Странник с посохом веры

В сердце Фригии, в городе Иераполе, что дышал пылью языческих дорог и звоном медных амулетов, жил епископ по имени Аверкий. Он был уже не молод, и седина мудрости серебрила его голову, но глаза горели тихим, но неугасимым огнем — тем огнем, что зажигает сердца, а не свечи.

Город его был посвящен богине-матери Кибеле, чей черный камень, упавший с неба, влек к себе толпы паломников. Шум оргий, вопли жрецов и дым жертвоприношений стояли над Иераполем, как тяжелое покрывало. Но Аверкий, словно корабль с прочным килем, стоял непоколебимо в этой буре суеверий. Он ходил по улицам, и его простая одежда выделялась среди пышных риз жрецов. Он говорил с людьми — не с трибун, а у колодцев, в мастерских, на рыночной площади. И слова его были не обличительные стрелы, а живая вода: «Зачем вам идолы, которые молчат? Придите к Богу, Который слышит. Придите к Любви, Которая отвечает».

Но сердце епископа горело не только о своем городе. Из далекого Рима до него дошел слух о тяжкой болезни дочери императора Марка Аврелия, юной девы Лукиллы. Никие врачи, никие заклинания не могли изгнать мучившего ее духа безумия. И тогда Аверкий, влекомый Духом Святым, собрался в путь. Он пришел в Рим, в самую сердцевину земного могущества, и сказал: «Отведите меня к ней».

Когда он вошел в покои, где металась в исступлении императорская дочь, воздух словно сгустился. Аверкий не стал шептать тайные заклинания. Он воздел руки и просто, с безмерной верой, помолился Христу. И бессильный дух тьмы отступил с воплем. Лукилла пришла в себя, и взор ее был ясен.

Император, потрясенный, предложил Аверкию золото, драгоценности, почести. Но старец, улыбаясь, покачал головой. «Отдай мне, — сказал он, — то, что пылится в твоих амбарах: идолов, разбитых во время войны. Их мрамор и бронза послужат теперь иному делу».

И вот, корабль, груженный не сокровищами, а обломками языческих богов, лег в обратный путь. Аверкий вез их как трофеи — не свои, а Христовы. Из этого мрамора и бронзы в Иераполе были вытесаны чаши и выкованы кресты. Камень, что служил тщеславию, теперь служил любви.

Но главный его подвиг был еще впереди. Однажды ночью, стоя на молитве, он услышал в сердце глас: «Иди. Иди по земле и за ее пределы. Будь Моим свидетелем». И Аверкий, уже немолодой, отправился в путь, который и не снился самым отважным купцам. Он шел через горы и степи, через города и селения Сирии и Месопотамии. Он не имел ни посоха, кроме молитвы, ни сумы, кроме веры.

Повсюду он видел одни и те же жаждущие души. Он видел воинов у костров, чьи сердца были жестче их лат; купцов, чьи души были опутаны сетями расчета; пастухов, чьи мысли не поднимались выше холмов, где паслись их овцы. И он говорил с ними. Он не проповедовал сложно, а рассказывал историю — историю о Любви, сошедшей с небес, чтобы жизнь человеческую сделать божественной. И люди, слушая его, начинали видеть: закат — это не просто конец дня, а напоминание о вечности; хлеб — не просто пища, а символ Того, Кто есть Хлеб Жизни.

Он дошел до самой языческой Скифии, до тех краев, где имя Христа еще не звучало. И там, среди народов, чьи обычаи были дики и жестоки, его кротость стала сильнее меча. Он не крушил их капищ, а сеял семена Слова в суровую, но плодородную почву их сердец. И семена прорастали.

Вернувшись в свой Иераполь, Аверкий был уже совсем стар. Силы оставляли его. Но он знал, что дело его жизни совершено. Город, когда-то целиком преданный Кибеле, теперь в большинстве своем служил Христу. Перед смертью он велел выбить на своем надгробии слова, которые стали его духовным завещанием. Среди прочего там были строки, сокрушавшие всякую гордыню:

«…Верный же поставлен мне пастух,
Который стада повсюду охраняет,
Который овец научил верным писаниям…
Он меня послал в Рим созерцать царство
И зреть царицу в золотой одежде и золотых башмаках…
Везде я имел спутниками Павла…
Вера же вела меня повсюду и повсюду предлагала в пищу
Рыбу от источника, вечно-девственного, чистого…»

Эта «Рыба» — древний символ Христа — была той пищей, что насытила его в пути и стала пищей для тысяч душ, которых он обратил.

И когда он отошел ко Господу, город оплакивал его не как правителя, а как отца. А память о епископе-страннике, который с посохом веры прошел полмира, чтобы рассказать о Любви, жива до сих пор. Ибо равноапостольный Аверкий доказал, что самое великое путешествие — это не пройти из конца в конец земли, а привести к Небу хотя бы одну заблудшую душу.