала осыпаться. Она почти уже готова была ему довериться, как вдруг он решил прояснить тот неловкий момент на студии.

— Слушай, насчёт того вечера... Насчёт Хацунэ Мику... — начал он осторожно, желая убрать недомолвки.

Но одно лишь это имя, произнесённое вслух, стало детонатором. Хрупкий мир, только начавший выстраиваться между ними, взорвался.

— Опять?! — выкрикнула она.

— Постой! — Ответил он пытаясь удержать контроль.

— Ты всё-таки ничего не понимаешь! Ты не знаешь, через какой ад я прошла! — Попыталась задавить его своим аргументом Зацунэ.

Он выдержал её яростный взгляд, а потом тихо сказал:

— Нет, твоего ада я не знаю. Но я знаю свой.

И он рассказал ей свою историю, о тяжёлой, собственной, выматывающей жизни в браке, о пьянстве жены, о её изменах, о потере семьи, и самое главное о потере своего кумира, который ему помогал справляться всё время. Он говорил о музыке как о единственном спасении, что осталась в его жизни.

Зацунэ слушала, затаив дыхание. Её гнев утих, сменившись изумлением.

— Прости, — прошептала она.

— Не нужно, — остановил он её. — Я лишь хочу, чтобы ты поняла. Я не перехожу на личности. Я люблю музыку, она моя религия, я уважаю тех, кто причастен к ней. Ту, что делает она, и ту, что делаешь ты. Хацунэ — такая же девушка, певица, которая с детства живёт музыкой. Ей управляют менеджеры, вокруг неё крутится бизнес, но она, как и ты, и я — живой человек, который любит своё дело. Я уважаю её за это.
Он посмотрел на неё, и его голос стал теплее.

— Но в твоём голосе я услышал нечто иное. То, что ближе мне. Знакомую, живую душу. Это не значит, что кто-то лучше или хуже. Просто твой язык мне ближе. Но и свет в музыке тоже нужен. Нельзя жить в одной лишь тьме, так ты не сможешь по настоящему задышать всей своей душой и полностью слиться во едино с откровением, которое несет музыка для всей тебя. Ты должна ощущать всё, да мы ощущаем боль, гнев, грусть через неё, но также мы можем ощущать и любовь, радость, счастье, просто открой своё сердце этому миру и увидишь что и Хацунэ и ты Зацунэ обе ангелы этого мира.

Его слова, лишённые сравнений и лести, обезоруживали. Он не пытался её задобрить. Он говорил с ней как с равной. Как с музыкантом.

И Зацунэ растаяла.

— Знаешь, — тихо начала она, и это было самое трудное признание в её жизни. — Я когда-то тоже любила Хацунэ Мику.

И она рассказала ему свою историю. Всю, без утайки. О детском обожании, превращённом в пытку. Об отце, который ломал её, пытаясь вылепить из неё идеальную копию. О ненависти, которая родилась из растоптанной любви. О том, как её собственную мечту превратили в её же проклятие.

Когда она закончила, по её щекам текли слёзы, которые она даже не пыталась смахнуть.

Паркер долго молчал, а потом очень тихо и уверенно сказал:

— Теперь я понимаю. Но она всё ещё не виновата в этом. Виноваты те, кто пытался тебя в неё превратить. Ты — это ты. Твоя музыка… то, как ты поёшь… это совершенно другое. Ты не просто исполняешь ноты. Ты живёшь в них. Ты — Зацунэ. Прекрасный шум. Красная роза, растущая на чёрном асфальте. Тебе нужно быть выше этого. Не надо ненавидеть того, кто тебе лично ничего не сделал.

Он подался вперёд, и его голос стал почти шёпотом.

— Я хочу, чтобы ты пела со мной, Зацунэ. Не потому, что у тебя красивый голос. А потому, что мы говорим на одном языке. На языке шрамов.

Зацунэ посмотрела на него, на его разбитую губу, на усталость в его глазах, и на ту невероятную силу, что светилась в них. И впервые за долгое время она почувствовала не одиночество, а что-то другое. Что-то похожее на надежду.
— Я тоже хочу петь с тобой, Паркер.

Так, на холодной скамейке у ночной реки, два разбитых сердца нашли свой общий ритм. Их дуэт родился не из желания славы, а из общей боли и общей веры в то, что музыка может исцелить любые раны. Это было начало.