пребывать

Дождь сек моё лицо иглами холода. Клиника – улица: путь сквозь мокрую паутину мира, где каждую лужу отражаются перекошенные огни нездешних фонарей. В арабской лавке – чипсы, орехи. Жесткая упаковка хрустит, как кости под сапогом. В подворотнях – призрачные фигуры. Проститутки. Дождь для них страшнее облав, инфляции, совести. Влажная тьма приманивает Сущность. Девушки в сетчатых чулках, будто выловленных из кровавой реки, в сапогах, впивающихся в грязь, как когти. Их подмигивания – светлячки над болотом. Моё я чувствует брезгливость выжившего, знающего: вульгарность – приманка для ловушек. Сулил восточноевропейских девочек-цветов, но штрих – слишком яркая помада, слишком тесная ткань – гасил желание. Его фобия – щит. В кругах мафии, что контролируют плоть как товар, он – призрак без либидо. Надежный убийца: деньги и секс не собьют с пути контракта. Его тело – холодный клинок.

В постели – мерцающий экран. Умер. Рубаха кричащих цветов – как вспоротый живот. Рыжие волосы – пламя на голове повешенного. Его речь – пулеметная очередь слов. Хаос, брань, отсутствие политкорректности. Он должен был пасть под молотом Совета по контролю, но выжил. Он – Голос Лабиринта, завлекающий жертв. Напротив – женщина в черном, худая, как тень на виселице. Автор романа, где Жанна д'Арк – шлюха, спящая с армией, королем, епископом. «Шлюха и дрянь!» – резюмирует Рысь. Его слова – крючья, цепляющие души для Жатвы.

Воспоминание-ловушка: Отец среди важных людей. Робость – умная маска. Понимание неполноценности, спрятанное глубже потайного ножа. «Что о нас подумают?» – навязчивый шепот Костров. Вежливость как камуфляж. Отсутствие мнения – щит. Ни взгляда на чужой огород без приглашения. Ни визита без зова. Ни вопроса «Во сколько обошлось?» – он дает преимущество врагу. «Мы» – слово из прошлого, как старый шрам. На гуляниях – пародисты в фальшивых костюмах, сценки. Хохот толпы – звук точащейся пилы. В газете – колонка-забава. Когда врач ввернет народное словцо – «здоровье изо всех дыр прет» – у шикарных людей есть общее с нами – немножко гнили. Он верил: говорить правильно без усилий нельзя. Даже лекарь, даже священник – должны стараться. Дома можно расслабиться. Расслабление – слабость для Крюка.

Любовь? Преданность? Забота? Мираж для глупцов. Нарцисс стирает их. Любовь к другому ; любовь к себе. Забота ; эксплуатация. Преданность ; «пока выгодно». Партнеры взаимозаменяемы, как инструменты в Кровавом Шкафу. Отношения – зеркало, где видишь только свое отражение, искаженное величием.
Гипнотическое покачивание розового лазера. Говорит с... чем?

В темноте – огни. Свечи в закрытой камере. Тени отступают, являя город Костров. Здания с клонящимися крышами – пасти. Фасады-волны. Окна и двери – болтающиеся картины с криками. Он знает эти тенистые аллеи сна. Чувствует близость с каждой частицей пейзажа. Знает подземелья – логово стенающих стен, цивилизацию блуждающего эха. Слепые пятна: лестницы в никуда, лифты с нежданными остановками – капканы пространства. Штуртрапы в лабиринты шахт, труб, вентилей – артерии окаменевшего чудовища. Выбор в каждом углу: войти в комнату с бездвижными фигурами в креслах? Их неземной покой – вакуум, высасывающий волю. Улицы. Звезды – горячая зола на каминных трубах. Чернота давит. Башни рвутся шпилями в ночь, жажду оторваться от плоти мира. На вершине – силуэты в окне. Марионетки тьмы в безумном споре. Видение несет его сквозь лабиринт. Окна – экраны, транслирующие странные сцены, обрывки чужих смертей. Запущенные сады. Кривые калитки. Гниющие пальмы машут листьями-руками. Мосты над беспокойной черной водой. На углу тихой улицы – двое под фонарем. Маски коварства и хитроумия. Их тени – столпы абсолютной черноты. Они не ведают о смотрящем. Он хочет знать их сны, вечно пребывать здесь.