Влюблённый в Саранск

Глава 1.

Алексей Петрович Кикин, молодой ловелас, привыкший к шуму Невского проспекта и блеску бальных зал, прибыл в Саранск в состоянии, близком к отчаянию. Проигрыш в карты и, как следствие, недвусмысленный намёк отца «пожить в глуши, в нашем саранском имении, дабы остыл твой пыл», — всё это привело его в сей уездный городок, который он заранее окрестил «медвежьим углом».

Первые дни он провёл в хандре. Из окна своего нового жилища он с тоской взирал на неспешную жизнь города: на купола церквей, что горели на солнце скромным, не петербургским золотом, на степенных купцов, спешащих по своим делам, на речку Сарлей (Саранку), что лениво несла свои воды, отражая высокое, чистое небо. Всё здесь дышало покоем, тишиной и укладом, столь чуждым его мятежной душе. Он бродил по улицам, не находя в них ни парижского шика, ни московского размаха, и с каждым днём тоска его лишь крепла.

Но однажды, в воскресный день, идя от обедни, он увидел её. Она выходила из собора, и лёгкий ветерок трепал ленту на её шляпке. Звали её Алёной, и была она дочерью местного городничего. Не было в ней наигранной жеманности и холодной красоты светских львиц. Её прелесть была иной — тихой, как саранский вечер, и чистой, как родниковая вода. В её серых, как утренний туман, глазах светился живой ум, а в улыбке таилась такая искренность, какой Алексей не встречал ни в одном петербургском салоне.

С того дня город начал преображаться в его глазах. Он вдруг заметил, как красив резной наличник на доме, в котором жила Алёна. Он услышал, как мелодично звучит мордовская речь на городском рынке. Прогулки по берегу реки Сарлея перестали быть унылой повинностью — теперь он искал в них случайной встречи, мимолётного взгляда, лёгкого поклона. Он начал писать стихи, но посвящал их уже не вымышленным барышням, а живой девушке, чьё присутствие превращало уездный город в столицу его вселенной.

Алексей ещё не знал, что это чувство, рождённое в тишине и скуке, окажется сильнее всех его прежних, мимолётных увлечений. Он ещё не понимал, что влюбляется не только в Алёну, но и в этот город, в его неспешный ритм, в его закаты над рекой, в его простую и честную душу. Он, бежавший из столицы, находил свою истинную столицу здесь, в сердце этой земли, в городе по имени Саранск.


Глава 2.

Знакомство, которого так жаждал Алексей, состоялось в доме предводителя дворянства, куда он был приглашён на ужин. Шёл он туда с трепетом, доселе ему неведомым. Он, привыкший очаровывать и разбивать сердца столичных красавиц, теперь робел, словно гимназист, подбирая слова для первого разговора с Алёной.

Вечер был по-провинциальному уютен: в доме горели свечи, пахло яблочным пирогом и воском. Велись неспешные беседы о видах на урожай и последнем городском происшествии — побеге поросёнка из купеческого подворья. Алексей, с его столичным лоском, был в центре внимания, но сам он видел лишь Алёну. Она сидела за пяльцами у окна, и мягкий свет лампы золотил её русые волосы. Она не участвовала в общих разговорах, но слушала внимательно, и порой на её губах играла лёгкая, понимающая улыбка.

Наконец, набравшись духу, он подошёл к ней.
— Какая искусная работа, сударыня, — произнёс он, глядя на вышивку. — В Петербурге я не видывал подобного терпения у девиц.
Она подняла на него свои серые, ясные глаза, и в них не было ни кокетства, ни смущения.
— В Петербурге, должно быть, у девиц есть занятия и интереснее, чем вышивка гладью, — отвечала она спокойно, и в её голосе слышались тёплые, грудные нотки. — А нам торопиться некуда. Наш главный собеседник — время.

Этот простой ответ поразил Алексея. В нём была мудрость, которой он не ожидал встретить. Они разговорились. Алёна расспрашивала его не о балах и интригах, а о книгах, которые он читал, о новых веяниях в поэзии, о театре. Оказалось, что эта уездная барышня, благодаря богатству отцовской библиотеки, была начитана куда более многих его петербургских знакомцев. Она говорила о Пушкине с таким благоговением, о Лермонтове
с такой печалью, что Алексей почувствовал укол совести за своё поверхностное отношение к великим творениям.

Он же, в свою очередь, рассказывал ей о городе, но не о том блестящем Петербурге, который она знала по журналам, а о своём — о туманных рассветах над Невой, о тайных прогулках по крышам, о том, как замирает сердце, когда видишь разведённые мосты в белую ночь. И он заметил, что, описывая всё это, он впервые не тоскует, а словно бы прощается со своей прошлой жизнью, понимая, что нашёл нечто более ценное здесь, в тихой гостиной этого дома.

Когда вечер подошёл к концу, и Алексей, раскланявшись, вышел на крыльцо, он вдохнул полной грудью прохладный ночной воздух. Город спал. В небе сияли яркие, крупные звёзды, каких никогда не увидишь в столице. И впервые за всё время своего изгнания Алексей почувствовал не тоску, а покой. Он понял, что его сердце, прежде пустое и мятежное, начало наполняться новым, светлым чувством. И это чувство было неразрывно связано с девушкой, чьи серые глаза смотрели на мир так ясно и глубоко, и с этим тихим городом, который он поспешил так опрометчиво осудить.


Глава 3.

С того памятного вечера жизнь Алексея обрела новый, доселе неведомый ему смысл. Он более не считал дни до возможного возвращения в Петербург. Напротив, он с ужасом думал о том, что письмо от отца с вестью о прощении может прийти слишком скоро и разрушить хрупкое счастье, которое он обрёл. Каждый его день теперь был подчинён одному желанию — увидеть её.

Он находил для этого тысячи предлогов. То заезжал к её отцу, городничему, якобы за советом по управлению имением, то привозил из своей скромной библиотеки редкую книгу, зная об её увлечении словесностью. Он сопровождал её и её матушку на прогулках по городскому саду, где под сенью старых лип их беседы становились всё откровеннее. Алексей, к своему удивлению, открывал в себе глубины, о которых и не подозревал. Он перестал говорить о светских пустяках; вместо этого он делился с ней своими мыслями о жизни, о чести, о предназначении человека. И в её серых глазах он всегда находил не просто внимание, а глубокое, трепетное понимание.

Алёна же, в свою очередь, открывала ему свой мир. Она показывала ему не парадный, а истинный Саранск. Они бывали на шумной ярмарке, где пахло дёгтем, мёдом и печёным хлебом, и где Алексей впервые увидел живую, неподдельную народную жизнь. Она научила его видеть красоту в простых вещах: в узоре инея на окне, в песне жаворонка над полем, в тихом скрипе снега под полозьями саней во время зимней поездки в соседнее имение.

Однажды, возвращаясь с такой прогулки, их сани остановились на берегу Инсара. Вдали, под белым покрывалом, спал город, и лишь из труб вились дымки, окрашенные в розовый цвет заходящим солнцем. Морозный воздух был тих и неподвижен.
— Посмотрите, Алексей Петрович, — тихо сказала Алёна, кутаясь в шаль. — Разве это не прекрасно? Здесь нет величия Петербурга, но есть покой. Здесь сердце не бьётся в лихорадке, а дышит ровно и глубоко.

Алексей молчал, глядя на неё. Румянец от мороза играл на её щеках, а в глазах отражалось всё огромное, чистое небо. В этот миг он с ошеломляющей ясностью понял, что любит. Любит не так, как прежде — легкомысленно и мимолётно, а всем сердцем, всей душой, как любят лишь раз в жизни. Он понял, что эта девушка и этот тихий город стали его судьбой, его пристанищем, его настоящей родиной. И блеск столичной жизни, некогда казавшийся ему единственно возможным, теперь представлялся далёким, холодным и фальшивым, как свет театральных рамп.


Глава 4.

Признание, что так ясно созрело в душе Алексея на берегу Инсара, не могло долго оставаться невысказанным. Однако он, прежде такой дерзкий и скорый на слова, теперь медлил. Он боялся спугнуть то волшебное, хрупкое взаимопонимание, что установилось между ним и Алёной. Ему казалось, что одно неверное слово может разрушить чары, и он снова окажется в той постылой пустоте, из которой его вывела любовь.

Но чувства, особенно столь сильные, редко подчиняются рассудку. Они ищут выхода, проявляясь во взгляде, в нечаянном прикосновении, в дрогнувшем голосе. И Алёна, с её чутким сердцем, не могла не замечать этой перемены. Она видела, как потеплел взгляд Алексея, как он ищет её руки, помогая сойти с саней, как замирает на мгновение, когда их глаза встречаются. И её собственная душа отзывалась на это безмолвное признание трепетной радостью и тихим смущением.

Развязка наступила неожиданно, как это часто бывает в делах сердечных. Однажды вечером, в доме Алёны, собралось небольшое общество. Играли в карты, музицировали. Алёну попросили спеть у клавесина. Она выбрала простой, печальный романс о разлуке. Её голос, несильный, но удивительно чистый и проникновенный, заполнил гостиную. Слова песни, казалось, обретали новый, сокровенный смысл, и каждый звук отдавался в сердце Алексея сладкой болью.

Когда она закончила, на мгновение воцарилась тишина, а затем раздались вежливые аплодисменты. Алексей же не мог произнести ни слова. Он подошёл к ней, когда гости отвлеклись на другую беседу.
— Алёна Дмитриевна, — начал он тихо, и его голос предательски дрогнул. — Вы поёте о разлуке... Неужели вы думаете, что я смогу уехать отсюда?

Она подняла на него глаза, полные тревоги и вопроса.
— Но ведь Петербург... Ваша жизнь... — прошептала она.
— Моя жизнь здесь, — с жаром перебил он, забыв обо всех приличиях и осторожности. — Она в этом городе, который я полюбил, потому что в нём живёте вы. Она в вашем голосе, в ваших глазах... Алёна... Я люблю вас.

Он произнёс эти слова почти шёпотом, но в тишине гостиной они прозвучали, как раскат грома. Он ожидал чего угодно: смущения, испуга, даже гнева за такую поспешность. Но Алёна лишь опустила ресницы, и на её щеках вспыхнул яркий румянец. А когда она снова подняла на него взгляд, в её глазах стояли слёзы, но это были слёзы не печали, а безграничного, светлого счастья.

В этот миг для них двоих исчезли и гостиная, и гости, и весь мир. Были только их взгляды и тихое, но твёрдое обещание, данное без слов. Алексей понял, что его изгнание обернулось величайшим даром судьбы, а в уездном Саранске он нашёл то, чего тщетно искал в столице — он нашёл себя и свою любовь.


Глава 5.

После того вечера, когда главные слова были сказаны, мир для Алексея и Алёны преобразился. Воздух казался слаще, краски — ярче, а тихие улочки Саранска — милее любого города. Их чувство, прежде скрытое и трепетное, теперь обрело право на существование, пусть пока и в виде тайны, известной лишь им двоим. Они встречались на прогулках, обменивались долгими, полными смысла взглядами в гостях, и каждое мгновение, проведённое вместе, было для них бесценным даром.

Однако безоблачное счастье влюблённых было недолгим. Словно холодный северный ветер, пришло письмо из Петербурга. Почтальон доставил его Алексею ранним утром. Герб на дорогой бумаге и знакомый, строгий почерк отца заставили сердце молодого человека тревожно сжаться. Он вскрыл конверт дрожащими руками.

Отец, Пётр Андреевич Кикин, писал, что благодаря заступничеству влиятельных друзей «недостойное поведение» сына прощено. Ему дозволялось, и даже предписывалось, немедля вернуться в Петербург. Далее следовало известие, которое обрушилось на Алексея, как удар грома: отец сообщал, что договорился о его браке с княжной Софьей Долгорукой. Партия была блестящей во всех отношениях: знатность, состояние, положение в свете. «Надеюсь, — заключал отец, — что время, проведённое в глуши, научило тебя ценить своё положение и ты без глупостей примешь этот дар судьбы и отцовскую волю».

Алексей несколько раз перечитал письмо, но смысл написанного едва доходил до его сознания. Вернуться? Жениться на незнакомой княжне? Оставить Алёну, оставить этот город, оставить ту единственную, настоящую жизнь, которую он только-только обрёл? Мысль эта была чудовищной, невозможной. Прежний Алексей, возможно, покорился бы отцовской воле, видя в этом выгодную сделку. Но тот Алексей умер. На его месте был другой человек, чьё сердце безраздельно принадлежало уездной барышне с ясными серыми глазами.

Весь день он провёл в мучительных раздумьях, бродя по саду, где уже начинал таять снег. Он понимал всю тяжесть своего положения. Пойти против воли отца означало разрыв с семьёй, лишение наследства, бесславное будущее. Это означало обречь Алёну не на блестящую жизнь, а на скромное, почти бедное существование с опальным изгнанником. Имел ли он на это право? Но и отказаться от неё, предать их любовь, было для него равносильно смерти.

К вечеру его решение созрело. Оно было трудным, пугающим, но единственно верным. Он сел за стол и взял перо. Он напишет два письма. Одно — отцу, в котором, со всем почтением, но с непреклонной твёрдостью, откажется и от навязанного брака, и от возвращения в пустой для него мир. А другое — Алёне, в котором расскажет ей всё и попросит её руки, предлагая ей не богатство и титулы, а лишь свою безграничную любовь и честное имя. И пусть она сама решит, готова ли разделить с ним эту непростую судьбу. Он запечатал первое письмо, а второе решил передать ей сам, на следующий день, при встрече, от которой теперь зависело всё.


Глава 6.

На следующий день Алексей с самого утра был в небывалом волнении. Письмо Алёне, написанное ночью, жгло ему карман. Он искал встречи с ней, но случай всё не представлялся. Наконец, ближе к полудню, он увидел, как она вышла из дома и направилась в сторону сада, вероятно, на свою обычную прогулку. Сердце его забилось сильнее. Вот он, решающий миг.

Он догнал её у старой беседки, укрытой от посторонних глаз заснеженными ветвями акаций. Алёна, увидев его бледное и серьёзное лицо, тотчас встревожилась.
— Алексей Петрович, что с вами? На вас лица нет.

Вместо ответа он молча протянул ей сложенный вчетверо лист бумаги. Она взяла его с недоумением, развернула и начала читать. Алексей не сводил с неё глаз, пытаясь угадать по малейшему движению её ресниц, по лёгкой краске, то сбегавшей, то вновь заливавшей её щёки, какое решение зреет в её душе. Он видел, как расширились её глаза, когда она дошла до строк об отцовском ультиматуме и навязанном браке, как дрогнули её губы при словах о его отказе.

Когда она дочитала, она долго молчала, опустив письмо. В саду стояла звенящая тишина, нарушаемая лишь редким криком вороны. Для Алексея эти мгновения тянулись, как вечность. Он приготовился к худшему: к слезам, к упрёкам, к благородному отказу ради его же блага.

Наконец Алёна подняла на него свой взор. В её серых глазах не было ни страха, ни сомнений. Они светились тихой, но непоколебимой решимостью и безграничной нежностью.
— Вы спрашиваете, готова ли я разделить с вами вашу судьбу? — произнесла она тихо, но так, что каждое слово отзывалось в его сердце. — Но разве моя судьба — не там, где вы? Я полюбила не петербургского вельможу, а вас, Алексей. И мне не нужны ни богатство, ни светское положение, если рядом не будет вашей любви. Ваша честь — моя честь. Ваш дом — мой дом, пусть он будет хоть в Саранске, хоть в сибирской глуши.

Она сделала шаг к нему и вложила свою руку в его.
— Я ваша, — просто добавила она.

В этот миг весь страх, все мучительные сомнения, терзавшие Алексея, оставили его. Он ощутил невероятное облегчение и счастье, такое полное и всеобъемлющее, что, казалось, его сердце не выдержит. Он бережно сжал её хрупкую руку и поднёс к губам. Это был не светский поцелуй, а безмолвная клятва верности, данная под сенью старых деревьев, в тихом уездном городе, который стал для них обоих местом, где рождается истинное счастье.

Они стояли так, посреди заснеженного сада, двое молодых людей, отринувших мир ради своей любви. Их будущее было туманно и полно трудностей, но они были вместе. И в этот миг они были сильнее любых испытаний, что готовила им судьба.


Глава 7.

Решение было принято, и медлить было нельзя. В тот же день Алексей, заручившись согласием Алёны, отправился к её отцу, Дмитрию Степановичу. Предводитель дворянства был человеком старых правил, но при этом обладал сердцем добрым и проницательным умом. Он уже давно замечал взаимную склонность молодых людей и втайне одобрял её, видя в Алексее, несмотря на его былую репутацию, человека чести и глубоких чувств.

Разговор был непростым. Алексей ничего не утаил: он честно рассказал и о воле своего отца, и о блестящей партии с княжной Долгорукой, и о своём твёрдом намерении отказаться от всего этого ради любви к Алёне. Он не обещал будущей жене ни богатства, ни высокого положения, но клялся посвятить ей всю свою жизнь и сделать её счастливой.

Дмитрий Степанович слушал молча, нахмурив седые брови. Когда Алексей закончил, он долго смотрел в окно на заснеженную улицу, обдумывая услышанное. Наконец, он повернулся и положил тяжёлую руку на плечо молодого человека.
— Что ж, Алексей Петрович, — произнёс он веско. — Богатство — дело наживное, а честь и любовь за деньги не купишь. Я вижу, что дочь моя сделала верный выбор, и сердцу её перечить не стану. Даю вам своё родительское благословение.

Счастью Алексея не было предела. Вскоре пришёл и ответ из Петербурга. Письмо отца было коротким, холодным и полным гнева. Пётр Андреевич писал, что считает сына безумцем, отказывается от него и лишает всякого наследства. Но эта весть, которая ещё год назад повергла бы Алексея в отчаяние, теперь была воспринята им почти с облегчением. Последняя нить, связывавшая его с прошлой, фальшивой жизнью, была оборвана. Теперь он был свободен.

Скромную свадьбу сыграли весной, когда вскрылись реки и в садах зацвела сирень. Не было ни пышных балов, ни сотен гостей. Были лишь самые близкие люди, искренние улыбки и тихая, светлая радость. Алёна в простом белом платье была прекраснее любой красавицы, а в глазах Алексея светилось такое счастье, какого он не испытывал никогда прежде.

Они поселились в небольшом доме, что досталось Алексею от матери. Он с увлечением занялся хозяйством, находя в этом простом и честном труде подлинное удовлетворение. Алёна стала душой их дома, наполнив его уютом, теплом и любовью. Вечерами они читали друг другу вслух, гуляли по окрестностям или просто сидели дома, и в этом тихом, уединённом счастье была вся полнота жизни.

Иногда Алексей, глядя на свою жену, вспоминал свою бесцельную юность и то случайное наказание, которое казалось ему когда-то концом света. И он благодарил судьбу, гнев отца, за ссылку в этот тихий уездный город. Здесь, вдали от света, в провинциальной глуши, он потерял всё, что считал важным, — и обрёл взамен нечто несравненно большее. Он обрёл настоящую жизнь, нашёл свою любовь и своё место на земле. Его изгнание обернулось величайшим счастьем, а тихий Саранск навсегда стал для него столицей его сердца.