Андреев, Даниил Леонидович

  Даниил Леонидович родился 2 ноября 1906 в  Берлине — русский и советский поэт, писатель, философ, представитель «серебряного века» русской культуры. Автор мистического сочинения «Роза Мира». В 1926 году Андреев вступил в Союз поэтов.

Согласно сведениям, приведённым в «Розе Мира», Андреев увидел «Небесный Кремль» в 15 лет, в августе 1921 года, в одном из скверов, окружавших храм Христа Спасителя. В Пасху 1928 года в церкви Покрова в Лёвшине у писателя появляется идея представления всемирной истории как единого мистического потока.

В 1930-е годы Андреев работал художником-шрифтовиком, посвящая основное время и силы литературной деятельности. В 1930 году начата работа над поэмой «Солнцеворот» (не сохранилась). Летом следующего года он познакомился с Максимилианом Волошиным. 29 июля 1931 года на берегах Неруссы Андреев испытал чувство, которое позже назвал «прорывом космического сознания»


В октябре 1942 года Андреева призвали в Красную армию. Он вошёл в блокадный Ленинград в составе 196-й Краснознамённой стрелковой дивизии по льду Ладожского озера в январе 1943 года. Состоял в похоронной команде, был санитаром, художником-оформителем. Получил медаль «За оборону Ленинграда». 25 июня 1945 года признан инвалидом Великой Отечественной войны 2-й группы с пенсией 300 рублей.


23 апреля 1947 года Андреева арестовали по 58-й статье, причиной чему послужил донос и роман «Странники ночи». 27 апреля была арестована и Алла Андреева его жена . Писателя обвинили в создании антисоветской группы, антисоветской агитации и террористических намерениях, Особое совещание приговорило его к 25 годам  Все написанные до того работы Андреева, включая роман, уничтожает Министерство госбезопасности.


27 ноября 1948 года Андреева конвоировали из Лефортовской тюрьмы во Владимирскую тюрьму № 2 («Владимирский централ»).

В 1950 году Андреев завершил работу над поэмой «Немереча» (1937—1950), формируется поэтическая книга «Русские октавы». В декабре 1950 года создана поэма «Симфония городского дня». 23 декабря начата работа над «Железной мистерией», 24 декабря — над «Розой Мира»



10 ноября 1954 года Андреев написал заявление на имя Маленкова: «Не убедившись ещё в существовании в нашей стране подлинных, гарантированных демократических свобод, я и сейчас не могу встать на позицию полного и безоговорочного принятия советского строя».

 В конце 1954 года Андреев перенёс инфаркт миокарда. В 1955 году работал над поэмами «Навна» и «У демонов возмездия». 8 февраля 1956 года в лагерной больнице умерла двоюродная сестра Андреева А. Ф. Коваленская (урождённая Доброва). 2 мая 1956 года завершается работа над «Железной мистерией» (1950—1956). 10 августа освобождают из лагеря Аллу Андрееву.

23 августа 1956 года Андрееву сокращают срок заключения до 10 лет, переквалифицировав обвинение на статью 58-10, ч. 2. 24 августа Андреев впервые после ареста встретился с женой на тюремном свидании. 17 ноября Верховный суд отменяет переквалифицирование обвинения, его дело направляют на доследование.

23 апреля 1957 года Андреев освобождён из-под стражи. 21 июня Пленум Верховного суда СССР пересматривает дело Д. Л. Андреева и отменяет обвинения в его адрес. 11 июля 1957 года Андреева реабилитировали.


В октябре 1958 года завершается работа над циклом стихотворений «Сказание о Яросвете» и поэма в прозе «Изнанка мира». В ночь на 19 октября Андреев написал своё последнее стихотворение «Когда-то раньше в расцвете сил…», в котором молит о спасении своих рукописей. В начале ноября составляется цикл стихотворений «Святорусские духи». 14 ноября, сразу по возвращении из Горячего Ключа в Москву, Андреев помещается в больницу Института терапии АМН СССР.

23 января 1959 года Алла Андреева получила ордер на комнату в двухкомнатной коммунальной квартире, в которой Андреев проживёт последние сорок дней своей жизни, постоянно терзаемый сердечными приступами.

Умер 30 марта 1959 года. 3 апреля состоялось отпевание Андреева в храме Ризоположения на Донской (отпевал протоиерей Николай Голубцов) и похороны на Новодевичьем кладбище рядом с могилой матери.


Ни одно художественное произведение Андреева не было издано при жизни (в 1946 году была опубликована созданная в соавторстве с С. Н. Матвеевым книга «Замечательные исследователи горной Средней Азии»



«Роза Мира» — это мистическое произведение Даниила Андреева, в котором представлена его универсальная религия, а также концепция будущего объединения человечества и мирового устройства. Книга описывает «метаисторию» (историю всех миров) и представляет «Розу Мира» как интеррелигиозное учение, призванное объединить все религии в единый духовный союз, где народы будут сотрудничать для решения глобальных проблем.

Суть учения:

    Объединенное человечество: В будущем, согласно Андрееву, государства будут заменены «Братствами» — содружествами народов, основанными на духовных ценностях.
    Интеррелигиозное единство: Учение не стремится заменить существующие религии, а является «цветком», корни которого в небе, а лепестки — это различные мировые религии. Центр цветка — это само учение Розы Мира.
    «Метаистория»: Это всеобъемлющая концепция, которая охватывает как историю нашего физического мира, так и другие «слои» реальности, включая духовные.
    Духовный план: Книга представляет собой подробное описание мироздания, его духовных и демонических сил, а также план «спасения человечества».

Распространение: Из-за своего характера, книга долгое время распространялась в самиздате и была впервые официально опубликована лишь в 1991 году


Цитаты из книги «Роза Мира»

Но понять чужое падение как падение могут только те, кому самим есть откуда падать. Те же, кто сидит в болоте жизни, воображают, что это в порядке вещей и для всех смертных.

Наука превращается в их послушную служанку, куда более послушную и надежную, чем была церковь для феодальных владык. Трагедия коренится в том, что научная деятельность с самого начала не была сопряжена с глубоко продуманным нравственным воспитанием.
 К этой деятельности допускались все, независимо от уровня их нравственного развития. Неудивительно, что каждый успех науки и техники обращается теперь одной стороной против подлинных интересов человечества. Двигатель внутреннего сгорания, радио, авиация, атомная...

<...>,- наука давно доступна всем, независимо от морального облика каждого. Результаты - у нас перед глазами и у нас над головой. Главный из них тот, что ни один человек на земле не гарантирован, что в любую минуту на него и на его сограждан не будет сброшена высокоинтеллигентными умами водородная бомба или другое, ещё более ошеломляющее достижение науки.

В первой половине нашего столетия пляж, с его физиологическим растворением человека в солнечном свете, тепле, воде, игре, плотно и прочно вошел в повседневную жизнь. Тот самый пляж, который во времена Ронсара или Ватто показался бы непристойной выходкой сумасшедших, а в средние века был бы приравнен к шабашам ведьм на Лысой горе и, пожалуй, к черной мессе. Если вообразить Торквемаду, внезапно перенесенного в качестве зрителя на пляж в Остенде или в Ялте, вряд ли можно усомниться в том, что мысль о немедленном аутодафе из  тысяч этих бесстыдных еретиков сразу возникла бы в голове этого охранителя душ человеческих.


Свой эгрегор имеет любое государство, даже Люксембург.

... даже миллионы таких, кто ранее был далек от вопросов религии, кто был погружен в заботы своего маленького мирка или в художественное творчество и научные исследования, ощутят, что перед ними ставится некий выбор, единственный и столь жуткий, что рядом с ним даже пытки и казни становятся мелочью.

...одна черта, характернейшая для XX столетия: стремление ко всемирному. Внешний пафос различных движений нашего века - в их конструктивных программах народоустройств; но внутренний пафос новейшей истории - в стихийном стремлении ко всемирному.

От тех, кто будет возглавлять Учёный Совет и самоё Розу Мира, потребуется для справедливого решения этих проблем некое новое психологическое качество: преодолённость в собственном существе господства местных, столь пока ещё естественных, культурно-расовых привязанностей, полное национальное беспристрастие

другой – открыт всем. Один обуреваем неистовой жаждой жизни и власти и прячется от воображаемых опасностей за непроницаемыми стенами; другой – свободен от жизненных искушений, а перед лицом опасности спокоен, потому что совесть его чиста, а вера непоколебима. Это – два антипода, посланцы двух непримиримых начал.



 Вижу, как строится.
 Слышу, как рушится.
Все холодней на земной стезе...

Кто же нам даст железное мужество.
Чтобы взглянуть в глаза грозе?

Сегодня с трибуны слово простое
В громе оваций вождь говорил.
Завтра - обломки дамб и устоев
Жадно затянет медленный ил.

Шумные дети учатся в школах.
Завтра - не будет этих детей:
Завтра - дожди на равнинах голых,
Месиво из чугуна и костей.

Скрытое выворотится наружу.
После замолкнет и дробь свинца,
И тихое зеркало в красных лужах
Не отразит ничьего лица.
1937



 
Стихотворение о эвакуации тела Ленина в Сибирь во время войны написано  осенью 1941 года

Подновлен румяным гримом,
Желтый, чинный, аккуратный,
Восемнадцать лет хранимый
Под стеклянным колпаком,
Восемнадцать лет дремавший
Под гранитом зиккурата, -
В ночь глухую мимо башен
Взят - похищен - прочь влеком.
В опечатанном вагоне
Вдоль бараков, мимо станций,
Мимо фабрик, новостроек
Мчится мертвый на восток,
И на каждом перегоне
Только вьюга в пьяном танце,
Только месиво сырое
Рваных хлопьев и дорог.
Чьи-то хлипкие волокна,
Похохатывая, хныча,
Льнут снаружи к талым окнам
И нащупывают щель...
Сторонись! Пространство роя,
Странный поезд мчит добычу;
Сатанеет, кычет, воет
Преисподняя метель.
Увезли... - А из гробницы,
Никому незрим, незнаем,
Он, способный лишь присниться
Вот таким, - выходит сам
Без лица, без черт, без мозга,
Роком царства увлекаем,
И вдыхает острый воздух
В час, открытый чудесам.
Нет - не тень... но схожий с тенью
Контур образа... не тронув
Ни асфальта, ни ступеней,
Реет, веет ко дворцу
И, просачиваясь снова
Сквозь громады бастионов,
Проникает в плоть живого -
К сердцу, к разуму, к лицу.
И, не вникнув мыслью грузной
В совершающийся ужас,
С тупо-сладкой, мутной болью
Только чувствует второй,
Как удвоенная воля
В нем ярится, пучась, тужась,
И растет до туч над грустной,
Тихо плачущей страной.


Находясь в стенах Владимирской тюрьмы, поэт выразил это единство в стихотворении, посвящённом Пушкину, который для Андреева был одним из вечных символов связи времён:

Здесь в бронзе вознесён над бурей, битвой, кровью
Он молча слушает хвалебный гимн веков,
В чьём рокоте слились с имперским славословьем
Молитвы мистиков и марш большевиков.

(1950)

Стихи, видимо, написаны в связи с торжествами великого пушкинского юбилея 1949 года — стопятидесятилетия со дня рождения поэта.
Этот образ становится для Даниила Андреева своеобразной истиной, к ней он так или иначе постоянно возвращается во все последующие годы жизни.

Этот свищущий ветр метельный,
Этот брызжущий хмель веков
В нашей горечи беспредельной
И в безумствах большевиков...


Даниил Андреев рисует поистине апокалиптическую картину всенародного сверхнапряжения, исторгнутого из народного чрева не просто “законом”, но — и он понимал это — волей вождя, вдыхавшей энергию в ледовую Дорогу жизни — единственную ниточку, соединившую город Петра и Ленина с Россией:

Дыханье фронта здесь воочию
Ловили мы в чертах природы:
Мы — инженеры, счетоводы,
Юристы, урки, лесники,
Колхозники, врачи, рабочие —
Мы, злые псы народной псарни,
Курносые мальчишки, парни,
С двужильным нравом старики.

Только такой “сверхнарод”, как назвал его Даниил Андреев, мог победить жестокую орду “сверхчеловеков”. Поэт, в те времена служивший в похоронной команде, видел вымирающий, но не сдающийся Ленинград, несколько раз проходил туда и обратно через Ладогу по ледовой Дороге жизни и, конечно же, понимал, что мы устояли не просто благодаря закону или морозу:

Ночные ветры! Выси чёрные
Над снежным гробом Ленинграда!
Вы — испытанье; в вас — награда;
И зорче ордена храню
Ту ночь, когда шаги упорные
Я слил во тьме Ледовой трассы
С угрюмым шагом русской расы,
До глаз закованной в броню.



Поэт в своей жертвенной страсти бесстрашно пытается разглядеть, чью волю — адскую или небесную — выполняют русские вожди-цари, вожди-императоры, вожди-генсеки, для которых он находит особое слово — “уицраоры”, — и молит Создателя о том, чтобы это слово означало, в сущности, то, что когда-то называли “Бич Божий”:

Пусть демон великодержавия
Чудовищен, безмерен, грозен;
Пусть миллионы русских оземь
Швырнуть ему не жаль. Но Ты —
Ты от разгрома и бесславья
Ужель не дашь благословенья
На горестное принесенье
Тех жертв — для русской правоты?
Пусть луч руки благословляющей
Над уицраором России
Давно потух; пусть оросили
Стремнины крови трон ему;
Но неужели ж укрепляющий
Огонь твоей Верховной воли
В час битв за Русь не вспыхнет боле
Над ним — в пороховом дыму?

Написано не где-нибудь, а во Владимирской тюрьме при жизни Сталина. А в эти же военные годы Даниилу Андрееву из далёкой оккупированной Франции подаёт голос злейший враг советской власти Иван Алексеевич Бунин:
“Думал ли я, что сейчас, когда Сталин находится на пути в Тегеран, я буду с замиранием сердца переживать, чтобы с ним ничего не случилось”. И это написал автор книги “Окаянные дни”, в которой, казалось бы, навсегда проклял и вождей революции, и народ, пошедший за ними в годы гражданской войны. И что бы ни говорил поэт во время допроса в 1956 году об “отце народов” (“нечто убийственное”, как вспоминает его вдова), высшее знание и высшая истина об “уицраорах России”, и в их числе о Сталине, высказана не подследственным Даниилом Андреевым, но автором таинственных книг “Роза мира”, “Русские боги”, “Изнанка мира”:
“Строят и строят. Строят твердыню трансфизической державы на изнанке Святой Руси. Строят и строят. Не странно ли? Даже императрицы века напудренных париков и угодий с десятками тысяч крепостных крестьян строили её и строят. И если время от времени новый пришелец появляется в их ряду, его уже не поражает, что карма вовлекла его в труд рука об руку с владыками и блюстителями государственной громады прошлого, которую при жизни он разрушал и на её месте строил другую. Чистилища сделали его разум ясней, и смысл великодержавной преемственности стал ему понятен” (“Изнанка мира”). Эти слова применимы к любому из властителей тысячелетней России. И к Сталину тоже.

Лучше он, чем смерть народа.
Лучше он;
Но темна его природа,
Лют закон.
Жестока его природа,
Лют закон,
Но не он — так смерть народа.
Лучше — он!
(Из книги “Русские боги”).