Дядь.. дай, баксов, сто...

Дядь..  дай,баксов,сто...
Ну дай сто баксов...
А может тебе колюч о Мазератти? И на новый АйФон?
Остап олицетврял... сверкал в белом костюме и апельстиориновых ботинках...  и бриолине Ле Бурже...
Мальчик взял яблоко... и тихо убежал... на носочках...
Подольск,был мирный,город... не Старгород...  но с клозетами у заборов и похоронными конторами по пути...
Занесло сюда Остпапа прямо с румынской границы..  Ветром занесло... Пограничник румынский отпустил..  отняв золотое блюдо и орден Бани..  Шепнул... пиждуй бандзо... на север.. жду через неделю... с Подольска... там в стуле нашего Круля бранзулетки... жить будешь у бога..  пиждуй...


Подольск был город...
Но разница между 1927 и 2027 была не особо заметна...
Экипажей не было... но цыгане ездили на бричках, возя дрова дрова лошадками... ****и стояли у луж а тех же чулках... и ботиночках...
Похороннные конторы именовались "Экзесисе," "На все "и "Удача'...
И господин Безеннчук-с был тем же... но толстым и холеным с барбершопной бородкой...
Декаданс... подумал Остап...  и решил брать врага за рога... Рогами же в Подольске, судя по всему, служили исключительно похоронные конторы. Остап выбрал «Экзесисе». Название сулило если не легкий переход в мир иной, то хотя бы стойкую ассоциацию с заграничным шиком.

Внутри пахло дорогим деревом, кожей и тоской. Господин Безенчук, но уже в образе стильного менеджера по горю-несчастью, с барбершопной бородкой, выточенной под Ван Дейка, сидел за монолитным дубовым столом, на котором одиноко стоял компьютерный монитор толщиной с букинистический том «Милых друзей».

– Чем могу огорчить? – томно спросил Безенчук, не глядя на вошедшего, уставившись в экран, где танковала какая-то птица.

– Меня, дорогой вы мой ковчег, скорее обрадуйте, – заявил Остап, снимая белую канотье и озирая помещение с видом знатока. – Ищется один стул. Не простой, а с историей. И, если верить слухам, с бранзулетками.

Безенчук медленно поднял на него глаза. Глаза были сытые, карие и абсолютно пустые, как у хорошо откормленного филина.

– Стулья, – произнес он, растягивая слова, – это не наш профиль. Мы предлагаем комплексный сервис «под ключ». От первого вздоха скорби до вечного упокоения в граните или мраморе. Без выходных. Кризис – не время для экономии на прощании.

– Я понимаю, – кивнул Остап, – но мой кризис носит сугубо сидячий характер. Может, вспомните? Стул. Ампир. Резной. Возможно, проходил через ваши... э-э-э... опытные руки?

Безенчук взял со стола стресс-мяч в виде черепа и стал его медленно мять.

– Молодой человек, – сказал он с легким укором. – В 2027 году информация – главный капитал. За капиталом надо идти в соответствующие места. Я же – последнее пристанище. Таможня, которая дает добро только в один конец.

Остап почувствовал, что диалог заходит в тупик, более глубокий, чем любая могила от «Экзесисе». Он видел, что этот Безенчук – не тот простодушный специалист по траурным делам, каким был его тезка из Старгорода. Это был хищник, понявший, что на смерти можно делать деньги не продажей гробов «на сростках», а созданием целой философии вечного покоя с Wi-Fi и живой музыкой.

Внезапно дверь распахнулась, и в контору вкатился, запыхавшись, тот самый мальчик с яблоком.

– Дядь Безенчук! – запищал он. – Опять цыгане у «Удачи» ворота мажут! Говорят, вы им заказ перехватили на похороны барона Клу!

Безенчук медленно поднялся. В его глазах зажегся холодный огонек конкурентной борьбы.

– Ах так, – произнес он веско. – Ну, это мы посмотрим. Извините, – кивнул он Остапу, – дела. Поминки ждут.

И великий комбинатор остался в одиночестве посреди храма вечного успокоения, понимая, что в Подольске 2027 года за сокровищами Круля придется бороться не только с потомками гробовщиков, но и с целой индустрией смерти, идущей в ногу со временем. А ветер с румынской границы все выл за окном, напоминая о неделе, данной на подвиг.