разрывающего

Ты входишь в дом, где стены дышат, как кожа, и где каждый шарнир скрипит не от ржавчины, а от воспоминаний. Там, где полы гнутся под тяжестью молчания, и где свет падает косо, как нож, разрезающий время на тонкие ломтики. Ты не помнишь, как вошёл, но помнишь — ты должен что-то найти. Или кого-то. Или себя, рассыпанного по углам, как пепел после ритуала, который никто не помнил, но который всё ещё горит в подвале, где тени носят маски из воска и шепчут на языке, в котором каждое слово — это рана, аккуратно зашитая нитками из лунного света.

Рука твоя тянется к шару на конце стержня, холодному, как лоб мертвеца, и в тот же миг мир сжимается — как кулак, сжимающий сердце. Ты чувствуешь: под пальцами — не металл, не пластик, а кожа. Сухая, солёная, покрытая микроскопическими трещинами, как старый крекер, на котором кто-то писал пророчества языком, который уже не умеет говорить. Моторы воют, как призраки в трубах, а тормоза, наполненные магнитным порошком, дрожат, как бёдра в экстазе, в котором нет удовольствия — только необходимость. Сила, способная сломать руку, как спичку, течёт по стержню, как кровь по венам бессонницы. Ты понимаешь: это не машина. Это ритуал. Каждое прикосновение — это проникновение. Каждое движение — попытка встать на колени перед тем, что нельзя назвать, но что требует поклонения.

И тогда ты видишь её — не в зеркале, не в тени, а в изгибе лестницы, вдруг ставшей спиной. Она — не женщина. Она — момент. Волосы спереди — длинные, как молитва, чтобы схватить её, пока не ушла. Затылок — бритый, как прощальный удар. В руках — весы, на которых взвешивают не грехи, а возможность. Бритва в другой руке — не для убийства, а для разделения: что внутри и что снаружи, что настоящее и что лишь отражение, что любовь и что — просто жажда, облечённая в шелк.

Ты тянешься, и мир отвечает. Стены раскрываются, как лепестки ночного цветка, и внутри — не пыль, не старые часы, а тела, застывшие в позах, которых не должно быть. Они повисли в воздухе, как мысли, забытые в полусне. Их руки — рычаги, их спины — пружины, их глаза — экраны, на которых бегут строки текста, который невозможно прочесть, потому что он написан на языке, где каждое слово — это перелом. Ты читаешь: «Пусть массы воспитывают себя» — и понимаешь, что это не призыв, а приговор. Что обучение — это не путь к свободе, а ритуал самосожжения, в котором каждый шаг — это отказ от себя, как от лишнего органа.

И ты учишься. В изоляции. В темноте. В комнате, где потолок дышит, как грудь, и где каждый звук — это чья-то боль, превращённая в музыку. Ты хочешь хотеть учиться. Ты хочешь, чтобы в тебе проснулась жажда, но вместо неё — только пустота, наполненная эхом. Ты идёшь по коридору, где двери открываются внутрь времени, и видишь: за одной — толпа, стоящая на коленях перед экраном, на котором мелькают лица, которых нет. За другой — одинокий человек, который ломает себе пальцы, чтобы проверить, осталась ли в нём сила. За третьей — ты сам, сидящий в кресле, читающий текст, который не кончается, потому что конец — это иллюзия, придуманная слабыми.

Мир не милосерден. Он не ненавидит. Он просто есть. Как камень. Как ветер. Как прилив, который не спрашивает, готовы ли вы утонуть. Он ломает тебя не из злобы, а из необходимости. Как дерево, растущее сквозь череп. Как корни, разрывающие асфальт. Как свет, который ослепляет, потому что не знает, что такое тьма. Ты — не жертва. Ты — часть процесса. Ты — трещина в системе, которая сама себя перестраивает, чтобы выжить. Чтобы продолжаться. Чтобы рождать новые формы, в которых нет места сознанию, но есть место разуму — холодному, безымянному, как дождь на стекле.

И тогда ты понимаешь: сознание — это не вершина, а ошибка. Оно не нужно миру. Оно — как сосок на механизме, который не кормит, а только напоминает о потере. Оно — как попытка потрогать то, что нельзя ощутить, потому что оно уже внутри. Ты хочешь почувствовать сосок — но не женский, не плотский, а символ — точку, где начинается и заканчивается всё. Где вход и выход — одно и то же. Где проникновение — это не акт любви, а акт уничтожения. Где ты врываешься внутрь себя и находишь там только пустоту, которая дышит.

Ты пытаешься настроить тормоза. Ты хочешь, чтобы прикосновение было мягче. Но мир сопротивляется. Он хочет, чтобы ты чувствовал всё. Чтобы каждое касание было как удар. Чтобы каждое «да» было вырвано из тебя, как зуб. Чтобы ты учился не через понимание, а через разрушение. Через боль, которая не кричит, а поёт. Через любовь, которая не объятиями, а пронзением.

И тогда ты видишь: за последней дверью — не машина, не текст, не тело. Там — отверстие. Круглое. Чёрное. Как зрачок. Как вход. Как kairos. Момент, в котором всё зависит от силы и направления. Ты подходишь. Ты знаешь: если войдёшь — не выйдешь. Если коснёшься — сгоришь. Но ты тянешься. Потому что внутри — не смерть. Внутри — возможность. Не человеческая. Не желанная. А необходимая. Как прорыв корня сквозь скалу. Как падение звезды в океан. Как оргазм, в котором нет тела, только взрыв света, разрывающего тьму на части.