Медный Сколопендр

Ваган услышал его. Звук шёл из глубины штольни — мерное, неторопливое постукивание, словно кто-то медленно перебирал костяшки счётов. Тук-тук-тук-тук. Сорок ударов, потом пауза. Снова сорок ударов.
— Мы должны вернуться, — прошептала Феодора, и её голос эхом отразился от стен так, что показалось, будто крикнули десятки женщин. Она прижимала к груди узелок с хлебом и сушёным мясом, единственное, что успела захватить, сбегая из Киликии. Пурпурная кайма на её далматике была изорвана, лицо измазано красноватой пылью. Совсем не похоже на ту надменную византийку, которую Ваган встретил у входа в рудники три дня назад.
— Назад пути нет, — Ваган поднял факел выше. Пламя заплясало, и тени на стенах ожили, превратив трещины в извивающихся змей. — Обвал перекрыл главную штольню. Остался только этот проход.
Тук-тук-тук-тук.
Ближе.
Старый евнух кашлянул — глубоко и надсадно. Его звали Симеон, и когда-то он служил при дворе царя Левона, охраняя сокровищницу. Теперь же охранял он нечто иное. Что именно — Ваган не знал, но старик привёл их сюда неспроста.
— В детстве я спускался в эти шахты, — проговорил Симеон, вытирая губы краем рваного плаща. — Тогда здесь добывали руду для оружия, которое не знало поражений. Но потом... — Он замолчал, и среди паузы снова послышалось постукивание. — Потом рабочие перестали возвращаться наверх.
— Почему ты не сказал об этом раньше? — Феодора обернулась к нему, и факел осветил её лицо. Ваган вдруг заметил, что она красива — не той напыщенной красотой византийских императриц с мозаик, а живой, испуганной, настоящей.
— Сказал бы — не пошли бы, — старик пожал плечами. — А руда здесь действительно есть. Такая, какую ты ищешь, оружейник.
Ваган сжал рукоять меча. Клинок был хорош — дамасская сталь, купленная у персидского купца за три года работы, — но недостаточно хорош. Он мечтал выковать булат. Настоящий булат, о котором легенды рассказывали в кузницах от Трапезунда до Эдессы. Для этого нужна была особая руда — с примесью металла, которого никто не мог толком назвать. Старики говорили, что она лежит здесь, в заброшенных рудниках Тавра.
Тук-тук-тук-тук.
Постукивание стало громче, и теперь к нему примешалось нечто иное — скрежет, будто кто-то тащил по камню медный котёл. Феодора вцепилась Вагану в рукав.
— Это оно? — спросила она.
— Не знаю, — признался Ваган. — Но если Симеон говорит правду...
— Я видел его лишь раз, — старик вдруг заговорил быстро, сбивчиво. — Мне было двенадцать. Я держал факел, а мой дядя долбил жилу. Сначала мы услышали звук — такой же, как сейчас. Потом... потом стены задрожали. Дядя закричал, чтобы я бежал. Я побежал. Оглянулся лишь раз — и увидел его.
— Кого? — прошептала Феодора.
Симеон не ответил. Он просто указал вперёд.
Штольня расширялась, превращаясь в небольшую пещеру. Пол здесь был усыпан осколками камня и чем-то, что при свете факела показалось Вагану костями. Человеческими костями. Черепа, рёбра, фаланги пальцев — всё раздавленное, словно по ним проехала повозка, гружённая камнями.
И тогда он его увидел.
Сначала показалось, что в глубине пещеры сдвинулась сама стена — огромная, медного цвета, сегментированная. Потом Ваган различил лапы. Их было слишком много — сорок? пятьдесят? — и каждая двигалась отдельно, создавая тот самый ритмичный стук. Существо двигалось волнообразно, и его хитиновый панцирь отражал свет факела, превращая пещеру в мерцающий медный ад.
Три роста человека в длину. Толщиной с бочку. Голова — если это можно было назвать головой — представляла собой щиток из перекрывающихся пластин, под которым шевелились какие-то отростки. Глаз не было. Но Ваган чувствовал, что тварь знает, где они находятся.
— Козьма Индикоплов писал о них, — выдохнула Феодора, и голос её дрожал. — «Змея многоногая, рождаемая в жилах земли»...
Сколопендр остановился. Встал на дыбы — передняя треть туловища поднялась вверх, и лапы забили по воздуху. Потом он рванулся вперёд.
— БЕЖИМ! — заорал Симеон.
Они побежали. Узкий проход справа, вниз по склону, скользкие камни под ногами. Феодора споткнулась, и Ваган подхватил её за локоть, не давая упасть. И факел чуть не выронил. Позади грохот усиливался — не просто постукивание лап, а удары, от которых содрогались стены.
— Он бьётся о камни! — крикнул Симеон, задыхаясь. — Пытается обрушить потолок!
Действительно, сверху посыпалась пыль, потом мелкие камни. Трещина побежала по своду, и целый пласт рухнул позади них, едва не погребя Симеона. Старик пролез в последний момент, и они оказались в новой штольне — ещё уже, с низким потолком.
Ваган обернулся. В просвете между камнями он увидел медный щиток, который бился о препятствие, снова и снова. Методично. Терпеливо. Каждый удар отзывался в костях.
— Здесь мы в ловушке, — Феодора опустилась на пол, прижавшись спиной к стене. — Он пробьёт эту завал камней, и тогда...
— Тогда раздавит нас, как тех рабочих, — договорил Ваган. Он вытащил меч, посмотрел на клинок. Что толку от стали против такой брони?
— Нужно его убить, — сказал он.
— Чем? — Феодора вскинула голову. — Ты видел его панцирь? Его копьё не пробьёт, не то что меч!
— Я пытался, — прохрипел Симеон. — В тот день, когда увидел его в первый раз. Мой дядя метнул кирку — она отскочила, как от колокола. Именно так — как от колокола. — Он замолчал, вглядываясь в темноту. — Звук был... странный. Долгий. Словно медный колокол, по которому ударили.
Феодора медленно подняла голову.
— Колокол, — повторила она. — Медный колокол... — Глаза её расширились. — Тонос! В трактатах Аристотеля описано, как звук определённого тона может разрушить сосуд, если тон совпадёт с...
— Говори по-человечески, — огрызнулся Ваган, хотя сердце его забилось быстрее.
— Его панцирь — это медь, — Феодора заговорила быстро, перебивая саму себя. — Медь проводит звук. Если создать правильный звук, достаточно громкий, достаточно долгий, панцирь будет колебаться. Изнутри. Это причинит ему боль, может быть, даже...
Удар. Камни завала дрогнули, и через щель просунулась лапа — членистая, с острым когтем на конце.
— Говори быстрее! — рявкнул Ваган.
— Нужен источник звука, — Феодора вскочила. — Металл о металл, но не просто удар — нужен определенный тон, усиление...
Симеон вдруг захрипел.
— Я знаю место, — проговорил он. — Глубже оно, ещё глубже. Там, где медная жила выходит на поверхность. Сталактиты — они как камертоны. Старые мастера использовали их, чтобы проверять чистоту руды — ударишь молотом, и звук покажет, есть ли примеси. — Он схватил Вагана за плечо. — Но чтобы туда добраться, нам придётся пройти мимо него.
Ваган посмотрел на завал. Ещё один удар — и сколопендр пробьётся.
— Тогда пошли, — сказал он. — Пока есть время.
Они побежали глубже в штольню, и факел едва освещал путь. Проход сужался, потом расширялся, петляя в толще горы. За спиной грохот обвала — тварь прорвалась. Постукивание лап зазвучало снова, и теперь склопендр преследовал их.
Симеон вёл их через лабиринт проходов, иногда останавливаясь, прислушиваясь. Феодора молилась вполголоса какой-то греческой святой, имени которой он не знал. Сам он не молился. Боги — если они и были — не спускались в заброшенные рудники.
Наконец проход вывел их в грот. Он был небольшой, потолок терялся во тьме. Со свода свисали сталактиты — длинные, медного оттенка, и когда Ваган приблизил факел, они заблестели.
— Здесь, — выдохнул Симеон. — Ударь по стене — вон там, где жила — и грот заполнится звуком. Но это привлечёт...
Он не договорил. Постукивание раздалось у входа в грот.
Сколопендр заполз медленно, волнообразно, будто плыл по воздуху. Лапы его касались камня, а хитиновые сегменты скрипели друг о друга. Он поднял переднюю часть туловища, развернулся — не к ним, а к пространству перед собой. Ваган понял: тварь не видит. Она чувствует вибрации, движение воздуха, тепло.
Он замер. Феодора застыла рядом, даже дыхание затаила. Симеон прижался к стене.
Сколопендр медленно повернул голову — будто прислушиваясь. Потом начал двигаться вдоль стены, ощупывая её лапами. Методично. Терпеливо. Охотник, который знает, что жертве некуда бежать.
Ваган медленно, миллиметр за миллиметром, потянулся к мечу. Пальцы коснулись рукояти. Медь... металл о металл... резонанс...
Он посмотрел на стену, где проступала толстая медная жила. Потом на сталактиты. Потом на сколопендра.
И вытащил меч.
Тварь дёрнулась — почувствовала движение — и развернулась к нему. Лапы застучали чаще. Она готовилась к прыжку.
— Феодора, — позвал Ваган тихо. — Твой нож.
Она не спросила зачем. Выхватила кинжал из-за пояса и метнула ему. Он поймал оружие левой рукой.
Сколопендр рванулся вперёд.
Ваган замахнулся и со всей силы ударил мечом по медной жиле в стене. Клинок звякнул, и звук разнёсся по гроту — высокий, протяжный, похожий на крик. Сталактиты подхватили его, усилили, превратили в гул, который заполнил пространство, отразился от стен, вернулся эхом.
Сколопендр остановился. Замер. Лапы его задрожали.
— ЕЩЁ! — закричала Феодора, и ударила кинжалом по другой жиле.
Новый звук — ниже, гуще. Два тона наложились друг на друга, и грот запел. Симеон схватил камень и заколотил им по третьей жиле. Диссонанс. Гармония. Хаос звуков, которые сливались, расходились, снова сходились.
Медный панцирь сколопендра начал вибрировать. Сначала слабо, потом сильнее, и вдруг Ваган увидел, как сегменты заходили друг на друга, скрипя и дребезжа. Тварь издала звук — не рёв, не шипение, а что-то вроде звона расколовшегося колокола.
Она металась по гроту, билась о стены, пытаясь заглушить собственным грохотом тот звук, что терзал её изнутри. Но чем сильнее она билась, тем громче становился гул. Резонанс усиливался.
— НЕ ОСТАНАВЛИВАЙСЯ! — Ваган бил мечом снова и снова, пока рука не онемела.
Сколопендр отступил к выходу. Лапы его подгибались, сегменты панциря тряслись. Он развернулся и ринулся прочь — в штольню, прочь от этого невыносимого гула, который превращал его тело в пытку.
Постукивание лап удалялось. Гул медленно затихал, рассеиваясь в глубинах горы.
Ваган опустил меч. Рука дрожала. Феодора сползла по стене и села на пол, уронив кинжал. Симеон кашлял, согнувшись пополам.
Долго они сидели в тишине. Потом Феодора рассмеялась — негромко, истерично.
— Работает, — прошептала она. — Аристотель был прав. Тонос. — Она посмотрела на Вагана. — Ты спас нам жизнь.
— Ты спасла, — поправил он. — Своей учёностью.
Симеон выпрямился, вытер кровь с губ.
— Руда, — сказал он хрипло. — Она здесь. Вон там, за той стеной. Я помню.
Ваган поднялся, подошёл к тому месту, куда указывал старик. Действительно — медная жила выходила на поверхность, но в ней проступали тёмные вкрапления. Он провёл пальцем по прохладному металлу.
— Для булата, — проговорил он. — Этого хватит на сотню клинков.
— А что с... тварью? — спросила Феодора. — Она вернётся?
Ваган посмотрел в темноту штольни.
— Не знаю, — признался он. — Но теперь мы знаем, как её остановить.
Они вышли из рудников на рассвете. Солнце поднималось над горами Тавра, окрашивая снежные вершины в медный цвет — почти такой же, как панцирь сколопендра. Феодора остановилась у входа, обернулась.
— Я вернусь в Константинополь, — сказала она. — Но не к тому, кого мне уготовили в мужья. У меня есть теперь история. Доказательство. Трактаты Аристотеля — они верны.
— А я выкую меч, — Ваган похлопал по мешку с рудой, который нёс на плече. — И когда люди спросят, откуда сталь, я расскажу о медном сколопендре.
Они расстались на развилке дорог. Симеон пошёл с Ваганом — старику некуда было возвращаться, да и хрипел он теперь совсем плохо.
Внизу, в темноте заброшенных рудников, сколопендр лежал, свернувшись кольцом, в самой глубокой штольне, куда не доходил ни свет, ни звук. Он больше не охотился.
А в Киликии, в кузнице на окраине Тарса, через много месяцев был выкован клинок. Булатная сталь с узорами, похожими на бегущую воду. На рукояти была выгравирована сороконожка — медная, с сорока лапами.
И тот, кто покупал этот меч, слушал историю. Историю о медном сколопендре, о звуке, который убивает, и о троих спустившихся в темноту и вернувшихся.