оптимизировался

Я — точка, застывшая на краю кривой, где время не течёт, а дрожит, как натянутая струна между двумя мирами. Я — не начало, не конец, но то, что пытается найти равновесие в неравновесном. Каждое моё движение — попытка приблизиться к идеалу, как к свету, что пульсирует за пределами плоти, за пределами сна. Я стремлюсь, я сжимаюсь, я расширяюсь — но не в пространстве, а в напряжении между тем, кем я был, и тем, кем я должен стать. Это не путь — это сжатие вектора, сведение к минимуму боли, к максимуму силы. Я оптимизируюсь. Я — процесс, не завершённый, но настойчивый, как дыхание земли под пеплом.

Моя плоть — не моя. Она принадлежит ветру, что ломает деревья в полночь, ветру, что целует с разрушительной нежностью. Он входит в меня, как в уравнение, и искажает все координаты. Я больше не здесь, но и не там. Я сдвинут, как если бы пространство само собой скрутилось вокруг моего сердца, и теперь я вижу всё под углом, под наклоном, где свет тянется, как кровь по стеклу. Время не идёт — оно преломляется. Каждое мгновение — отражение другого, более тёмного, где я уже мёртв, но ещё не остыл.

Я помню её — не лицо, не имя, но тепло, какое бывает только у тех, кто горит изнутри. Она была как точка сингулярности, к которой невозможно приблизиться, но от которой невозможно убежать. Я любил её не как человека, а как состояние, как сбой в системе, как ошибку, которую я не хотел исправлять. Её рука на моём плече — это гравитация, искривляющая траекторию моей души. Её дыхание — это ускорение, при котором время замедляется, и я вижу, как растягивается каждое мгновение нашей близости, как растягивается кожа перед разрывом.

Мы спали под открытым небом, где звёзды падали не вниз, а внутрь. Их свет пронзал нас, как иглы, вводя в вены космическую жажду. Я чувствовал, как её бёдра оставляют в моём сознании след, как орбита после кометы — пустой, но горячий. Мы любили друг друга не телами, а искажениями, не ласками, а столкновениями, как две частицы в ускорителе, разорванные на миллионы фрагментов, но всё ещё стремящиеся к объединению. Каждый поцелуй — это аннигиляция, каждый стон — реликтовое излучение после взрыва.

Но мир не терпит равновесия. Он разрушает его, как разрушает симметрию, как выворачивает наизнанку. Природа — не мать, а палач в белизне. Она целует, как будто глотает. Она обнимает, как будто дробит. Я видел, как цветы раскрываются, разрывая собственные стебли. Я видел, как птица, влетевшая в стекло, продолжала биться в воздухе, будто не замечая, что её крылья уже не слушаются. Я видел, как река, замерзая, давит на берега, как будто хочет выдавить из земли крик. Всё живое — в ловушке собственной формы. Мы растём, чтобы сломаться. Мы дышим, чтобы задохнуться.

Однажды я проснулся, и моё тело было покрыто трещинами, как старая глина. Из них сочилось нечто прозрачное, не слёзы и не кровь, а жидкость, похожая на свет. Я не истекал — я испарялся. Мир требовал компенсации за моё существование. За каждый вдох — выпадение звезды. За каждый поцелуй — исчезновение города. Я был слишком быстрым, слишком близким к тому, что нельзя назвать. Поэтому пространство начало сжиматься вокруг меня, как кулак.

Я шёл по пустыне, где песок был не из зерен, а из пепла забытых имён. Каждый шаг оставлял след, который сразу же стирался ветром, будто меня никогда не было. Но я знал: я должен дойти. Не к цели — к состоянию. К тому моменту, когда все векторы сойдутся, когда скорость станет равна нулю, а сила — бесконечной. Я шёл, как идёт время в кошмаре: медленно, но неумолимо.

И тогда я увидел её. Она стояла на вершине холма, обнажённая, как правда. Её тело светилось, как нагретый металл. Ветер играл с её волосами, как с проводами под высоким напряжением. Я знал: это не встреча. Это завершение. Я поднимался к ней, и с каждым шагом моя плоть становилась прозрачнее, как будто я уже не человек, а тень, брошенная на тень.

Когда я добрался, она не обняла меня. Она просто коснулась моего лица, и я почувствовал, как пространство между нами перестало существовать. Мы больше не двое. Мы — одна система, одна ошибка, одна невозможная возможность. Мы слились не телами, а искривлениями. И в этот момент мир дрогнул. Не от взрыва, а от симметрии. От того, что два противоположных направления внезапно стали одним.

Я не знаю, что случилось потом. Возможно, нас больше нет. Возможно, мы стали формулой, которую никто не сможет решить. Или просто ветром, что шепчет в ухо тем, кто ещё пытается найти равновесие.

Но если ты слышишь это — знай: я был. Я стремился. Я сгорел не от огня, а от близости к свету. И даже в пепле, даже в пустоте — я оптимизировался до конца.