У самого синего моря

У самого синего моря,
Где черти задумали город,
Где город построили люди,
Гранитом покрывши болото,
В какие-то давние годы
Поэт коротал свое время.
Творил он стихи и поэмы
И жил на прибыток с продажи.
Издатель платил ему мало,
Но всё же поэту хватало
На мелкие радости жизни.
С друзьями он пил круговую
И к девкам ходил веселиться.

Быть может, платили б и больше,
Но совестно было поэту
Искусство творить ради денег,
А то, что с душою творится,
То плохо всегда продаётся.

Была у него деревенька,
С неё получал он доходы
Служить, угождая начальству,
Совсем ему было не нужно,
Умел он умерить расходы
В согласии с тем, что имелось,
А если расходовал больше,
Друзья помогали поэту,
Ведь он со своих гонораров
Долги погашал, и с избытком.

И был у поэта «приятель» –
Картежник и шулер изрядный
И с низкой и гадкой душонкой
На подлость любую готовый.

Когда-то поэт благородный
Хотел пристрелить негодяя
И с тем на дуэль его вызвал,
Но был поэт долго в отъезде,
Дуэль не смогла состояться,
А после его возвращенья
Он как-то смирился с злодеем
И даже натянутой дружбой
Его ни за что осчастливил.

И вот этот самый приятель
Загнал ему в сети «рыбёшку».
Рыбёшка была благородной –
Отец её раньше богатый
Оставил вдове своей деньги
И очень приличный заводик.

Вдова растранжирила деньги,
Завод привела запустение,
А трёх дочерей своих взрослых
Мечтала пристроить получше.

Из трёх засидевшихся в девках
Все были как в сказке известной:
Разумней была, что постарше,
У средней ума было меньше,
А самую младшую дуру
Считали все самой красивой.

Поэт был в восторге от Рыбки,
Считал он её золотою.
И бисер метать перед нею
Готов был он круглые сутки.

Сказала ему негодяйка,
Что матушке надобны деньги,
Чтоб бывший в упадке заводик
Привесть в хоть какой-то порядок,
Чтоб если б хотя бы не прибыль,
Так не приносил бы убытку.

Поэт поискал по сусекам,
Помёл, так сказать, по амбарам,
Наскрёб он потребную сумму
И выдал в подарок мамаше,
И стала она его тёщей,
Но, впрочем, вначале сказала,
Что нужно приданое справить,
Без этого свадьбы не будет.

Поэт изнатужился сильно,
Набрал на приданное сумму,
Пошла эта сумма на кольца,
На серьги, на рухлядь, на тряпки,
На всё, что девицам так надо,
Когда они жёнами станут.

Но эти расходы, конечно,
Лишь были началом проблемы.
Приехали девицы-сёстры
И сели поэту на шею.

Чтоб с шеи их снять непременно
Их следовало выдать всех замуж,
А это ведь требует денег
На платья и туфли для бала.

А чтобы на бал приглашали,
Поэт должен стать камер-юнкер,
Служить при дворе регулярно,
Копаться в архивах бумажных,
Писать всяко-разные книжки,
О том, как велик император,
И как под его управленьем
Живётся народу вольготно,
Как счастлив под гнётом дворянства,
Как хочет платить он налоги,
Как барщину радостно терпит,
И в целом как всё превосходно.

При этом, конечно, супруга
Царицыной фрейлиной стала.
Балы посещать ей отныне
Не только что можно, а нужно!

И двум незамужним сестрицам
Являться на бал допустимо,
Вот только бы надобно каждой.
Конечно же, новое платье
Для каждого бала отдельно.
Немыслимо было бы дважды
На бал в том же платье являться!
Такое простительно мужу,
Но фрейлине? Думать не смейте!

Поэт превращается в губку,
Которую выжали вовсе,
Но всё же сжимать продолжают,
Чтоб капали денежки снова.

Поэт заложил уж деревню,
И даже пришёл к Беккендорфу,
Чтоб денег занять под расписку
В расчёте на все гонорары,
Что будут в ближайшие годы.

Но Рыбке всё ж этого мало,
Поэт на балу непригляден,
Он носит всё ту же бикешу,
Потёртую сильно за годы,
И пуговиц в ней недостаток,
Куда-то они потерялись.
Такой муженёк только портит
И сводит на нет впечатленье,
Красою и прелестью фрейлин
При нём восторгаться не станут!

Уж лучше сидит пусть в курильне
Иль, может быть в карты играет,
А лучше и вовсе не ходит,
Не нужен он вовсе на танцах!

А вот кавалер неуёмный,
Блондин и танцует изрядно,
И сыплет он ей комплименты,
В мундире блистательно новом,
Пошитом у лучших портняжек.
Он щёлкает так каблуками,
И ручку целует так нежно,
Ну как не пойти с ним на танец?
Ах, можно ли быть равнодушной?

«Поэт! Ну не хмурься! Ну что ты?
Ведь это всё так, понарошку!
Ты знаешь, что только лишь танец,
А прочего нет между нами!
Ну что ты? Не будь же ты букой!
Ах, ревность, как это не модно!
В Париже никто не ревнует!
В Венеции это постыдно,
И в Бадене даже на водах
Бывают пикантные сцены,
И всё же мужья не ревнуют!
Ах, фи, что такое удумал!
Меня ревновать! Что за глупость?
Ведь надо же быть современным!
Доволен ты должен быть сильно,
И должен гордиться женою,
За то, что она не в сторонке
Стоит не приметна нисколько,
А в центре сияющей залы
Своей красотою блистает!»

Поэт лишь зубами скрежеща
Ответил: «Конечно, родная!
Ступай, веселись, сколько хочешь!
А я пока выкурю трубку,
Да пару партеек сыграю,
И правда мне лучше б остаться
В своём небольшом кабинете,
Ведь там всё, что нужно для счастья:
Бумага, перо и чернила!
А если уснёт моя муза,
На то есть журналы и книги,
Куда как приятнее чтенье,
Когда тишина наступает,
Когда не щебечут сестрицы».

«Пиши, дорогой, и побольше,
И требуй скорей гонорары,
В ближайшее время нам надо…»

«Душа моя, дома доскажешь,
Ступай танцевать, я поехал!
Ах, лучше пройдусь я пешочком,
Приятною будет прогулка,
Нескучно оно и бесплатно.
Гулять мне по лужам привычно,
А вам – непременно в карете,
Трём барышням так будет лучше,
Ведь надо не выпачкать платья!»

И вот уж поэт в кабинете,
Берёт он перо в свои руки,
Конец его нервно кусает,
Задумчиво смотрит на свечку,
А после выводит курсивом:

     «Жил старик со своею старухой
     У самого синего моря;
     Они жили в ветхой землянке
     Ровно тридцать лет и три года».