Линник. Означился в лазури Божий лик

#школа_сонета_критические_обзоры
#цикл_статей_история_русского_сонета
#система_оценки_поэтического_текста


СТАТЬИ ПО ИСТОРИИ РУССКОГО СОНЕТА

________________
- Вильгельм   КЮХЕЛЬБЕКЕР (1797-1846) / «Язык, обремененный небом» http://stihi.ru/2025/11/01/5950
- Антон ДЕЛЬВИГ (1798-1831) / «Душа незаурядного закала» http://stihi.ru/2025/11/03/3931
- Александр ПУШКИН (1799-1837) / «Неправильный гений»
http://stihi.ru/2025/11/04/3884
________________



ОЗНАЧИЛСЯ В ЛАЗУРИ БОЖИЙ ЛИК: аскетика поэтического зрения


Единожды отрешившись от суетного стремления к сиюминутному осмыслению происходящего вокруг и предстоя пред единственным и неповторимым феноменом, каковым является Церковь Преображения Господня на острове Кижи, оказываешься пораженным не столько техническим совершенством её исполнения, сколько той непостижимой метафизической напряжённостью, что побуждает усматривать в этом памятнике зодчества уникальный философский трактат, изложенный на языке пространственных форм, –  каждая глава которого есть отдельная главка, каждый восьмерик –  новая ступень восхождения, а совокупная композиция являет собой развёрнутое умозрение о соотношении земного и небесного, временного и вечного. Подобно тому как в подлинном литературном творении сущностное начало раскрывается через проникновение в его символическую архитектонику, так и здесь, в этом дивном творении безвестных мастеров, сокрыта обреченность на глубоко личностное, почти что исповедальное прочтение, поскольку предстоящее взору строение есть не что иное, как исполненная в дереве молитва, обращенная от земли к небу, – что делает его одновременно и объектом изучения, и субъектом диалога, в который невольно вовлекаешься, едва дерзнешь осмыслить его как живую, дышащую мысль.

И хотя не всякий владеет искусством проникновения в сокровенную суть художественного высказывания, уже на верхних уровнях подсознания ощутима математическая гармония, лежащая в основе рассматриваемой архитектуры, отчего становится явственным, что двадцать две главы его – отнюдь не произвольное число, а глубоко осознанный символ, т.к. двадцать два – это число букв еврейского алфавита, то есть тех первоэлементов, из которых соткано Священное Писание, а следовательно, и сам мир как Божественное Откровение, – что претворяет весь храм в язык пропорций и ритмов, в котором восьмерик, восходящий ярус за ярусом, предстаёт зримым воплощением идеи духовного восхождения, перехода от земной четверицы (символа материального мира) к небесной восьмерице (символа вечности и воскресения), – и этот переход, этот порыв от тяжести к лёгкости, от грубой материи к одухотворённой форме, составляет саму суть того, что именуется поэзией духа – поэзией   пространственной, поэзией преображённой материи, что вещает не словами, а самим бытием своим как непреложным свидетельством о возможности преодоления тления и смерти.
 

Юрий ЛИННИК (1944-2019)


КИЖИ. Церковь Преображения Господня (фрагмент: 4 текста из 22)
http://stihi.ru/2023/11/14/1463   полный цикл сонетов Юрия Линника


***

Увидеть Бога! Нет прекрасней цели.
Читаю на досуге пятерик.
Трудами этой плотницкой артели
Здесь восьмерик встает на восьмерик –

Как если б тубус вытянуть хотели!
Пока я к этим высям не привык,
Но вглядываюсь в них. Так неужели
Означился в лазури Божий лик?

Уже не сможет сбить фокусировку
Мир суетный! Я горнее воочью
Сейчас узрел – себя я перерос.
От храма взяв и легкость, и сноровку,
Я поднимаюсь прямо к средоточью,
В котором означается Христос.


***

Что в основаньи храма? Крестовина.
Вновь памятью голгофского креста
Повеяло! Душа моя повинна.
Но черное распятье неспроста

Вдруг процвело! И что мне домовина
Спасителя? Она давно пуста.
Крест плодоносит – чудная картина.
Взмывает крест – какая высота!

Я прозреваю в храме Древо жизни,
Которое себя через распятье
Преобразило дивно! Зацвети –
И соками зиждительными брызни,
Даруя духу ширь и восприятье!
Уводят к небу дольние пути.


***

Собор на Рву – и храм Преображенья:
Меж нами очевиден диалог:
Естественны сейчас мои сближенья!
Небытие Спаситель превозмог –

И потому желает продолженья
Земная жизнь! Ее затеплил Бог,
В ней воплотив идею умноженья,
Ей даровав бессмертия залог.

Два храма-как поэмы изобилья,
Избыточности щедрой! Ждет приплода –
Прироста хочет вся земная тварь.
О, бытия священные усилья –
Стремленье быть! Пророчествуй, природа –
На Пасху в синий колокол ударь.


***

О, Севера таинственные виды!
Я отыскал прародину свою.
Дух Китежа –  и даже Атлантиды –
Средь шхер учуяв, космос раздвою

На здесь и там. Что дольние обиды?
Я поднимаюсь к инобытию.
Влекомый архетипом пирамиды,
Его я в этом храме узнаю –

Я наслаждаюсь этим силуэтом!
Особо он волнует на закате,
Когда и устремленье, и порыв
Усилены стократ волшебным светом –
И это обостряет восприятье
Глубоких занебесных перспектив.




Теперь же, отрешившись от суетного стремления к поверхностным интерпретациям, попробуем рассмотреть феномен Кижского погоста, с его центральной жемчужиной – Церковью Преображения Господня, как зримое воплощение тех глубинных законов мироздания, что были провиденциально сформулированы Юрием Линником (философом) в его учении о «геометрии пространства», в котором пространство не пассивная пустота, а активное, творящее начало, самородящее форму, – именно эта  установка позволяет по-новому осмыслить как саму архитектуру храма, так и четыре сонета из поэтического цикла, ей посвященных, когда каждый текст становится актом со-творчества, причащения к   божественной геометрии.

Попытка аппликации методологического подхода Юрия Линника, постулирующего онтологический примат пространства, которое «само рождает форму», на анализ его же поэтического текста, обнаруживает, как фундаментальный принцип «пространство задает число будущей формы» находит свое полное воплощение не только в архитектонике храма, но и в вербальной структуре сонета, где четырнадцать строк превращаются из условной формальной схемы в сакральную числовую матрицу, детерминирующую геометрию поэтического высказывания во всей его полноте – от ритмической организации до образной системы. В этом отношении кижский цикл Линника представляет собой пример того, как «появившись в нужное время и в нужном месте, то есть в пространстве, определенном числом, происходит соитие формы и содержания», порождая синкретический художественный феномен, являющийся одновременно и архитектурным описанием, и духовной реконструкцией сакрального пространства в слове, что с исключительной рельефностью манифестируется в первом сонете, лексико-ритмическая структура которого уподобляется ярусной композиции храма: «восьмерик встает на восьмерик» – образуя поэтический аналог архитектурного устремления к трансцендентному.

Следуя далее за мыслью Линника, проникнув в саму сердцевину творения, легко увидеть, как канонические четырнадцать строк сонета реализуют его фундаментальный постулат о числе как первооснове всякой формы, где каждый ритмический сегмент соответствует определенному ярусу храмовой конструкции, создавая тем самым эффект поэтического восхождения, изоморфного духовному восхождению «к средоточью, / В котором означается Христос». Числовой симфонизм проявляется здесь не как внешнее украшение, а скорее как внутренний закон бытия стиха, его скелет и нервная система, поскольку, по мнению Линника, «число определяет геометрию формы», – и потому верно утверждение о том, что геометрия сонета предопределена числом 14 как своей первоосновой, подобно тому как геометрия кижского храма предопределена числом 22 глав и принципом восьмеричного восхождения.
 

Рассматривая же ритмико-метрическую организацию  текста, нельзя не поразиться тому, как использование пятистопного ямба с его цезурными паузами воспроизводит структурный принцип «пятерика» и «восьмерика», трансформируя стихотворную метрику в подобие архитектурного чертежа, где «тубус вытянуть хотели» становится   точнейшим выражением самой сути поэтического конструирования, изоморфного плотницкому мастерству. Этот параллелизм между работой зодчего и работой поэта не случаен, а глубоко закономерен, поскольку и тот, и другой – со-творцы пространства, призванные воплотить в своем материале – будь то дерево или слово – ту божественную геометрию, что изначально заложена в самом пространстве как его сокровенная сущность.

Наконец, финальное катарсическое преображение лирического субъекта («себя я перерос») с последующим восхождением «прямо к средоточью» являет собой кульминацию всего процесса, описанного в данном сонете, – процесса, в котором физическое восхождение по ярусам храма оказывается тождественным духовному восхождению к христологическому откровению. Этот момент есть не что иное, как зримое подтверждение ключевого тезиса Линника о «сопричастности пространства божественной геометрии», где пространство перестает быть пассивным вместилищем и становится активным участником диалога, ведущего к преображению и обожению твари.

В результате, первый сонет Линника из выбранной кварты кижского цикла предстает и искусным поэтическим описанием архитектурного памятника, и уникальным случаем  тождества художественного метода и философской концепции, когда вербальная структура оказывается не репрезентацией, а прямым продолжением сакрального пространства, а поэтическое слово – инструментом богопознания, равным по своей значимости и силе архитектурной форме. В этом смысле можно утверждать, что Линник-поэт не просто иллюстрирует Линника-философа, но творчески развивает и углубляет его учение, демонстрируя на практике те возможности, что сокрыты в его методе для постижения сокровенной сущности искусства как посредника между миром дольним и миром горним.

Второй сонет, с его мощной христологической символикой, раскрывает другую грань кижского феномена – его укорененность в голгофской тайне, где «в основаньи храма – крестовина» выполняя роль конструктивного элемента, одновременно служит символом того, как «черное распятье» преображается в «Древо жизни», прорастающее в вечность, – и пространство храма, «определенное числом», рождает троичную форму, архитектурную,  поэтическую и богословскую, т.к. сам храм становится трактатом о преодолении смерти через Воскресение, а стих – его лирическим переложением, посредством которого «дольние пути уводят к небу», подтверждая тем самым слова Линника о том, что «суть геометрии пространства заключается в том, что то или иное изображение в искусстве есть интуитивное осознание выбранного пространства и ощущение его сопричастности к божественной геометрии».

Третий сонет, проводящий параллель между собором Покрова на Рву и храмом Преображения, углубляет эту тему, представляя оба сооружения как «поэмы изобилия», в которых воплощена «идея умножения», дарованная Богом земной жизни как «бессмертия залог», – и в этом диалоге архитектурных форм в очередной раз происходит  подтверждение мысли Линника о том, что «пространство задает число будущей формы», поскольку оба храма, при всей их внешней несхожести, подчиняются единому числовому канону, отражающему божественную гармонию мироздания, стремящегося к «приросту» и «приплоду», к преодолению тления через причастие вечности.
 

Наконец, четвертый сонет, с его образами «таинственных видов Севера» и «архетипа пирамиды», завершает эту краткую, далеко неполную подбору, указывая на то, что кижский храм есть не только воплощение конкретной архитектурной формы, но и явление универсального архетипа, восходящего к самым истокам человеческой культуры, – и здесь поэт, «влекомый архетипом пирамиды», поднимается «к инобытию», обретая «прародину» свою в самом сердце русского Севера, что вновь подтверждает провиденциальную мысль Линника о том, что подлинное искусство есть «интуитивное осознание выбранного пространства», его «сопричастности к божественной геометрии», где «неважно, что изображено, а важна готовность творца (поэта) к принятию окружающего пространства как высшего творения великого геометра».

Понимая и разделяя это утверждение, можно подвести условную черту: и архитектура Кижского погоста, и поэтический цикл Линника о нем предстают  как два взаимодополняющих способа выражения единой истины о том, что пространство, форма и число – неразрывные категории божественного миропорядка, а искусство – будь то зодчество или поэзия – являются актом причащения этому порядку, прорывом в инобытие, где «означается Христос» и где «дольние пути» обретают вечную перспективу.