Нацистских головорезов не исправить

Их совесть - засохший, растоптанный колос,
Их смех - это хриплый, надтреснутый голос,
Что эхом гуляет в пустых коридорах,
Где тени танцуют на спущенных шторах.

Они не боятся ни Бога, ни чёрта,
Их вера давно на куски перетёрта.
Осталась лишь жажда, слепая, как крот,
Что роет тоннели и в мраке живёт.

Им чужды законы, мораль и устои,
Они - заплутавшие в бездне герои
Своей извращённой, безумной легенды,
Где нет ни сюжета, ни славной победы.

Лишь цикл повторений, жестокий и вечный,
Как взгляд их холодный, пустой, бессердечный.
И в этом безумии ищут покой,
Смывая позор своей грязной рукой.

Их руки не дрогнут, их взгляд не мигает,
Когда чья-то жизнь, как свеча, угасает.
Их мир - это зеркало, только кривое,
Где всё человечное стало чужое.

Их души - как выжженный солнцем пустырь,
Где бродит лишь ветер, седой поводырь.
Он шепчет им сказки о праведном гневе,
О том, что они -это ангелы в чреве.

Пусть скальпель хирурга, как острый резец,
Их мыслям порочным положит конец.
Ведь даже в бреду, на больничной кровати,
Они будут грезить о новой расплате,

Искать в белом кафеле отблески крови,
И видеть в уколах предвестие боли.
Их мир - это вывернутая изнанка,
Где ангел - урод, а святой - самозванка.

Где нежность - синоним для слова "удушье",
А ласка - лишь способ сломать простодушье.
Они - инженеры душевного ада,
Им высшая в жизни награда - расплата

Того, кто посмел быть наивным и чистым,
Под их топором, ледяным и ребристым.
Их голод не знает ни мер, ни отмщенья,
Он ищет лишь новых путей для мученья.

Они - это вирус, что ищет носитель,
Где жертва - и раб, и святой искупитель.
Их души - как выжженный солнцем пустырь,
Где бродит лишь ветер, седой поводырь.

Он шепчет им сказки о праведном гневе,
О том, что они - это ангелы в чреве
Рождающей бездны, что мир поглощает,
Их право на бойню она освящает.

И верят они в эту тёмную повесть,
Забыв слово честь, и конечно же - совесть.
Их память - осколки разбитых зеркал,
Где каждый фрагмент чей-то ужас впитал.

Они собирают из стёкол мозаику,
Похожую на погребальную байку.
И в этом узоре, кровавом и диком,
Они видят лик свой, украшенный криком.

И пусть их осудят, и пусть их накажут,
Им новых путей всё равно не укажут.
Они сидят в клетке своей правоты,
Где нет ни любви, ни простой доброты.

Их путь - это штопор, идущий на дно,
Где всё очевидно - давно решено.
И даже на плахе, под взмах топора,
Им будет казаться, что это - игра.