Откровения Вечной Любви ч. 137

ч.137
Что б не сказали в пору вечной драмы

Что б не сказали в пору вечной драмы,
В России для народа встречные уста,
Всё было с покаяньем сердобольной дамы,
Воспринято  печальностью холста.

Отображавшего причины недовольства,
Восставшего на самый ближний круг,
За право укоризны своевольства,
Не глядя в свет былых любви заслуг.

Преодолев запрет на казнь в Отчизне,
И обездолив родовые веси и поля,
Так ждавшие  восторга счастья жизни,
Как мир ждал откровения царя.

Мятеж подавлен залпами расправы,
Над верой в то , что думали свои,
Они хотели Славы для Державы,
А получили домыслы свободы о любви.

И Пушкин , освящая в душах кривотолки,
Мог откреститься в мыслях за настрой,
Но пережив преображенье на просёлке,
Вернулся к вере в истины святой.

Избрав в пути творения советы,
Тех , кто любил Отчизну и царя,
За взвешенные вовремя ответы,
Дух эволюции сознания творя.

В огромном мире радости без края,
Всё изучая в книгах на своём веку,
Любовью  всех , в себе воспринимая,
Свет Истины Божественной в строку.

Пришедший осветить любовь и нравы,
Ушедший в даль со всех сторон,
Всё обсуждать в Величии Державы,
Стоявшей за царя и царский трон.

И как бы не были сильны свободы внешней речи,
Перебирая мысли у скрижалей золотых,
Они не изменили в счастье вече,
Достоинство и разум , данный Богом на двоих.

Увидев тень Аустерлица и настрой Бородина,
В скорбящих о потерях русских лицах,
Покой земной любви , что принесла Березина,
И ликование Божественной Любви в столицах.

Победой Божьей Воли завершив разгром,
Врага , не знавшего века вины и покаянья,
Разграбившего всё , Божественным Трудом,
Нажитое за век Великого Старанья.

Преумножать плоды Величия Петра Побед,
Над происками покорять народ неволе,
Служить вратами вечных мира бед,
Всё подчинив в себе войны юдоле.

Не разбираясь в осознании причин,
Не веря в суть истории возврата,
Не думая , какой судьбы почин,
Падёт в любви на плечи брата.

Встававшего в сияющий отвагой строй,
Дух дисциплины здесь впервые узнавая,
Суть веры , принимая истиной простой,
Любить страну и верить в счастье края.

Придя сознанием и счастьем от сохи,
В восторженный елей отображенья,
Величия Петра  протянутой руки,
Готовностью к Величию Сраженья.

За право жить всегда единою сутьбой,
Прославить Суть Божественной Десницы,
Быть с века в век Божественной Страной,
Беречь от тёмных мыслей Веру в Счастье и Границы.

Елизавета Петровна — российская императрица, которая фактически отменила смертную казнь в Российской империи. vk.comnews.rambler.ru
4 апреля 1753 года она утвердила доклад, который предусматривал замену «натуральной смертной казни» на «политическую» — ссылку на каторжные работы. vk.com
При этом указы Елизаветы не отменяли смертную казнь полностью, они лишь вводили мораторий на исполнение таких приговоров. vk.com Алиса

   О своих политических взглядах он ничего не сказал, раскаяние выразил только в атеизме, от которого действительно отходил. К прошению была приложена еще бумага «Обязательство Пушкина»: «Я, нижеподписавшийся, обязуюсь впредь ни каким тайным обществам, под каким бы они именем не существовали, не принадлежать; свидетельствую при сем, что я ни к какому тайному обществу таковому не принадлежал и не принадлежу и никогда не знал о них» (11 мая 1826 г.).
Текст письма и обещания приведен здесь целиком. Это важный оправдательный документ. Пушкина, при его жизни и после смерти, упорно и бездоказательно обвиняли в заискивании перед Николаем I. Спокойный, достойный тон его прошения ясно опровергает это обвинение. Но Пушкин покривил душой, заявляя, что он ни к каким тайным обществам не принадлежал. Членом «Союза Благоденствия» он не был, но он был масон. Правда, масонам полагалось публично отрекаться от этого звания.
Сообщая Вяземскому о своем прошении, Пушкин писал:
«Твой совет кажется мне хорош. – Я уже писал Царю, тотчас по окончании следствия, заключая прошение точно твоими словами. Жду ответа, но плохо надеюсь. Бунт и революция мне никогда не нравились, это правда, но я был в связи почти со всеми и в переписке со многими из заговорщиков. Все возмутительные рукописи ходили под моим именем, как все похабные ходят под именем Баркова. Если б я был потребован комиссией, то я бы, конечно, оправдался, но меня оставили в покое и, кажется, это не к добру. Впрочем, чорт знает. Прощай, пиши» (10 июля 1826 г.).
Друзья нашли прошение Пушкина слишком сдержанным. «Я видел твое письмо в Петербурге, – писал Вяземский, – оно показалось мне сухо, холодно и не довольно убедительно. На твоем месте написал бы я другое и отправил в Москву» (31 июля 1826 г.).
«Ты находишь мое письмо холодным и сухим, – отвечал Пушкин. – Иначе и быть невозможно. Благо написано. Теперь у меня перо не повернулось бы» (14 августа 1826 г.).
Теперь, то есть после сурового приговора над декабристами. Пятеро было повешено. 120 было отправлено на каторгу.
Пока шло следствие, Пушкин, как и многие, надеялся на милость царскую. Смертная казнь была отменена в России еще в 1741 году Елизаветой Петровной. Никто не ждал виселиц. Все были потрясены. Вяземский из Ревеля писал жене:
«О чем ни думаю, как ни развлекаюсь, а все прибивает меня неожиданно и невольно к пяти ужасным виселицам, которые для меня из всей России сделали страшное лобное место» (20 июля 1826 г.).
И в записной книжке он записал: «13 июля (день казни) для меня ужаснее 14 декабря. По совести нахожу, что казни и наказания несоразмерны преступлениям, из коих большая часть состояла в одном умысле».
Пушкин лично знал всех повешенных – Рылеева, Каховского, Бестужева-Рюмина, Муравьева-Апостола, Пестеля. Его неотступно преследовали мысли о них. На 38-й странице черновой тетради № 2368 есть рисунок, вызывающий немало споров. Страница исчерчена мужскими лицами в профиль. А наверху и внизу страницы нарисовано пять виселиц, пять повешенных. На нижнем рисунке часть крепостной стены. Над верхним рисунком надпись:
И я бы мог как шут…
Почерк настолько неразборчив, что одни, как С. А. Венгеров, читали «шут», другие, как В. Е. Якушкин, – «тут». Ему казалось невероятным, чтобы Пушкин мог назвать декабристов шутами. Между тем он, несомненно, употребил это слово. Венгеров в доказательство правильности своего чтения ссылается на то, что Пушкин всегда писал длинное Т, никогда не писал его с тремя палочками. Это неверное замечание. В той же тетради среди автографов Пушкина можно найти оба Т. Но что в данном случае это Ш, видно из того, что палочки связаны росчерком внизу, а не наверху[25]. Следует признать и понять, что Пушкин действительно написал:
И я бы мог как шут…
Это только подчеркивает его новый, шекспировский, подход к декабрьской трагедии. Он переживал ее в полном одиночестве. Только тригорские соседки делили его тревогу и волнение. Среди приговоренных у них были родные и знакомые. Казненный Муравьев-Апостол приходился Осиповой внучатым племянником. Тревожилась она и за Пушкина. Сам он, по своему обыкновению, находил спасение в работе. В середине августа дописал он шестую главу «Онегина», где дуэль и смерть Ленского. Глава кончается лирическим прощанием с молодостью. В этих строчках столько душевной ясности, такая светлая мягкость, что трудно поверить, что это написано в черный год гибели политических мечтаний, занимавших такое романтическое место в жизни пушкинского поколения, в год гибели друзей, доказавших свою беспредельную преданность этим либеральным упованиям.

Так, полдень мой настал, и нужно
Мне в том сознаться, вижу я.
Но так и быть: простимся дружно,
О юность легкая моя!
Благодарю за наслажденья,
За грусть, за милые мученья,
За шум, за бури, за пиры,
За все, за все твои дары;
Благодарю тебя. Тобою,
Среди тревог и в тишине,
Я насладился… и вполне;
Довольно! С ясною душою
Пускаюсь ныне в новый путь
От жизни прошлой отдохнуть.
(Глава VI. Стр. XLV)

Прошение Пушкина на высочайшее имя долго гуляло по канцеляриям. Пушкин еще в мае сам подал его губернатору Адеркасу. Тот продержал его до середины июля, прежде чем переслать в Ригу генерал-губернатору маркизу Паулуччи, который отправил его министру иностранных дел, графу К. Нессельроде, прибавив от себя, что «упомянутый Пушкин ведет себя хорошо». Но шли месяцы, а ответа не было.
Наконец в сентябре внезапно пришла давно желанная перемена. День 3 сентября Пушкин провел в Тригорском и был очень весел. Соседки проводили его до дому. А на рассвете прибежала к ним Арина Родионовна.

«Это была старушка чрезвычайно почтенная, – рассказывали много лет спустя тригорские помещицы М. И. Семевскому, – лицом она была полная, вся седая, страстно любившая своего питомца, но с одним грешком – любила выпить. Она прибежала вся запыхавшись, седые волосы ее беспорядочными космами спадали на лицо и плечи, бедная няня плакала навзрыд. Оказалось, что вечером прискакал фельдъегерь и объявил Пушкину ехать с ним в Москву. Пушкин успел только взять деньги, накинуть шинель, и через полчаса его не было…
– Что же офицер, взял какие-нибудь бумаги?
– Нет, ничего не брал. Ничего не ворошил. Уж я потом сама кое-что выбросила.
– Что?
– Да сыр проклятый, что Александр Сергеевич кушать любил. Такой от него дух скверный, немецкий…»

Тревога нянюшки и соседок оказалась напрасной. Это был не арест, а вызов в Москву. Фельдъегерь привез Адеркасу в Псков приказ от Дибича:
«Находящемуся во вверенной вам губернии чиновнику 10-го класса Александру Пушкину позволить отправиться сюда при посылаемом с ним нарочным курьером. Господин Пушкин может ехать в своем экипаже, свободно, не в виде арестанта, но в сопровождении только фельдъегеря. По прибытии в Москву имеет явиться прямо к дежурному генералу главного штаба Его Императорского Величества» (31 августа 1826 г.).
5 сентября утром Пушкин выехал из Пскова в Москву. Кончилась ссыльная жизнь поэта. Но то, что его ожидало, назвать свободной жизнью трудно.

Пушкин А.В.Тыркова-Вильямс Глава VIII Под шум бури