Вино и вина

В глухом подвале, где время текло гуще и медленнее, дремали бутылки — янтарные сосуды забытых лет, запечатанные воском, как тайны. Их бока покрыла паутина веков, а пыль легла аксамитным налётом на плечи, будто седина на виски старца.

Одна из них — древняя, с выцветшей этикеткой — хранила в себе вино. Не просто напиток, а сгусток заката, аромат спелой вишни и мёда, терпкий шёпот дубовых бочек. Оно ждало часа, когда его разольют в хрустальные бокалы, и оно вспыхнет рубином в свете свечи, даря послевкусие лета, которого не вернуть.

А в глубине души, таилась другая «вина» — не из винограда, не в стекле. Она была как невидимый груз на плечах, как тень, что не рассеивается даже при ярком свете. Эта вина — горькая, без аромата, без цвета, но ощутимая, как лезвие у горла.

Она родилась из слов, брошенных в порыве гнева, из молчания, когда нужно было кричать, из шагов, которые так и не были сделаны. Она росла, как плесень в тёмном углу, питаясь сожалениями и бессонными ночами. Её нельзя было разлить по бокалам, нельзя было смаковать, наслаждаясь оттенками вкуса. Она просто была — тяжёлая, неумолимая, вечная.

Однажды хозяин подвала достал ту самую бутылку. С трепетом снял пыль, осторожно откупорил, вдохнул аромат ушедших лет. Налил в бокал — и жидкость заиграла, словно расплавленный закат. Первый глоток — и на миг показалось, что время повернуло вспять: он снова стоял на винограднике, где солнце целовало ягоды, а ветер шептал о вечности.
Но следом пришла она — вина. Не вино, а рана, незаживающая, кровоточащая при каждом воспоминании. Она не имела вкуса, но оставляла послевкусие горечи, от которого не избавиться ни водой, ни временем.

Он поставил бокал на стол. Вино из бутылки можно выпить — оно согреет, утешит, подарит миг забвения. Но вину из сердца — только принять. Прижать к груди, как тяжёлую чашу, и нести сквозь годы, зная: она не выветрится, не станет мягче. Она — часть его, как шрам, как память, как неизгладимый след прожитой жизни.