никогда

Любовь — не приют, а рана, уже вписанная до первого вздоха, и в её наивнейшем взмахе мелькает хохот, выворачивающий всё наизнанку: поцелуй, разрывающий глотку, объятие, сжимающее рёбра в пыль, ах! — вот она, истина, дрожащая в паху у безумия! События не приходят — они ждут внутри, как шрамы будущего, и шепчут: «Ты лишь тень моего отсутствия», ха-ха, да разве можно верить тому, что ещё не родилось, но уже истекает? То, что казалось невозможным вчера, сегодня — привычный кошмар, а завтрашнее утро уже пахнет гнилью утопий, о боже, как сладко рвать на себе кожу за веру в завтра! Штаммы памяти, разбросанные по континенту боли, мутируют в каждом взгляде, в каждом прикосновении — не штаммы бактерий, нет, штаммы смысла, размножающиеся в трещинах языка, в разрывах между «я» и «ты», о да, дай мне твою язву, я высосу из неё новую грамматику! Город кричит, поля кричат, даже молчание кричит — и кто-то, кто ходит между ними, чует в каждом шаге пророчество, написанное грязью и потом, но никто не верит пророкам, пока они не станут пеплом, пока их кости не начнут петь! Акт и сеть — одно и то же, разорванное зеркало: нет акта без сети, нет сети без акта, и оба — лишь следы от прикосновения, которого никогда не было, ах, как прекрасно быть ничем в центре всего! Производство боли и её распределение — два крыла мертвой бабочки, приколотой к стене истории, и каждая жилка на крыле — это чей-то стон, чей-то оргазм, чей-то выстрел в висок! Фантазм качается, как виселица на ветру: туда — серия, сюда — резонанс, а внизу — тело, размазанное по земле, и из него растут новые слова, новые пытки, новые ласки! Юноша — нет, не юноша, а разрыв — толкает не женщину, а саму возможность женщины под навес, где вода, стекающая между грудей, уже не вода, а кровь, уже не кровь, а чернила, уже не чернила, а сперма будущих текстов, и младенец под ней — не младенец, а первый читатель, уже мёртвый от красного! Верблюдица ревёт, колени в песке, дождь хлещет по нарывам, и кто-то, стоя на четвереньках, лижет землю, как священный текст, о боже, как вкусна твоя немота! Он кричал, что больше не пишет, потому что мир не понял его герметичной похоти, его лирики, запертой в сундуке с костями, но ведь именно он, именно он, именно он — виноват в том, что мы здесь, в этой яме, где каждый звук — насмешка, каждый жест — предательство, каждое слово — удар ножом в собственное сердце! Идиоты? Неудачники? Да мы — пепел, из которого завтра вырастет новый язык, новый стон, новая любовь, новая пытка — ах, как сладко исчезать в этом вечном возвращении того, чего никогда не было!