Повесть вне времени. Глава 6 Пустые хлопоты

«Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова. »
А.С.Пушкин «Пиковая дама»


*** 
   Играли в штос.
   За обсуждением важных дел, сами не заметили, как встретили августовское утро. Понтер лениво метал карты, но банк практически не рос. Оно и понятно. За столом зеленого сукна все были свои, и ставки ложились, как направо, так и налево, в равной последовательности.
   В последний час устали неимоверно, и совсем было, собрались расходиться, но вошедший в комнату хозяин квартиры, обратясь с поклоном к понтеру, тихим голосом сообщил о приходе гостя.
   Игроки подобрались и, встав с кресел, отошли к стене напротив входа, и сели на расставленные вдоль нее стулья. За карточным столом остался только понтер.
   Вошел молодой человек, среднего роста, в костюме из денима, с гербовым перстнем на пальце правой руки, и сел напротив, положив ладони перед собой на зеленое сукно. Был он бледен, взволнован, но руки его не дрожали.
   – Фамилия моя Томнин, – произнес гость ровным, глуховатым голосом, – я просил вас об аудиенции, приватно,  через господина Воль....
    – Имена здесь излишни, – прервал его банкомет, и положил руку на лежащую перед ним колоду, – Не желаете ли карту?
    – Я, имел смелость просить вот о чем... – после недолгой паузы продолжил молодой человек.
    – Я знаю о чем Вы хотели меня просить...- вновь перебил его игрок. – Ко мне приходят с разными просьбами, и дело Ваше, скажу я, не самое хитрое, но требующее определенной затратности.
    Гость молча выложил на зеленое сукно плотный конверт.
   – Что ж это? Деньги? – лениво подался вперед банкомет.
   – Нет, – отвечал ему Томнин, – Здесь то, что мне следует от Вас. Но, уверяю, все Ваши затраты будут покрыты мной, с лишком.
   – Нам придется ждать, –произнес игрок, забирая конверт и передавая его одному из сидящих за спиной, – и ждать довольно долго. Не сидеть же нам просто так, смотря друг на друга? Не желаете ли карту?

***
«...Её звали так же, как и меня – Мария. И мы с ней были просто обречены на общение. Но как же она меня бесила! Она все буквально повторяла за мной, как обезьяна, и при этом постоянно смотрела мне в рот. У этой простушки совершенно не было своего мнения, и она постоянно повторяла: « А, как Машер? А что бы сделала Машер? И это мое детское прозвище, в её устах, стало вдруг раздражать меня все сильнее. Дошло до того, что, если вдруг, кто-либо, в нашей компании, звал: «Маша!», то откликалась, обычно, она. А я принимала это как должное.
 Попала она к нам, кажется, по протекции этого самовлюбленного хлыща – некоего Томнина, моего дальнего родственника. Вы видели его со мной, сегодня утром. Уж даже и не знаю, что его подвигло к этому.
  Её разместили в кабинете, в котором, до того времени, я работала в одиночестве. Каждый день с восьми до шести часов вечера мы сидели за большим, полукруглым офисным столом, друг напротив друга, и у нас было достаточно времени, чтобы надоесть до смерти. В конце концов, я стала слезно умолять отца перевести мою визави куда-нибудь, чтобы отдохнуть от ее неумолчной дружбы. Папенька  мой, будучи начальником справедливым, упирался недолго, и вскоре уж обещал вопрос разрешить.
  Тут пошли июльские дожди, и утонув в бумажной работе, я не заметила, как в ненастных облачных днях, в нашей комнате поселилось отдохновенное одиночество. Машка целыми днями стала пропадать где-то, приходя изредка, была молчалива. Выпивала свой обычный кофе, сосредоточенно читала какие-то несвежие, тянущие затхлой пылью, бумаги, и убегала вновь.
   А однажды, в вечер, к нам в комнату пришел Томнин...»

***
   Дождливый вечер не принес прохлады. Занавесь, прикрывающая распахнутую дверь на балкон, ни малейшим образом не колыхалась. Воздух стоял плотный, тягучий и дышать было тяжело. В комнате кисло пахло порохом. Елисеевский сидел, который час, в кресле возле темного камина «Дубового» кабинета, закрыв глаза и уронив правую руку с зажатым в ней револьвером, и не открыл их даже когда у входа прозвучали шаги.
   В кабинет зашёл Томнин. Он было направился к камину, но дойдя до середины комнаты, заметил оружие в руке хозяина кабинета и застыл недвижно.
  - Знаешь, старый друг, - громко и четко произнес Григорий, впрочем, не открывая глаз,  - как мы скучно стали жить! В нас пропал дух авантюризма! Мы перестали влезать в окна к любимым женщинам. Мы перестали делать большие хорошие глупости.
   –Я посадил Машу с детьми на поезд и сразу к тебе. Зачем ты хотел меня видеть?
   – Как зачем? Чтобы убить, конечно!
   – Ну, – сказал Томнин, тяжело вздохнув, – вот он я. Давай...убивай! Как обычно.
   – А, позволь спросить,  за что?
   – За то, что ты, негодяй, увел мою жену и разрушил мою семью. Это же очевидно, граф.
   – Ты пьян, что ли, Грег?
– Не так, чтобы очень. Какое это имеет значение. Да ты слышишь ли меня?
– Я слышу. А ты – и Томнин присел на вычурный пуф, один из многих, щедро расставленных в кабинете, – А ты, похоже, не слышишь никого, кроме себя.
– После долгих лет дружбы ...
    – Действительно, – в очередной раз тяжело вздохнул Томнин, – Но, перед убийством, давай проясним, что нас, с тобой, привело к этому. Мы ведь  были хорошими приятелями... Когда мы были молоды... И я был готов ко многому ради тебя.
     – Брось! – с ненавистью в голосе крикнул Елисеевский и вскочив на ноги направил револьвер в грудь Томнину. – Ты, сволочь, увел у меня жену. Ты спал с нею, и ублажал ее на мои же деньги. А я люблю её, и ненавижу тебя, до кровавых соплей, ненавижу!
     – Я тоже любил свою жену, Грэг. А твою – нет. Напомнить тебе, как ты решил утешить свою похоть с моей супругой? Как ты обкладывал ее своим вниманием, и своими подношениями, пока она, сдуру, не сдалась тебе. Именно после этого Маша, узнав о твоих похождениях, прибежала ко мне, в ночь. Не за любовью прибежала, не в мою постель. Как к другу и защитнику. А ты, вдруг, вспомнил, что любишь ее. И осознал, что не можешь смириться с этой потерей.
    – Что же ты не вернул мне её, граф? Если любви между Вами нет, то зачем ты держишь её, зачем превратил мою жизнь в ад?
     – Ты знаешь, с некоторых пор, мне безразлична твоя жизнь. Ты мне никто, я не связан с тобой обязательствами, и меня не интересуют твои душевные переживания. Ты остался до сих самовлюбленным, эгоистичным, инфантильным подростком, привыкшим, к тому, что судьба и удача у тебя на побегушках. И теперь, когда ты понял, что это не так, твоя ненависть ко мне толкает тебя на убийство. Что же ты медлишь?
    – Нет, мерзавец, – прошипел хозяин кабинета, – Убить тебя, и пойти по этапу? Благодарю-с покорно! А потом всю жизнь ненавидеть мертвеца, и выть от этой бессмысленной ненависти. Нет. Только случай поможет нам решить наш вопрос, без муторной уголовщины.
    – Что ты имеешь ввиду? – спросил Томнин.
   Григорий опустил револьвер и повернулся спиной к гостю.
   – Видишь на столе шкатулка? Открой.
  Томнин подошёл к столу, открыл шкатулку и ахнул. На алой шёлковой подкладке лежало сокровище. И тут, за его спиной,  с внезапностью грозового грома, прозвучал револьверный выстрел, а спустя секунду, к ногам застывшего графа подкатилась латунная гильза...

   ***

   « Третьего дня, репортеру нашего издания, блистательному Льву криминальных новостей, Потеряхину-Молниеносному, удалось несколько прояснить загадочную смерть известного купца-миллионщика, баловня Судьбы Григория Елисеевского. Некие загадочные нюансы дела позволили нашему изданию предполагать,  что, особенно в свете многочисленных криминальных столичных событий,  имело место быть, не иначе как, злонамеренное убийство обладателя одного из больших Российских состояний.
   Мы уже писали о невиданном разгуле преступности в окрестностях Васильевского и Петербургской стороны. Невиданная война банд Васинских, объединившихся с Рощинскими и Ждановскими Петербургской стороны против дворянских,  уже вылилась в жестокое убийство солдата, прямо на пороге Народного дома.  По этому делу уже арестован Васька Черный, главарь васинской банды, а поиск и аресты его приспешников еще продолжаются. Расплодившиеся бандиты просто не могли пройти мимо такой богатой добычи, каковую представлял из себя господин Елисеевский.
   Нашему Молниеносному посчастливилось заполучить возможность задать вопросы, напрямую, действительному статскому советнику, начальнику столичной сыскной полиции г-ну Филлипову:
   – Ваше высокородие, не могли бы Вы, для нашего издания, прояснить    –произошла ли кончина г-на Елисеевского в результате самочинного промысла, или она есть следствие душегубства, и коли так, если у следствия факты, указывающие на лиц, либо группу лиц, послуживших причиной оной.
   – Эко Вы завернули, – добродушно улыбнулся нашему Льву Его Высокородие, – А давайте ка, без чинов, отвечу Вам, что никакого повода считать безвременную смерть г-на Елисеевского следствием чьих-либо злонамеренных действий, у нас нет. Следствие пришло к выводу, что Григорий Елисеевский, то ли ввиду помутнения рассудка, то ли по причине меланхолического состояния, наступившего в следствии расстройства семейных дел, а скорее всего из-за обеих этих причин, лишил себя жизни самостоятельно, не находясь под чьим либо давлением.
   – Но, позвольте, Владимир Гаврилович, при осмотре тела, насколько нам известно,  был зафиксирован абсолютно пустой барабан револьвера. Для того, чтобы убить себя нужна, хотя бы одна, пуля.
   – И она была. Пуля, из тела усопшего, уже извлечена и полностью сопоставлена с орудием, из которого и был произведен выстрел. То есть из личного револьвера г-на Елисевского.
   – Но ведь гильзы в барабане револьвера найдено не было?
   – Действительно, это так. И этому факту, тоже, есть объяснение. Все дело в том, из какого револьвера был произведен выстрел. Знающие люди в курсе, что гильза, после выстрела остается в барабане револьвера, и, обычно, ее приходится извлекать вручную. Но господин Елисеевский владел револьвером «Эксперт» фирмы «Сильвер и Флетчер» с автоматической экстрадицией гильз. Оружие редкое, на наших берегах.
    – Но что же тогда значит отсутствие гильзы в комнате?
    – Это значит, мой дорогой господин Молниеносный, что, скорее всего, «Его степенство» баловалось «Русской рулеткой», и у этого действа, в кабинете Елисеевского, был свидетель. Человек, коему, в этот раз, повезло. Вот его нам и надобно найти.»

***
      «Я слушал Машин монолог, и меня не покидало ощущение двойственности моего отношения к этой девице. Я и влюбился в неё безоглядно, как это обычно свойственно, человеку одинокому и пожившему, рядом с молодой красавицей, и в то же самое время тяготился даже самим нахождением рядом с ней.
  Она сидела, повернувшись ко входу в «Розовый ряд» и говорила в пространство какие-то скучные, никчемные слова о бедной, некрасивой девушке, пропавшей недолгой летней ночью.

***
   – Скажите же, наконец, – не выдержал я, – что же сталось со второй Машей? Знаете ли Вы? Да жива ли она?
   – Да, конечно знаю. Конечно жива... Но я не...
  Маша вдруг встрепенулась и замерла, глядя на арку, где, как черт из табакерки выскочил ее утренний спутник. Он увидел ее, и замахав руками крест-накрест, словно крича - «Не подходи!», развернулся и побежал в сторону Гостиного двора.
  Маша схватила меня за руку, побледнела, и я уж испугался, что она опять грохнется в обморок. Но, Слава Богу, не случилось!
   А из под арки, серым, полупрозрачным мороком, выскользнул невзрачный, приземистый человечек и, засунув руки в карманы, страшно сутулясь, словно бы и неспешно, но как-то очень споро, последовал за Машиным кавалером.

  – Что же это? – ахнула девушка, и прикрыла в испуге рот рукой.
  – Пойдемте. – вскочил я и потянул ее за собой. – Нам стоит поторопиться.
 
   Этот долгий день обещал закончится так-же, как и начался. Мы, молча, почти  бежали с Марией вслед за полупрозрачным коротышкой в наливающийся золотом вечер, тем-же самым путем, которым прошли с утра, но только в обратном направлении, мимо Гостиного двора, Екатерининским парком, по Офицерской, и с Якорной площади, через Макаровский мост выскочили на улицу Красную. И чуть не сбили с ног, замеревшую посреди дороги, Аннушку.»

***
   Томнин стоял и глядел, на упавшего в кресло Елисеевского, безобразно раззявив рот и по-дурацки вытаращив очи. Соперник полулежал в кресле, смотря в потолок разом остекленевшими глазами, правая рука его, сжимавшая револьвер, была безвольно опущена к полу, а с обожженного виска сбегала по шее тонкая струйка крови.
  Где-то за  столовой хлопнула дверь и раздались неясные, глухие голоса.
  Граф опомнился, поднял с пола гильзу, бросил ее в шкатулку, зачем-то, затем  закрыл резную крышку и подхватив коробку бросился на зеркальную лестницу.       Обтянутые малахитом, глядящие друг в друга, зеркала пытались обмануть, распахнув перед ним бесконечную темную анфиладу, в которую уже бежал, спасаясь, его отраженный двойник, но сам Томнин не последовал за мороком, а поскакал, через ступеньку, рискуя оступится на узких выступах полукруглого пролета, на первый этаж.
  У входа, уткнувшись лицом в стекло парадной двери, дремал, стоя, пожилой швейцар , и граф, развернувшись на площадке, ринулся к выходу в грузовой двор, но по дороге, заметил, слева от себя, приоткрытую, полукруглую дверцу винного погреба, и, в отчаянии, ринулся в безопасную тьму за ней.
  Прежде ему не доводилось бывать там, он побрел куда-то в полнейшем мраке, выставив вперед левую руку, в постоянно изгибающемся бесконечном коридоре, и, через несколько минут, совершенно потерялся в направлении, перестав понимать куда и откуда он шел.
   Временами он проходил какие-то залы, с льющимся сверху, из тусклых пыльных оконцев, сумеречным светом, и видел самые края огромных бочек и длинные стеллажи, с разложенными на них пирамидами, стеклянными бутылками, и снова углублялся в кромешную тьму бесконечных коридоров.
   Наконец, долго проплутав по подвальным закоулкам, он вышел в небольшую, с крошечным окошком, под самым потолком, комнату, где, почему-то не было, ни бочек, ни бутылок с вином, но зато, в одном из углов, стояла небольшая статуя обнаженной женщины, выполненной из мрамора в стиле «Римской Венеры», с целыми руками и поразительно знакомым ему лицом.

   –Машенька!- только и смог произнести Томнин.
 
    ***

   – Машенька!, – ахнула Аннушка, и, подойдя к девушке, взяла ее за руку.- Почему ты здесь?
   – Я, тетя Аня, и сама не очень понимаю, зачем.  Ваш племянник притащил меня в Кронштадт этим утром ...
   – Племянник, – спросил вдруг Извеков, с какой-то странной интонацией, и обе женщины посмотрели на него.
   – Простите, – сказала Аннушка, обратив внимание на спутника девушки,– мне отчего-то знакомо Ваше лицо.
   – Это ничего. Это бывает..., – смутился вдруг Извеков, и словно бы спрятался за Машу, слегка побледнев лицом. – Я, всего лишь случайный знакомый. Не обращайте внимания.
   – А, ну да, – сказала Аннушка, и тут же забыла о странном спутнике своей знакомой, и повлекла девушку за собой.
   – Пойдем, пойдем, Маша. Я напою тебя чаем.
   Однако, пройдя за угол своего дома и сделав несколько шагов к подъезду, вдруг, резко остановилась и побледнела.
   – Да ведь это Лешка! – сказала она и отпустив руку девушки бросилась назад.
   – Леша, Леша! – закричала она вновь выбежав на Красную, но улица уже была пустынна, в обе стороны, и никто не откликнулся на ее голос.