Просто милая книжка...

Трумен Капоте Завтрак у Тиффани

Просто милая книжка…

Повесть Трумена Капоте - милая и добрая небольшая книжка, подарившая мне парочку уютных вечеров. Наверное она похожа на маленькую порцию горячего кофе с коньяком, который так любят герои. А еще она мне показалось немного забавной, несмотря на некую мелодраматичность и несчастную любовь главного безымянного героя - молодого начинающего писателя, которые служит просто влюблённым рассказчиком - статистом, на которого автор взвалил тяжёлую задачу - донести да нас блеск, обаяние и полную чокнутость главное героини книги девицы Холли.

А ещё книга мне показалось совершенно хемингуэевской. Как будто я совершенно неожиданно и внезапно встретил старика Хэма в очень необычном для него месте, на страницах   некой мелодрамы. А еще на страницах много той самой хэмовской старой Америки, а именно Нью-Йорка времён второй мировой войны. Там даже родной брат главной героини воюет где-то в Европе.
Так кто же такая девушка Холли, девятнадцати лет от роду? А это совершенно уникальный в мировой литературе женский образ. Сюжет книги заключает в том, что однажды главный герой книги, видимо Альтер-эго писателя, знакомится со своей взбалмошной соседкой  с верхнего этажа, живущей на широкую ногу,  и называющей себя начинающей голливудской звездой. На самом деле Холли занимается тем, что обхаживает и обслуживает богатых папиков Нью-Йорка, годящихся ей как минимум в отцы, а чаще всего и в деды. Она выполняет для них роль молодой подруги, а они позволяют ей шиковать и прожигать свою молодую жизнь. При этом, как только она надоедает  очередному толстому кошельку, она с лёгкостью находит для себя нового, умудряясь при этом у старого легко перейти из ранга любовницы в ранг близкой подруги, и при желании легко повторить всё заново.
А фишка девочки Холли, а также, как мне кажется, притягательность и обаятельность данного совсем не праведного, а скорее всего уже падшего женского образа для читателей заключается вот в чем. Девятнадцатилетняя женщина виртуозно играет роль прожжённой светской львицы как минимум на десяток лет старше, но при этом как-то у неё получается внутри себя оставаться просто подростком 12 лет, причём с подобающим  этому возрасту инфантилизмом, интеллектуальным и общим развитием.  Подростковый цинизм и подростковая жестокость как-то гармонично сочетаются с детской добродушием и обаянием, а также детская готовность прийти на помощь любому случайному человеку на помощь - с абсолютной неразборчивостью в способах заработка денег, для неё не важно, как ей достаются деньги и блага, если не получается через постель, то она их просто и, не задумываясь, украдет, а скорее всего совместит оба «удовольствия» вместе. И ни грамма стыда или ответственности за свои поступки. Ребёнок в принципе не готов отвечать обычно за то, что он творит.
Конечно, ничем хорошим для наших героев эта история не могла окончиться в принципе. Главный герой безнадёжно влюбляется, чётко при этом, сознавая, что он не может быть героем её романа, не при каких обстоятельствах, и что его просто пользуют, при этом нежно «любя» как приятеля.

«Шофер кадиллака был человек светский, он принял наш наспех упакованный багаж вполне учтиво и сохранял каменное лицо всю дорогу, пока машина неслась по городу сквозь утихающий дождь, а Холли снимала с себя костюм для верховой езды, который она так и не успела переменить, и влезала в узкое черное платье. Мы не разговаривали – разговор мог привести только к ссоре, а кроме того, Холли была слишком занята собой, чтобы разговаривать. Она мурлыкала себе под нос, прикладывалась к коньяку, все время наклонялась вперед и заглядывала в окошко, словно отыскивая нужный дом или прощаясь с местами, которые хотела запомнить.
Но дело было не в этом. А вот в чем.
– Остановите здесь, – приказала она шоферу, и мы затормозили у обочины тротуара в испанском Гарлеме.
Дикое, угрюмое место, разукрашенное афишами, изображающими кинозвезд и Мадонну. Тротуары, захламленные фруктовой кожурой и истлевшими газетами, которые трепало ветром, – ветер еще дул, хотя дождь уже кончился и в небе открылись голубые просветы.
Холли вылезла из машины; кота она взяла с собой. Баюкая его, она почесала ему за ухом и спросила:
– Как ты думаешь? Пожалуй, это самое подходящее место для такого бандюги, как ты. Мусорные ящики. Пропасть крыс. Масса бродячих котов. Чем тебе не компания? Ну, убирайся, – сказала она, бросив его на землю. Когда кот не двинулся с места и только поднял к ней свою разбойничью морду, вопрошающе глядя желтым пиратским глазом, она топнула ногой: – Сказано тебе, мотай! – Он потёрся об ее ногу. – Сказано тебе, уё… – крикнула она, потом прыгнула в машину, захлопнула дверцу и приказала шоферу: – Езжайте! Езжайте!
Я был ошеломлён.
– Ну ты и… ну ты и стерва.
Мы проехали квартал, прежде чем она ответила.
– Я ведь тебе говорила. Мы просто встретились однажды у реки – и все. Мы чужие. Мы ничего друг другу не обещали. Мы никогда… – проговорила она, и голос у нее прервался, а лицо пошло судорогой, покрылось болезненной бледностью. Машина стала перед светофором. А дверца уже была открыта, Холли бежала назад по улице, и я бежал за ней.
Но кота не было на том углу, где его бросили. Там было пусто, только пьяный мочился у стенки да две монахини-негритянки гуськом вели поющих ребятишек. Потом из дверей стали выходить еще ребята, из окон высовывались хозяйки, чтобы поглазеть, как Холли носится вдоль квартала, причитая: «Ты! Кот! Где ты? Эй, кот!» Это продолжалось до тех пор, пока не появился покрытый ссадинами мальчишка, держа за шиворот облезлого кота: «Тетя, хочешь хорошую киску? Дай доллар».
Лимузин подъехал за нами. Холли позволила отвести себя к машине. У дверцы она замешкалась, посмотрела назад, мимо меня, мимо мальчишки, который все предлагал своего кота («Полдоллара. Ну, четверть. Четверть – это немного»); потом она задрожала и, чтобы не упасть, схватила меня за руку:
– О Господи Иисусе! Какие же мы чужие? Он был мой.
Тогда я дал ей слово: я сказал, что вернусь и найду ее кота.
– И позабочусь о нем. Обещаю.
Она улыбнулась, невесело, одними губами.»