История Русского огонька

Стихотворения Николая Рубцова с годами укрепляются архивными документами, воспоминаниями, исследованиями литературоведов и филологов.
  Так рождаются истории тех или иных рубцовских шедевров. Так было и со стихотворениями русских классиков. По отдельным из них писались большие статьи-исследования  и даже книги. Вспомним, скажем, пушкинские «Я помню чудное мгновенье…», «Памятник», блоковскую «Незнакомку», поэму «Василий Тёркин» Твардовского, исследование по которой в несколько раз превышает само легендарное произведение…
  Словом, примеров таковых – множество.

Сегодня же мы поговорим о выдающемся стихотворении «Русский огонёк». Я уверен, что его блистательная история станет увлекательной, прекрасной темой для урока в старших классах школы.
  В работе я опираюсь как на свои находки и чувствования, так и на исследования Леонида Вересова, документы и факты, на совсем недавние события, значительно обогатившие наши смысловые и чувственные границы в переживании рубцовского шедевра.
  А история, жизнь наша подбрасывают и подбрасывают всё новые и новые «щемящие чудеса» вокруг этого и других рубцовских стихотворений…

История «Русского огонька» началась в первых числах ноября 1963 года. Студент Литературного института имени Горького решил отправиться на несколько дней (ноябрьские праздники) в село Никольское Тотемского уезда, где он жил и учился в детском доме, где его ждали Генриетта Меньшикова и дочка Лена. Добираться в то время до Николы было нелегко. Заключительную часть пути нужно было идти пешком. Одинокий путник, глушь, беззвёздное небо и ударивший вдруг мороз. А впереди больше 20 километров. Ночь. Одежонка на поэте была не по сезону.
«Я шёл свои ноги калеча,
Глаза свои мучая тьмой», -

писал он в другом стихотворении. Вряд ли лучше было ему и в те страшные часы пустынной дороги, в одиночестве, среди лесного мрака и холода.
  И в минуты охватившего его отчаяния (мороз достиг 20 градусов) впереди   Николай увидел огонёк. Обрадованный он поспешил к светящемуся окошечку.   Было где-то пять часов утра. Мария Ивановна Богданова принимал отёл. Не до сна было хозяюшке, работавшей еще в совхозе «Никольский». Она тепло приняла продрогшего путника, напоила чаем, покормила и предлагал ему остаться до света. Но поэт, обогревшись, решительно шагнул во тьму: до родной Николы оставалось всего семь километров. По легенде Мария Ивановна дала в дорогу тёплые валенки, которые поэт перекинул через плечо, а позже вернул оказией хозяйке…

  Это случай и стал ключевым для написания шедевра.
  Первый вариант шедевра Н. Рубцова «Русский огонёк» назывался «Хозяйка». Как много желтых
Снимков на Руси!
Их вид порой грустнее эпитафий.
Как больно снова
Душу поразил
Сиротский смысл семейных фотографий!
Огнем, враждой
Земля полным-полна, —
И близких всех
Душа не позабудет!..
— Скажи, родимый,
Будет ли война?
И я сказал:
— Наверное, не будет.
— Дай Бог, дай Бог...
Ведь всем не угодишь,
Да от раздора пользы не прибудет!
И вдруг опять:
— Не будет, говоришь?
— Нет, — говорю, —
Наверное, не будет!
— Дай Бог, дай Бог...
И тускло на меня
Опять смотрела, как глухонемая,
И, головы седой не поднимая,
Опять склонясь,
Дремала у огня...
Что снилось ей?
Весь этот белый свет,
Быть может, встал пред нею
В то мгновенье?
Но я глухим бренчанием монет
Прервал ее старинные виденья.
— Господь с тобой!
Мы денег не берем...
— Простите, что ж!
Желаю вам здоровья.
За все добро расплатимся добром,
За всю любовь расплатимся
любовью...

«Казалось бы, вполне законченное произведение со своей неповторимой драматургией, и оно было опубликовано в таком виде в сборнике «Лирика», СЗКИ, 1965, в журнале «Октябрь» № 8 за 1964 год, в газете «Ленинский путь», Бабаево 23 января 1966 года», – пишет исследователь Рубцова, архивист Леонид Вересов.

  Однажды  вечером мы с другом мы заговорили о возможности передачи книжек серии «Великие поэты» в местную библиотеку. Я что-то не очень охотно принял идею, потому что брал сборнички единичные, те, каких у меня не было до поры: Вийон, Чижевский, А. Григорьев, Кирсанов… Друг вынес книжку Алексея Апухтина. Я открыл наугад стихотворение «Отрывок» (из Мюссе), прочитал его вслух, и сказал: «Какое рубцовское!». Вновь перелистнул страницы, прочитал название: «Огонёк». Пошутил: «Ну, это уж точно рубцовское!». А когда прочитал, покрылся пупырышками от охватившего меня волнения. Отодвинул книжку и уверенно и с огромной радостью произнёс: «Рубцов знал, конечно же, это стихотворение. Не может быть такого неслучайного совпадения. Это ведь та же мощная перекличка через сто лет поэтов. Смотри-ка, написано ровно за сто лет до гибели Рубцова: 1871 год.

Дрожа от холода, измучившись в пути,
Застигнутый врасплох суровою метелью,
Я думал: лошадям меня не довезти
И будет мне сугроб последнею постелью…

Вдруг яркий огонек блеснул в лесу глухом,
Гостеприимная открылась дверь пред нами,
В уютной комнате, пред светлым камельком,
Сижу обвеянный крылатыми мечтами.

Давно молчавшая опять звучит струна,
Опять трепещет грудь волненьями былыми,
И в сердце ожила старинная весна,
Весна с черемухой и липами родными…

Теперь не страшен мне протяжный бури вой,
Грозящий издали бедою полуночной,
Здесь — пристань мирная, здесь — счастье и покой,
Хоть краток тот покой и счастье то непрочно.

О, что до этого! Пускай мой путь далек,
Пусть завтра вновь меня настигнет буря злая,
Теперь мне хорошо… Свети, мой огонек,
Свети и грей меня, на подвиг ободряя!

  Да, началу знаменитого варианта «Русского огонька» и его завершению мы обязаны в огромной степени «Огоньку» А. Апухтина. Влияние классического стихотворения 19 века усилило лирическую струю окончательного варианта и отзывается в нём не только внешне похожим сюжетом, но и сближением лексики, некоторых оборотов речи. Мне кажется, что обрамление «Хозяйки» условными первой и третьей частями состоялось благодаря стихотворению Апухтина.
  Такое влияние, кроме очевидного родства стихотворений, нам подсказывают и воспоминания Бориса Чулкова. Именно в декабре 1964 года он, по просьбе А. Романова, приютил у себя поэта. И именно Б. Чулков указал нам на имена авторов, которых перечитал в его библиотеке Н. Рубцов: Пушкин, Лермонтов, Блок, Есенин, Тютчев, Фет, Полонский, Майков, Апухтин… Теперь внешне посмотрим начало «Огонька» Апухтина и начало «Русского огонька». Я совсем не хочу утверждать, что именно зимой 1964-1965 года (или чуть позже) стал оформляться окончательный текст.
  Если мы прочитаем исследование литературного краеведа, писателя Леонида Вересова «Об «эпиграфе», ранних редакциях и редакторских правках великого стихотворения Н.М. Рубцова «Русский огонёк», то увидим, как Рубцов уходил, «избавлялся» от влияния апухтинского текста. Но обращение к разным вариантам затянет нашу историю. Да и без них вывод удивительного родства очевиден.

Дрожа от холода, измучившись в пути,
Застигнутый врасплох суровою метелью,
Я думал: лошадям меня не довезти
И будет мне сугроб последнею постелью…
Вдруг яркий огонёк блеснул в лесу глухом,
Гостеприимная открылась дверь пред нами,
В уютной комнате, пред светлым камельком,
Сижу обвеянный крылатыми мечтами.
Теперь не страшен мне протяжный бури вой,
Грозящий издали бедою полуночной,
Здесь – пристань мирная, здесь – счастье и покой,
Хоть краток тот покой и счастье то непрочно.
(Апухтин)

Погружены в томительный мороз,
Вокруг меня снега оцепенели!
Оцепенели маленькие ели,
И было небо тёмное, без звезд.
Какая глушь! Я был один живой
Один живой в бескрайнем мёртвом поле!
Вдруг тихий свет — пригрезившийся, что ли? —
Мелькнул в пустыне, как сторожевой…
Я был совсем как снежный человек,
Входя в избу, — последняя надежда! —
И услыхал, отряхивая снег:
— Вот печь для вас… И тёплая одежда… —
Потом хозяйка слушала меня,
Но в тусклом взгляде жизни было мало,
И, неподвижно сидя у огня,
Она совсем, казалось, задремала…
(Рубцов)

  Обратимся к концовке стихотворений. У Апухтина четверостишие звучит так:

О, что до этого! Пускай мой путь далёк,
Пусть завтра вновь меня настигнет буря злая,
Теперь мне хорошо… Свети, мой огонёк,
Свети и грей меня, на подвиг ободряя.

  У Рубцова:
Спасибо, скромный русский огонёк,
За то, что ты в предчувствии тревожном
Горишь для тех, кто в поле бездорожном
От всех друзей отчаянно далёк,
За то, что, с доброй верою дружа,
Среди тревог великих и разбоя
Горишь, горишь, как добрая душа,
Горишь во мгле — и нет тебе покоя...

  Более того, «Огонёк» старшего собрата находит отголоски в ряде стихотворений Н. Рубцова. Достаточно прочитать такие его стихотворение, как «Сентябрь», «Липин Бор», «Над вечным покоем», чтобы понять, насколько всего лишь одно произведение может оказать глубокое, продолжительное влияние на поэтический строй другого поэта, его «нервную систему», выражаясь словами самого Николая Рубцова.
  Таким образом, встреча в Аникине Починке стала ключевой для рождения стихотворения «Хозяйка», а пребывание в доме Б. Чулкова и знакомство с лирикой Апухтина дали вторичный толчок для работы над «Русским огоньком» и её завершению.


Пока в наших руках три ярко проявленных источника стихотворения Николая Рубцова "Русский огонёк": его классический фундамент - стихотворение "Огонёк" Алексея Николаевича Апухтина, история 1963 года в Аникином Починке - спасительный свет в доме Марии Ивановны Богдановой и… воспоминания Александры Ивановны Романовой, мамы поэта Александра Романова, друга Рубцова.
Об этом подробней. Ведь воспоминания написаны уже после окончательного варианта «Русского огонька».
 
  И вот по-иному увидел воспоминания Александры Ивановны... Они для меня самый близкий по выписке деталей документ, приближенный к поэтическому шедевру "лицом к лицу", что ли. Есть в нём и послевоенное эхо, и сиротство, и фотографии на стене, и согревающие чай и разговор, и одинокий путник в поле.
  И мне ясно предстало именно сейчас, сегодня, что воспоминания мощно скорректированы "Русским огоньком" Рубцова. Они - убедительная прозаическая проекция стихотворения. Кто записывал изустный рассказ Александры Ивановны? Её сын, поэт А. Романов. Вне всяких сомнений, он знал и любил шедевр друга-поэта. И рассказ простой русской женщины, его мамы, конечно, горел в свете "Русского огонька". Стихотворение и рассказ счастливо сливались, различия стушёвывались. Не искажались, нет! Но невольно испытывали давление шедевра. И само повествование Александра Романова невольно стало прозаической драгоценной миниатюрой, глубоко поэтической, щемящей сердце.
  Это нисколько не принижает его документальности, силы факта, его безусловной точности, которой веришь. Наоборот, тут "звезда с звездою говорит".
Александр Романов мастерски огранил алмаз воспоминаний мамы, и он притягающе засверкал... Вспомним его теперь ещё раз...

  «Только ты укатил в Вологду, а к вечеру, смотрю, какой-то паренёк запостукивал в крыльцо. Кинулась открывать. Он смутился, отступил на шаг. «Я к Саше, - поздоровался, - Рубцов я». Ведь я его не видала, а только слыхала о нём от тебя, и то, думаю, догадалась бы, что это он. Стоял на крыльце такой бесприютный, а в спину ему снег-то так и вьёт, так и вьёт. Ну, скорей в избу. Пальтишко-то, смотрю, продувное, расстроился, конечно, что не застал тебя. А я и говорю ему: «Так и ты, Коля, мне как сын. Вот, надень-ко, с печи катанички да к самовару садись».
  Глянула сбоку, а в глазах-то у него скорби. И признался, что матушка его давно умерла, что он уже привык скитаться по свету… И такая жалость накатила на меня, что присела на скамью, а привстать не могу. Ведь и я в сиротстве росла да во вдовстве бедствую. Как его не понять!.. А он стеснительно так подвинулся по лавке в красный угол, под иконы, обогрелся чаем да едой и стал сказывать мне стихотворения.
  Про детство своё, когда они ребятёнками малыми осиротели и ехали по Сухоне в приют. Про старушку, у которой ночевал. Вот поди-ка как у меня. Про молчаливого пастушка, про журавлей и про церкви наши Христовые, поруганные бесами… Я вспугнуть-то его боюсь: так добро его, сердечного, слушать, а у самой в глазах слёзы, а поверх слёз – Богородица в сиянье венца. Это обручальная моя икона… А
  Коля троеперстием своим так и взмахивает над столом, будто крестит стихотворения… Теперь уж не забыть его…
  Перед сном все карточки на стене пересмотрел да и говорит: «Родство-то у вас какое большое!» Будто бы позавидовал.
  «Да, - говорю, - родство было большое, да не ко времени. Извелось оно да разъехалось». «Везде беда», - только и услышала в ответ.
  Поутру он встал. Присел к печному огню да попил чаю и заторопился в Воробьёво на автобус. Уж как просила подождать горячих пирогов, а он приобнял меня, поблагодарил и пошёл в сумерки. Глянула в окошко – а он уже в белом поле покачивается. Божий человек…»


На этом наша история далеко не заканчивается. Уже совсем недавно в деревне Аникин Починок произошло знаменательно событие. Об этом подробней.
Мария Ивановна Богданова умерла в 1998 году. Дом два десятилетия стоял без человеческого догляда. Он умирал. Сильно осел, боковая часть запала, что-то разрушилось. Он буквально вглухую зарос травами, деревьями и кустарником. Но случилось чудо.
  Рассказывает директор Тотемского музейного объединения Алексей Михайлович Новосёлов:
  «Однажды в рамках праздника "Рубцовский костер", который ежегодно проходит в Никольском, организовали экскурсию в деревню Аникин Починок с рассказом об этом доме и связанную с ним историю Рубцова. Там были друзья музея из Санкт-Петербурга Тамара Данилова и Алексей Тищенко. Увидев дом в плачевном состоянии, они загорелись идеей как-то его спасти, вдохнуть в него новую жизнь. Связались с наследниками Марии Богдановой, выкупили этот дом, начали проводить в нем работы, вложили в него более 300 тысяч рублей собственных средств. Дом подняли, переложили фундамент, убрали старый двор. Когда они все это начали делать, мы поняли, что не можем оставаться в стороне и должны подключиться. В 2021 году в январе был выигран президентский грант на реализацию проекта "Деревня непогашенных огней". В ходе проекта были запланированы работы на этом доме в размере более 600 тыс. рублей.
  На данный момент в доме сделано новое крыльцо, новые сени, создано выставочное пространство, оформлена экспозиция в доме. Воссоздан интерьер избы по состоянию на 1963 год, насколько это было возможно. Очень много мебели сохранилось, многое принесли местные жители, они очень помогли в создании музея. Он будет находиться на балансе Тотемского музейного объединения, пока еще, правда, нам не передан окончательно, потому что это юридически долгий процесс. Но, тем не менее, наши друзья из Петербурга нам его подарили, несмотря на то, что туда уже много своих денег вложили.
  Планируется, что в зимнее время музей будет открываться по заявкам через музей Рубцова в Никольском. Удобно то, что дом стоит практически на дороге из Никольского в Гремячий и далее в Костромскую область, есть транзитный поток. Надеемся, что летом музей будет работать постоянно. В любом случае  здорово, что дом, который помнит Рубцова, спасен, и есть такая красивая связанная с ним история.  Попечительские деньги, президентский грант, энтузиазм местных жителей – все сошлось в одной точке, и сейчас мы имеем возможность открыть замечательный музей».

Если я и вернусь в Николу и в места рядом с ней, то всего скорее для того, чтобы пройти дорогами, по которым ходил Николай Рубцов. Значит, и в Аникин Починок, в избу Марии Ивановны Богдановой, зайду.
  Много было на пути поэта «русских огоньков», но именно свет керосиновой лампы в доме Богдановых ранним утром начала ноября 1963 года стал для Рубцова воистину спасительным..
  Не будь этого утра, мытарств на грани выживания, ночного пути от станции Гремячий, не родилось бы стихотворение «Русский огонёк». Конечно, все великие стихотворения всегда шире и глубже единичного факта, но в случае «Русского огонька» конкретика, обстоятельства написания, первосвет вдохновения потрясают. Созерцание холмов и окрестностей Аникина Починка, избы Богдановых, дорог и троп, по которым брёл с «последней надеждой» поэт, наливают наше переживание шедевра плотью и кровью. Стихотворение становится намертво пришитым в нашей памяти к «скромному русскому огоньку» деревни, в которой живёт сегодня семь человек, к дому Богдановых. Посещение его волнует необыкновенно. Вот он, столик, за которым Мария Ивановна потчевала гостя, вот та печка, на которой отогревался люто замёрзший странник, посуда, из которой он ел и пил…
  Музей одного стихотворения – так сегодня величается изба Марии Ивановны, увековечившая и её, и поэта, и деревеньку. Она родила бессмертную формулу русской отзывчивости, любви: «За всё добро расплатимся добром, за всю любовь расплатимся любовью».
  И пусть он «горит, как добрая душа», бесконечно долго.
  И есть ли в России еще музей одного стихотворения? Сразу и не припомню…

Слова Тарковского, которому на квартире Ф. Кузнецова в Москве Рубцов читал свой шедевр: «Чем больше зла присутствует в мире, тем больше необходимо создавать красоты. Без сомнений, это труднее, но и необходимее».
  Всё так: великое стихотворение, музей одного стихотворения, прекрасные русские люди, их судьбы и подвижничество, сама трагическая и волнующая история спасения, эволюция рубцовского текста – всё это вместе взятое действует на нас благотворно, одушевляюще.