Ожидание

Маленькие ручки мнут листочек жёлтый – любопытной внучке разъясните толком: что тут на бумаге? Выцвели строчки, не понять бедняге, только лишь точки тайной нераскрытой будто болят, и сверлит бабулю любопытный взгляд. «Крошечка-девчонка, я тебе скажу… Это – похоронка, и я ей дорожу. Весточка с фронта о моём муже, клочок этот жёлтенький мне всё ещё нужен. Иван тебе дедушкой был, моя милая. Псковская земля стала ему могилою. А сынок-то старшенький, Коленька мой, без вести пропал, но знаю – он живой. Двадцатый годок уж всем одно твержу: жив он, сынок мой, и я его жду».
   В небе голубом (редкостный случай) самолётный гул накроет край дремучий. «Видишь, Анютка, этот самолёт? Может, то сынок мой?» И снова молча ждёт. Вскинут ресницы розовые зарницы. Кто знает им счёт? А бабушка всё ждёт. Скрипнет калитка: почтальон… Не он, не он, не он… Стёртое временем заметёт крыльцо, годы тяжким бременем лягут на лицо. Морщины, седины, былое-былины… Сердечные боли… доколе? Доколе?  Пригоршней горе, полным ртом, глазами, губами, животом; бессонно, бездонно, в проклятьях, с распятьем в руках, суеверно, безмерно… В чистую горенку никто не придёт. Старится бабушка, бабушка ждёт…
   Вот уж полвека как бабушки нет. Внучка сама уже бабушка, свет хрупких надежд не исчез, не забыт. Вот и немецкий архив был раскрыт. Страшная правда – камнем на крыльцо. Смотрит с фотокарточки родное лицо. Получите, распишитесь, пожалуйста, просим. Пленного номер  - 8038.
   Замучен в концлагере Коленька-сынок. Бабушка, спи. Над Родиной дымок… Всё тот же закат. Всё тот же рассвет… Нет только смерти, и времени нет… Ни Богу, ни чёрту не подан иск, но вырос на площади обелиск – память в граните от всех, кто ждал. Такая память – мемориал.