***

Круговорот  порока.
Серия  стихов



Ты носишь лик свой, будто дар богов,
И каждый взгляд твой — милость свысока.
Ты глух к словам, не слышишь тихих зовов,
Твоя душа надменна и жестка.

Ты строишь башню до седых небес
Из мнений лестных и пустой хвалы.
Но знай, мой друг, твой напускной прогресс —
Лишь шаг до края вековечной мглы.

Когда твой трон из праха упадёт,
И свита лживая умчится прочь,
Никто руки к тебе не  подойд;т
Чтоб вытащить в спасительную ночь.


2

Твои глаза метают злые стрелы,
И слово каждое — отравленный клинок.
Ты ищешь битвы, яростный и смелый,
Но в этой злобе страшно одинок.

Ты рушишь всё в слепом своём порыве,
Сжигая дружбу, верность и любовь.
И на остывшем, мёртвом пепелище
Ты будешь жаждать этой битвы вновь.

Но враг твой — не снаружи, он внутри.
Он корчится в груди твоей змеёй.
Ты сам с собой воюешь до зари,
И сам себе готовишь смертный бой.
 




3
Ты копишь злато, камни, медяки,
И каждый день считаешь барыши.
Но цепи эти тяжки и горьки —
Они сковали все мечты души.

Ты строишь дом, но в нём уюта нет,
Ты ищешь власти, но не знаешь воли.
Ты покупаешь тусклый, мёртвый свет,
Чтоб скрыть от мира боль своей неволи.

Ты думаешь, что мир лежит у ног,
Когда в твоих руках звенит монета?
Ты просто раб, что сам себя зап;р
В темнице из блестящего предмета.






4
Ты ищешь в яствах краткое забвенье,
И в сладком вине топишь пустоту.
Но каждое пустое наслажденье
Лишь приближает роковую черту.

Твой дух угас, он сыт и неподвижен,
Заплыл он жиром лени и утех.
Твой кругозор одной тарелкой снижен,
И в этом твой и стыд, и главный грех.

Ты жаждешь больше, слаще и жирнее,
Не зная меры, утоляешь глад.
Но с каждым кусом делаясь беднее,
Ты сам себе готовишь вечный ад.






5
Чужой успех тебе — что в сердце нож,
Чужая радость — горькая отрава.
Ты в каждом слове ищешь только ложь,
И в каждом деле — тёмную расправу.

Ты смотришь с желчью на чужой полёт,
И точишь когти в сумраке унылом.
Тебя чужое счастье больно жжёт,
И мир тебе становится немилым.

Но яд, что ты хранишь в своей груди,
Не их, а твою душу разъедает.
Оставь  в покое, просто уходи,
Пока тебя он в прах не превращает.







6
Ты ищешь искру в сумраке ночей,
В объятьях тел, случайных и пустых.
Но блеск минутный гаснет всё быстрей,
Средь простыней измятых и чужих.

Твой голод вечен, страсть твоя слепа,
Ты пьёшь мгновенье, но не знаешь вкус.
За наслажденьем следует толпа
Из призраков, что шепчут: «Ты не трус?».

Но это рабство, а не благодать,
Ты пленник тела, позабывший дух.
И сколько б тел ни пробовал обнять,
Твой внутренний огонь давно потух.





7

Ты смотришь в мир потухшими глазами,
И серый цвет окрасил всё вокруг.
Ты сам себя оковами как цепями
Замкнул в тоскливый и порочный круг.

Ты говоришь: «Надежды больше нет»,
И опускаешь руки без борьбы.
Но этот мрак, что заслоняет свет, —
Лишь выбор добровольной слепоты.

Восстань! Взгляни! Ведь буря не навек,
И солнце ждёт за пеленою туч.
Но ты лежишь, несчастный человек,
И сам хоронишь свой последний луч.





8
Твои слова — изысканный елей,
Улыбка — маска, что всегда с тобой.
Ты вьешься вьёшься средь людей, как змей,
Скрывая холод за спиной чужой.

Ты другу в горе руку подаёшь,
Но в мыслях ждёшь его паденья час.
Ты в храме истово молитвы лжёшь,
А после — предаёшь в который раз.

Но сколько масок на себя ни пяль,
Однажды ветер их сорвёт долой.
И все увидят, сняв твою вуаль,
Что под личиной — только лик пустой.






9
Ты жаждешь славы, блеска, похвалы,
Как нищий жаждет медного гроша.
И ради этой суетной иглы
На  вс; готова низкая душа.

Ты строишь памятник себе из слов,
Из взглядов лестных, из пустых похвал.
Но этот идол, твой пустой улов,
Стоит на глине, а не среди скал.

Пройдёт толпа, и новый крик толпы
Возвысит завтра нового кумира.
И ты останешься один, увы,
Забытый шут заброшенного пира.






10

Ты паутину из словес плетёшь,
И каждый узел — хитрая уловка.
Ты правду с кривдой так искусно ткёшь,
Что сам не видишь, где обман и ловкость.

Твой мир построен на песке вранья,
И каждый шаг твой — страх разоблаченья.
Ты предал всех, но главное — себя,
Себя обрёк на вечное мученье.

Ведь ложь — темница. Из неё нет врат.
Чем больше лжёшь, тем стены только крепче.
И в этой клетке, знай, мой бедный брат,
Никто твой крик о помощи не встретит.





11
О модном мудреце
Он в спорах был непобедим,
Имел на всё особый взгляд.
Казался гением седым
Лет этак сорок пять назад.

Теперь в салоне он сидит,
Цитатой модной щегольнёт,
Имеет современный вид,
Но мысль его — замшелый грот.

И слушает восторгов хор,
Не видя, право, ничего,
Что весь его крутой задор —
Лишь эхо деда своего.





 12
Она писала о любви,
О страсти, буре и тоске.
Свои страдания, увы,
Топила в утреннем кефире.

Её герой — коварный мачо,
С душою мрачной, как гроза.
А в жизни — кот, диван и дача,
И в огурцах сидит слеза.

Читатель плачет: «Вот так драма!»
Не зная, бедный, одного:
Что самый пик её романа —
Жизни  прокисшее  вино.





 
13
Он свысока на всех глядит,
Искусства тонкий ценитель.
Любой картине — свой вердикт,
Любой поэме — свой мучитель.

«Здесь рифма, — скажет, — хромонога,
А здесь сюжет, простите, вял».
Он судит гениев так строго,
Как будто сам их создавал.

Но если попросить беднягу
Хотя бы строчку написать,
Он лишь испишет всю бумагу
Словами «надо понимать».






14
О вечно юной деве

Ей снова восемнадцать лет,
Так паспорт говорит с укором.
Она танцует на балу,
Сверкая ботокса фарфором.

В глазах — огонь, в душе — весна,
И фильтров целый легион.
Она прекрасна, как луна,
Что отражается в бидон.

И кавалеры юных лет
Ей комплименты говорят,
Не видя в темноте  клевет
Её праправнуков отряд.




15
Он строил план на двадцать лет,
Учёл и взлёты, и провалы.
Купить поместье, кабриолет,
И покорить все пьедесталы.

Он рассчитал любой свой шаг,
Любой доход, любой каприз.
Он был себе и царь, и маг,
И ждал фортуны главный приз.

Но в плане не было строки
Про то, что утром в гололёд
Его поднимут с мостовой
И счёт представят за полёт.






16

Он ест пророщенную рожь,
И запивает всё водой.
На сахар смотрит, словно ёж,
Нарушивший его покой.

Он бегает по сорок вёрст,
Считает каждый свой калорий.
Его обед предельно прост:
Листик  шпината и цикорий.

И свысока глядит на тех,
Кто ест пельмени в час ночной.
Не зная, что их грешный смех
Здоровее, чем подвиг твой.





17

Он написал романа  эпос,
Где мысль глубокая текла.
Но мир к творенью не дорос,
И рукопись в столе легла.

Он создал оперу и гимн,
Симфонию для медных труб.
Но был толпою нелюбим,
И критик был ужасно груб.

Теперь он в баре пьёт вино,
И всем твердит в хмельном угаре,
Что гениям не суждено
Быть понятым в дешёвом баре.





18

Он учит жить, любить, мечтать,
И как успешным в жизни стать.
Даёт советы всем подряд,
За очень скромный гонорар.

Он на Мальдивах пьёт свой сок,
Вещая мудрость в телефон.
Мол, каждый бы добиться смог,
Когда б не ныл, а вышел вон.

Но подписчик не знает, нет,
Что весь успешный этот вид —
От папы взятый в банк билет
И бесконечный злой кредит.





19

О тонкой натуре

Его душа — хрустальный шар,
Её так просто расколоть.
Неверный взгляд — в душе пожар,
И слёз солёных цела плоть.

Он от любого пустяка
Страдает месяц или два.
Его печаль так велика,
Что вянет во дворе трава.

Но если вдруг соседский кот
Ему на тапочки нальёт,
То хрупкий шар вдруг достаёт
Из лексикона пулемёт.



20
О вечном студенте

Он пятый вуз уже сменил,
Ища призвание своё.
То химию он полюбил,
То вдруг увлёкся шитьём.

Он знает Канта, Гегеля,
И может вам за пять минут
Прочесть всю  лекцию Кита,
Пока родители несут...

Ему котлеты и компот,
И денег на «святой грааль».
А он всё ищет... Сотый  год,
И вдаль глядит в седую даль.




21


Её малютка — ангелок,
Пушистый, милый, нежный зверь.
Он лишь играет, мой дружок,
Откройте в душу вашу дверь.

Он не кусается, нет-нет,
Он просто ласку так даёт.
А этот страшный пируэт —
Он с вами в салки так идёт.

И что штанина порвалась,
И нервный тик теперь у вас —
Так это ж радость пролилась
Из этих милых, добрых глаз!




22
Он может починить утюг,
Розетку, кран и табурет.
Он — муж, спаситель и супруг,
И лучше мастера в мире нет.

Он с умным видом постоит,
Покрутит в пальцах проводки.
Потом сурово возгласит:
«Тут надо новые мозги!»

И вот уж третий год подряд
Стоит тот кран, течёт вода.
Зато все знают, как он рад
Давать советы хоть куда.






23
Он говорит: «А вот тогда
Была трава зеленее!»
И люди были хоть куда,
И нравы были понежнее.

Мороженое — просто мёд,
И фильмы — сплошь шедевры.
Не то, что нынешний народ,
Что только портит нервы.

Но если в прошлое вернуть
Его хотя б на полчаса,
Он закричит тяж;лый  путь
Без  интернета  и компа






24
«Ты можешь всё! Ты — чемпион!
Открой свой внутренний ресурс!»
Вещает с пафосом нам он,
Продав свой трёхнедельный курс.

«Дыши богатством, думай в плюс,
И визуализируй успех!»
И ты несёшь последний груз
Своих рублей под дружный смех.

А коуч, денежки собрав,
Купив себе пятнадцатый айфон,
Вдруг скажет: «Кто не смог — тот слаб.
Таков вселенский наш закон».






25

 О революционере кухонном
За чашкой чая при свечах
Он свергнет власть, царя, закон.
В его решительных речах
Пылает новый Вавилон.

Он знает, как поднять народ,
Как справедливо всё делить.
Готов идти на эшафот,
Чтоб новый, дивный мир явить.

Но вот жена ему: «Посуду
Помой, любезный, не ленись».
«Нет, — молвит он, — я делать буду
Лишь то, что возвышает ввысь!»




26

Он слушает такой музон,
Что уши вянут у кота.
Он смотрит фильм, где только стон
И чёрно-белая черта.

Он презирает ширпотреб,
Толпы примитивные вкусы.
Его кумир — горбушка хлеба,
Забытая в углу у мусорки.

И с видом знатока он вам
Промолвит, глядя в потолок:
«Вы не поймёте этот хлам,
Он слишком тонок и глубок».





27
 О вечном оптимисте


Пожар в квартире? «Как тепло!»
Ограбили? «о как легко!»
С работы выгнали? «Ну что ж,
На новый опыт ты похож!»

На всё найдёт он добрый знак,
И позитивный свой пустяк.
Он улыбается всегда,
Хоть на башке горит звезда.

И лишь в одном его печаль,
Что не понять ему никак:
За что друзья его всегда
Хотят ему заехать в глаз?




28

Он был в Париже и в Перу,
И видел Тибета восход.
И вам втирает поутру,
Что ваш огород — не курорт.

«Ах, этот воздух! Ах, закат!» —
Он фото тычет вам под нос.
И каждый, право, виноват,
Что не родился, где он рос.

Но если правду вам сказать,
То весь его культурный пласт —
Из отеля не вылезать
И пить коктейли на показ




29
О дачном воителе

Соседский куст залез на грядку —
Война! Сраженье! Армагеддон!
Он за свою родную хатку
Поставит всё, что есть на кон.

Он пишет жалобы в правленье,
Он строит козни по ночам.
И в сорняках видит знаменье
Врага, что подступает к нам.

И так проходит жизнь в боях,
В интригах, спорах до утра.
А где-то там, в других краях,
Растёт картошка на «ура».




30

Поэт сидел, скрипел пером,
Заказ исполнить торопясь.
Он рифмовал и то, и сё,
Над музой бедною глумясь.

Он троллил, сыпал соль на раны,
Писал про всех и вся подряд.
И строил хлёсткие капканы
Для тех, кто хочет прочитать.

И вот, закончив тридцать первый,
Он отложил своё перо.
И прошептал: «Какие нервы...
Пойду налью себе ситро».




 
31

Твой язычок острее, чем игла,
И слаще мёда ложь в твоих устах.
Ты сеешь слухи, что сжигают дотла
Чужую честь, развеяв  в прах.

Ты — мелкий бог в театре у теней,
Где куклы — судьбы, дёргай за шнурок!
Чем жизнь другого гаже и черней,
Тем твой мирок светлее, не так ли, дружок?

Ты шепчешь в уши яд своих речей,
И смотришь, как растёт раздор и зло.
Но помни, мастер пакостных затей,
Что от молвы ещё никто не уходил светло.

Когда-нибудь твой собственный язык
Тебя же свяжет в узел роковой.
И ты поймёшь, несчастный клеветник,
Что самый грязный слух — он был про то, какой ты злой.

32


Ты жал мне руку, глядя прямо в душу,
И клялся в дружбе до последних дней.
А за спиной готовил мне ловушку,
Из всех врагов ты оказался злей.

Ты продал всё: и верность, и доверье
За тридцать жалких, тусклых медяков.
И распахнул врагам охотно двери,
Забыв о чести и суде богов.

Теперь пируй, считай свою награду,
Надеюсь, греет душу серебро.
Но знай, что даже в огненном аду
Таким, как ты, не рады. Не добро.



И если кто-то нож тебе подставит,
Не удивляйся, это бумеранг.
Тебя твой собственный урок научит правилам,
И ты поймёшь, как жалок этот ранг.


33
Ты видишь слабость — и в глазах огонь,
Готов топтать того, кто на коленях.
Ты силу чувствуешь, сжимая ладонь,
В чужих слезах и горьких униженьях.

Тебе смешно, когда другой страдает,
Его мольба — что музыка для слуха.
Твоя душа от боли расцветает,
Как трупный цвет на выжженном лугу, сухо.

Ты думаешь, что это власть и мощь —
Пытать кота иль мучить человека?
Но ты всего лишь трус, бегущий прочь
От собственной души, пустой калека.

И в час, когда судьба тебя прижмёт,
И ты запросишь капельку участья,
Вселенная в ответ тебе зевнёт
И скажет: «Извини, какое счастье».



34


Ты носишь в сердце список всех обид,
И каждый день его перечитаешь.
Твой разум только местью и кипит,
И планы козней в голове ваяешь.

Ты ждёшь годами, точишь свой кинжал,
Чтоб в спину друга верного вонзить.
Ты позабыл, о чём ты горевал,
Но помнишь твёрдо: надо отомстить.

Ты роешь яму для врага усердно,
Не замечая, что стоишь на дне.
И тратишь жизнь свою на это бедно,
Сгорая в мелочном, пустом огне.

Когда свершишь свой план, упившись кровью,
Взгляни вокруг — а ты совсем один.
Ты отомстил. Ну что ж, тебя с любовью
Поздравит только дьявол-господин.


35
Когда кричат, ты прячешься за спины,
Когда зовут на бой — ты вдруг оглох.
Твои поступки жалки и невинны,
Как лепет агнца, что завидел волков.

Ты мастер в том, чтоб вовремя исчезнуть,
И в том, чтоб с сильным быть всегда «за».
Готов в любую пропасть даже в бездну
Столкнуть того, кто не успел сказать «аза».

Ты предаёшь, но не со зла, о нет!
А просто потому, что страшно очень.
Ты держишь нос по ветру много лет,
И позвоночник твой непрочен.

Живи, дрожи, ищи, кто посильней,
Чтоб спрятаться за ним от бури снова.
Ты не боец, ты просто тень людей,
Пустое, жалкое, ничтожное окова.




36

Твой голос — мёд, слова твои — елей,
Ты каждому споёшь, что он — герой.
Ты самый гибкий в мире из людей,
Готовый ползать пред любой горой.

Ты хвалишь платья, ум и красоту,
Хоть видишь бабу-ягу пред собой.
Ты чуешь выгоду за версту,
И за неё готов на всё, любой ценой.

Ты думаешь, что хитрость — это ум,
И что никто не видит твой расчёт?
Но от твоих медоточивых дум
Всех окружающих уже тошнит и рвёт.

Лижи сапог, пока он наверху,
Но помни, льстец, простую аксиому:
Когда сапог тот канет в чепуху,
Тебя пинком отправят к другому.







37
Твой лексикон — помойная канава,
Где плавают ошмётки грязных слов.
Ты думаешь, что в этом твоя слава,
Что ты брутален, дерзок и суров?

Ты сыплешь матом, как из автомата,
На женщин, стариков и на детей.
Твоя душа убога и небогата,
Раз нет в ней места для других речей.

Ты хочешь выглядеть крутым и смелым,
Но брань твоя — лишь признак пустоты.
Ты просто шут в наряде обветшалом,
Что прячет страх за эти вот  понты.

И сколько б грязи ты ни лил на свет,
Ты пачкаешь себя, а не другого.
Ведь в арсенале у тебя, мой друг, нет
Ни одного приличного слова.


38



Ты с постным ликом судишь всех подряд
За прегрешенья, страсти и пороки.
Твои глаза так праведно горят,
Когда ты всем преподаёшь уроки.

Ты — образец морали, столп святой,
Ты знаешь точно, как всем надо жить.
Но за твоей парадной чистотой
Такая грязь, что страшно ворошить.

Ты ночью предаёшься всем грехам,
Что днём так яростно и громко осуждаешь.
И ставишь свечку в храме по утрам,
Как будто этим душу отмываешь.


Но Бог не глуп, и люди не слепы,
И все давно смеются за спиною.
Твои моральные столпы —
Картонный хлам, набитый трухою.



39



Ты давишься, но ешь чужой кусок,
И руку тянешь к той последней крошке.
Твой главный бог — набитый кошелёк,
А совесть спит в обнимку с кошкой.

Тебе всё мало, мало, мало, мало,
Хоть треснут сундуки от серебра.
Ты хочешь, чтоб тебе принадлежало
Всё то, что было создано вчера.

Ты удавиться рад за полкопейки,
И брата в рабство за пятак продашь.
Твои мечты и мысли очень мелки:
«Как бы ещё чего-нибудь украсть?».

И ты умрёшь на золотой перине,
Один, как перст, в холодной тишине.
И черви скажут: «Ну и жмот был, ныне
Он даже нам достался по цене».


40
Ты ищешь волос на чужом плече,
И в каждом взгляде видишь ты измену.
Твой мозг горит в мучительном огне,
И ты готов крушить родные стены.

Ты — сыщик, прокурор, палач и судья,
Ты телефон читаешь под подушкой.
Твоя любовь — не песня, а бадья
С отравленной и кислою волнушкой.

Ты думаешь, что это страсть кипит?
О нет, мой друг, в тебе говорит страх.
Твой мелкий собственник в душе сидит
И превращает вашу жизнь в прах.

Ты так боишься потерять своё,
Что душишь сам любовь своей рукою.
И скоро убежит от тебя твоё,
Чтоб обрести свободу и покой.

41


Когда сосед сломал себе ногу,
Твоя душа от радости поёт.
Ты шепчешь: «Слава, слава богу!»,
«Так этому ослу по жизни и идёт!».



Чужое горе — для тебя бальзам,
Чужая боль — приятная щекотка.
Ты улыбаешься чужим слезам,
И в этом вся твоя убогая находка.

Ты сам — ничто, пустышка, ноль без палки,
И потому так радуешься ты,
Когда другие падают с скакалки
И разбивают вдребезги мечты.

Но мир — он зеркало, запомни, милый.
Когда ты сам окажешься в беде,
Вселенная с ехидною ухмылкой
Помашет ручкой  скажет: «Ну ты где?».







41
Когда сосед сломал жигульную  карету,
Иль промочил в грязи свой фрак,
Ты шепчешь: «Славно! Ждал я это!»,
Скрывая радостный кулак.

Чужой провал — бальзам для духа,
Чужая боль — нектар и мёд.
И нет прекрасней в мире слуха,
Чем слышать, как другому не везёт.

Так и живёшь, в тени чужого горя,
Считая беды, как монеты впрок.
Но помни, с горькой долей споря,
Что и твой крах уже недалеко.
42
Ты смотришь на мир с высоты Олимпа,
Как будто из мрамора высечен сам.
Любая беседа с тобою — попытка
Достать до твоих пресвятых небесам.

Твой нос задран так, что не видно дороги,
И в лужу шагаешь с осанкой царя.
Вокруг лишь глупцы, чернь, паяцы, убогие,
Что созданы все для тебя одного, не зря.

Но помни, гордец, в своём малом величье,
Что жизнь — колесо, и капризен финал.
И тот, кто сегодня в невзрачном обличье,
Завтра толкнёт твой пустой пьедестал.

  43
Эгоисту
Вселенная сжалась до точки одной —
До кончика носа, что гордо торчит.
Весь мир — это сцена, где ты лишь герой,
А прочим массовка досталась навзрыд.

«Мне!», «Для меня!» — вот и весь лексикон,
И зеркало — лучший твой друг и собрат.
Ты сам для себя и судья, и закон,
И каждый тебе чем-то вечно богат.

Но в мире зеркал одиноко и пусто,
Когда отраженье — единственный гость.
И в сердце твоём вместо пламенных чувств
Лежит лишь холодная, ржавая кость.

44


Тебе отдали сердце, время, силы,
И помогли взобраться на утёс.
Но ты забыл, едва покинул вилы,
Кто в гору на себе твой тяжкий воз унёс.

«Я сам всего добился!» — твой девиз.
Добро других — лишь временный каприз.
Ты примешь помощь, словно дань с раба,
А после скажешь: «То моя судьба!».




Но память — вещь коварная, мой друг.
Когда споткнёшься, замыкая круг,
Увидишь лишь пустые лица тех,
Чью помощь ты когда-то счёл за смех.


45

Когда кричат «Вперёд!», ты ищешь щели,
Чтоб спрятать тело в тишине и мгле.
Твои герои — те, что уцелели,
Отсиживаясь в норке, на земле.

Любое мненье — флюгер в чистом поле,
Куда подует, то и говоришь.
Ведь лучше жить в безропотной неволе,
Чем, правду крикнув, нарушать престиж.



И так живёшь, бесцветный и безликий,
Боясь и тени на своём пути.
Но самый страшный в мире ужас дикий —
Однажды смелость в зеркале найти.


46
Твой бог — блестящий золотой кругляш,
Твой храм — сундук, набитый до отказа.
Ты ради денег входишь в дикий раж,
И совесть спит под действием приказа.

Друзей меняешь на тугой мешок,
Любовь и честь — на выгодную сделку.
Души твоей иссохший корешок
Не стоит и потёртой рукоделки.

Ты копишь, копишь, прячешь под замок,
Теряя сон от страха и заботы.
Но в смертный час, когда итог жесток,
С собой не взять ни цента от работы.

47


Ты жаждешь власти, как вампир — крови,
Чтоб управлять, повелевать, решать.
И в каждом взгляде ищешь знак любви
К той силе, что смогла тебя поднять.

По головам шагаешь, как по плитам,
К заветной цели — трону своему.
Все судьбы для тебя — открытые кредиты,
Чтоб укрепить державную тюрьму.

Но помни, властелин, на пике славы,
Что трон твой хрупок, как апрельский лёд.
И те, кто пел тебе вчера осанны,
Завтра отправят голову на эшафот.



48
Минутный всплеск, услада для очей —
Вот всё, что ищет твой голодный дух.
Ты раб своих капризов и речей,
Что слаще мёда для прелестных ух.

Сегодня — страсть, вино и кутежи,
Забыться в неге, утонуть в грехах.
А завтра — пустота на дне души
И горький пепел на твоих губах.

Ты ищешь рай в объятиях земных,
Меняя чувства, как перчатки, в спешке.
Но в этой гонке удовольствий злых
Ты сам становишься разменной пешкой.






49
Цинизм
На всё святое — едкая ухмылка,
На доброту — презрительный кивок.
Твоя душа — разбитая копилка,
Где вместо злата — мусор и песок.

Любовь — лишь химия, а дружба — сделка,
И в каждом подвиге — корыстный интерес.
Ты видишь мир сквозь узенькую щелку,
Где правит бес, а ангел в ней исчез.

Смеёшься громко над чужою верой,
Считая свой удел превыше всех.
Но страшно жить с душою серой-серой,
Где самый искренний твой спутник — едкий смех.





50
«Авось пройдёт!» — твой главный аргумент,
Когда ты в пропасть делаешь свой шаг.
Ты презираешь всякий постамент,
Считая умных за своих врагов.

Сначала делать, после — сожалеть,
Вот кредо жизни, полное огня.
Легко чужой совет преодолеть,
Свою лишь глупость на коне гоня.

И пусть твой путь усеян синяками,
Разбитым лбом и дырами в штанах,
Ты горд собой и машешь кулаками:
«Зато не скучно жить в моих мирах!»






51
Зачем читать мудрёные тома,
Когда и так всё ясно, без сомнений?
В твоей пустой, но светлой голове
Нет места для терзаний и мучений.

Любой учёный для тебя — чудак,
Любой совет — пустая болтовня.
Ты с гордостью несёшь свой светлый мрак,
Весь мир в своей теории виня.

И в споре ты непобедим, о да!
Ведь факты — пыль для твоего ума.
Блажен, кто счастлив в неведении всегда,
Пока не рухнет на него тюрьма.






51

Пусть все кричат, что перед ним стена,
Ты будешь биться в стену лбом упрямо.
Ведь правота тебе одним дана,
А все вокруг — актёры в глупой драме.

Неважно, прав ты или нет давно,
Свернуть с пути — признать свою ошибку.
Уж лучше рухнуть с лошадью на дно,
Чем подарить врагам свою улыбку.

Так и стоишь, как памятник себе,
Назло ветрам, дождям и здравой мысли.
И в этой героической борьбе
Все шансы на успех давно прокисли.





52

Чёрная кошка — к ужасной беде,
Соль рассыпаешь — жди криков и ссор.
Ты видишь знаменья повсюду, везде,
И каждый твой шаг — это приговор.

Не вынес ведро, не побрился во вторник,
Боишься зеркал и пустых колыбелей.
Твой мир — это тёмный, запутанный сборник
Примет, запретов и страшных поверий.

И так ты живёшь, в постоянном испуге,
Боясь своей тени и скрипа доски.
А жизнь пролетает в замкнутом круге
Из глупой боязни и смертной тоски.





53
Твой рот живёт отдельною судьбой,
Ему не нужно мыслей для начала.
Он сыплет речи шумною гурьбой,
Чтоб тишина случайно не настала.

О чём сказать, неважно, был бы звук,
Секрет, молва, пустые рассужденья.
Ты лучший враг и самый худший друг,
Источник сплетен, смуты и волненья.

И собеседник твой давно уж сник,
Мечтая лишь о вате для ушей.
Но твой словесный бурный материк
Всё извергает тысячи речей.






54
Тебе нет дела до своей души,
Но страшно нужно, кто с кем спит и ест.
Ты в замочные скважины спешишь,
Ища для сплетен лакомых невест.

Чужое горе, радость и бельё —
Вот пища для твоего ума.
Ты знаешь про соседей всё-всё-всё,
Про самого себя не зная ни шиша.

И жизнь проходит в суете чужой,
В подглядывании, слухах, шепотке.
Ты вечный зритель, вечный понятой
На чьей-то личной, выцветшей доске.






55

Ты судишь всех с высот своих моральных,
В чужом глазу соринку разглядев.
И в списках безупречно-идеальных
Себя вписал, других преодолев.

Тот слишком глуп, а этот слишком волен,
Тот беден, значит, пьяница и вор.
Ты каждым встречным вечно недоволен,
И для любого есть свой приговор.

Но вглядываясь в пятна на чужих,
Своей души не видишь черноты.
И в мантиях судейских и святых
Скрываешь бездну личной пустоты.





56
Тебя выводит из себя любая малость:
Не так сидят, не так стучат, не так поют.
В душе твоей кипит такая ярость,
Как будто черти там котлы куют.

Любая муха — повод для скандала,
Любой вопрос — причина для войны.
Терпенья в тебе не было сначала,
И нервы до предела взведены.

И все вокруг стараются быть тише,
Чтоб не попасть под твой горячий нрав.
А ты сидишь, нахохлившись, как мыши,
И ищешь, кто сегодня неправ.






57

Ты носишь в сердце ледяной осколок,
И греешь душу пламенем вражды.
Твой каждый день и горек, и недолог,
Ведь в нём нет места для простой мечты.

Ты ненавидишь всех — за смех, за слёзы,
За то, что дышат, ходят и живут.
Твои слова — колючие занозы,
Что в души ближних яд свой вечно льют.

Но этот яд, что ты хранишь для мира,
В тебе самом сжигает всё дотла.
И в центре твоего пустого пира
Сидит лишь ненависть, черна и зла.





58

С улыбкой ангела и взглядом херувима
Плетёшь ты сети из искусной лжи.
Твоя душа для всех неразличима,
В ней яд и лесть легли на виражи.

Ты в спину нож вонзишь, подав при этом руку,
И очернишь, поклявшись помогать.
Ты дружбу превращаешь в злую муку,
И любишь свысока за всем наблюдать.

Но мир интриг — опасная трясина,
И в паутине, что для всех сплелась,
Однажды ты, как жалкая скотина,
Увязнешь сам, своей же ложью давясь.





59
Ударить слабого, солгать тому, кто верит,
Предать того, кто другом называл.
Твоя душа не знает иных мерил,
Чем те, что низкий ум надиктовал.

Ты ищешь выгоду в чужом несчастье,
И сеешь смуту ради мелочей.
Ты — раб своей минутной, жалкой страсти,
И с каждым днём становишься ничей.

И пусть сегодня ты в почёте, в силе,
За счёт других устроив свой уют,
Но помни: подлецов всегда в могиле
Лишь камни и презрение ждут.






60

Зачем стучаться, если можно влезть?
Зачем просить, коль можно просто взять?
Твоя броня — бесстыдство, а не честь,
И совесть ты давно отправил спать.

Без очереди, без стыда и спроса,
Ты прёшь вперёд, как бронепоезд, в дым.
Решая все житейские вопросы
Одним напором наглым и прямым.

И люди в страхе пред тобой смолкают,
С твоей натурой не желая спорить.
Они не знают, просто не вникают,
Что наглеца лишь вилы  взад могут устроить.





61
Твоё «спасибо» — это «дай ещё»,
Твоё «простите» — «сам дурак, смотри».
Ты грубостью прикрыт, как плащом,
И нет ни капли вежливости внутри.

На вежливое слово — только рык,
На доброту — презрительный плевок.
Ты к человеческой культуре не привык,
И твой язык отточен и жесток.

Ты думаешь, что хамство — это сила,
И в нём твоя особая броня.
Но это лишь убогая могила,
Где похоронен  ты  внутри себя.






62
Тебе не мил ни белый свет, ни солнце,
Всё в мире поводы для ворчания даёт.
Ты смотришь в чисто вымыто оконце
И видишь пыль, что в воздухе плывёт.

Обед невкусен, день ужасно жарок,
Сосед шумит, а дети — саранча.
Твой каждый вздох — как тягостный подарок,
Что ты швыряешь миру сгоряча.

И так проходит жизнь в сплошном брюзжании,
Ты пилишь всех, кто рядом есть живой.
Но в этом вечном, нудном состоянии
Ты пилишь лишь себя, мой дорогой.






63
Хочу — не знаю что, подай — не знаю то,
И всё не так, и всё опять не эдак.
Надел не то пальто, принёс не тот цветок,
И мир вокруг изрядно тебе вреден.

Твои желания — буд-то  дым летучий,
Меняются сто раз за полчаса.
Ты сам себя капризами замучил,
И ждёшь, что совершатся чудеса.

Но мир не будет под тебя сгибаться,
И вечно дуться — право, моветон.
Пора бы с облаков уже спускаться
И слушать жизни здравый камертон.






64
Сегодня клялся в вечной дружбе ты,
А завтра ищешь выгоды с врагом.
Твои слова и все твои мечты
Живут одним, но очень кратким днём.

Меняешь мнения, как франт перчатки,
Идеи, чувства, цели и пути.
Твоя душа играет с миром в прятки,
Пытаясь суть свою не обрести.

И в этой смене бесконечных масок
Ты потерял себя давным-давно.
Твой мир непрочен, пуст и не прекрасен,
Как в сите, где у дна большое дно.






65
«Не я!», «Не видел!», «Это не ко мне!» —
Вот твой ответ на все грехи и беды.
Ты вечно в стороне, наедине
С сознанием своей святой победы.

Чужие плечи — лучшая опора
Для груза дел, что на себя не взвалишь.
Ты мастер лжи, интриги, уговора,
Когда от обязательств удираешь.

И так порхаешь, лёгок и свободен,
Считая, что обвёл судьбу вокруг перста.
Но от себя уйти ты не способен,
И от души, что абсолютно  так  пуста.






66
Пустить на ветер годовую ренту,
Пропить за вечер дедовский сундук.
Ты любишь жить по яркому моменту,
Не признавая бедности и мук.

Сегодня — пир горой, И сиреты, слуги,
А завтра — ни гроша за пазухой пустой.
Твои друзья — минутные подруги,
Что рядом, лишь пока течёшь  рекой.

Ты соришь золотом, не зная счёта,
Считая это широтой души.
Но это просто глупая работа
По превращению жизни в миражи.






67

Ты спишь на золоте, но ешь сухие корки,
И носишь фрак, что дед ещё носил.
Твои мечты и радости так горьки,
Ведь тратить деньги не хватает сил.

На каждый грош найдётся оправданье,
Зачем его хранить, а не пускать.
Ты превратил всю жизнь в одно страданье
О, таилось только  душу  потерять.

68


Надев на всё свой взор стеклянный,
Вы выше суетных забот.
Для вас и гений — гость незваный,
И целый мир — наоборот.


Презреньем лечите вы скуку,
Мол, «недостойны, мелюзга».
Протянут вам с надеждой руку —
В ответ лишь хмыкнет госпожа.

Но помните, в своём величье,
Когда туман застелет взгляд,
Что жизнь, меняя вам обличье,
Вернёт презрение стократ.

69

Вы — пуп земли, венец творенья,
А прочие — лишь фон пустой.
Свои ничтожные сомненья
Вы топчете стальной пятой.

Зачем вам слушать чьи-то речи?
Ведь истина у вас в крови!
Вы сами взгромозгли на плечи
Тот груз божественной любви.

Но как смешон надутый парус,
Когда штурвала в трюме нет.
Однажды ваш исчезнет статус,
И лопнет мыльный ваш портрет.


70



В бокал надменной правоты
Вы щедро льёте безразличье,
Считая мелкой суетой
Чужое горе и величье.

Надев цинизма монокль-лёд,
Вы мир вокруг приговорили.
Вам кажется, что ваш черёд
Быть тем, кого боготворили.

Но в этом царстве пустоты,
Где пренебречь — всему основа,
Вы лишь заложник слепоты,
Что не услышит правды слова.


71

Ты ищешь в жизни лишь одно — усладу,
Минутный всплеск, пьянящий карнавал.
И душу ставишь за одну отраду,
Чтоб миг спустя понять, что всё продал.


Ты веру высмеял, любовь унизил,
Назвав всё это слабостью пустой.
Ты мир до формул низменных понизил,
Но что осталось за твоей спиной?



Ты мчишься, не смотря себе под ноги,
Крича: «Судьба, попробуй, догони!»
Но все твои безумные дороги
Ведут к обрыву, как ты ни крути.


Так вьётся змей пороков бесконечных:
Трус копит злато, циник жаждет сил.
И в этих играх глупых, скоротечных
Лишь тот, кто чист душой, познает мир.
72

Ты выпил доброту, как чашу мёда,
И, осушив, отбросил черепок.
Забыта помощь прошлого похода,
Едва ты пересёк чужой порог.

Как плющ, ты обвиваешь ствол могучий,
Чтоб к солнцу тянет он тебя всего.
Но, укрепившись, душишь ствол скрипучий,
Не помня, кто был жизнью для него.


Тебе отдали хлеб в лихую зиму,
Последний уголь бросили в камин.
Теперь ты смотришь свысока и мимо,
Как будто в мире ты всегда один.

«Спасибо» — слово стёрлось в лексиконе,
Оно как будто жжёт тебе язык.
Ты в самолюбования законе
К чужой заботе вовсе не привык.

73
Когда звучит набат, зовущий к бою,
Ты ищешь тень, чтоб спрятаться в углу.
Твой главный страх — остаться сам собою
И дать отпор вселенскому числу.




Ты — тень чужих, бесформенное эхо,
Готовый лечь под сапогом любым.
Твоя покорность — жалкая утеха,
Чтоб только быть невидимым, немым.


Промолчать, когда неправду славят,
Кивать, когда тиран вершит свой суд.
Такие души в тине ад оставят,
Где черви их безропотность грызут.

Ты так боишься сделать шаг неверный,
Что замер камнем посреди дорог.
И жизнь прошла, пустой и суеверной,
А ты и вздохнуть смелости не смог.
74
Ты строишь крепость из монет блестящих,
И каждый звон тебе милее лир.
Но в стенах этих, холодом разящих,
Ты одинок и проклят на весь мир.


Ты взвешиваешь дружбу на весах,
Где гирями — лишь выгода и лесть.
И видишь только цифры в небесах,
Забыв про совесть, верность или честь.


Душа твоя — заржавленный сундук,
Где чувства сгнили, превратившись в прах.
Ты слышишь только денег мерный стук,
И он рождает в сердце вечный страх.


Ты служишь идолу из серебра,
Он съел твой смех, твой сон и твой покой.
И сколько б ни скопил себе добра,
Уйдёшь из мира с праздною рукой.




75
Ты хочешь быть вершителем судеб,
Движеньем пальца рушить и творить.
Но власть — наркотик, горький, едкий хлеб,
Что заставляет о себе забыть.


Идти по головам — твоё уменье,
Ступать по дружбе, словно по ковру.
Ты жаждешь только преклоненья,
И лесть поёшь, как песню поутру.


На троне сидя, видишь лишь рабов,
Не замечая преданных друзей.
Ты сам себя заковываешь в ров,
Наполненный жестокостью своей.




Но помни: чем сиятельней твой трон,
Тем глубже пропасть под его столпом.
И тех, кто пел тебе хвалу, — легион,
Пойдут на штурм, чтоб свергнуть напролом.

76

Ваш позвоночник так эластичен,
Что узел можно завязать.
Ваш взгляд собачий, рабский, личный
Готов любую мысль лизать.

Вы — тень начальника, не боле,
Простой кивок — уже экстаз.
Вам не нужна своя и воля,
Пока есть тот, кто кормит вас.

И в зеркале, сгибаясь вдвое,
Вы шепчете самим себе,
Что это — место неземное,
Быть тряпкою  для  ног  везде
 76
«Мы все умрём!» — ваш вечный клич,
От сквозняка до метеорита.
Для вас и чих, и мелкий сдвиг —
Начало страшного визита.

Вы строите из страха дом,
Где каждая пылинка — бомба.
И кормите свой мозг сырой
Тревогой из катакомбы.

Так и живёте, трепеща,
Что мир вот-вот взорвётся с треском.
А он стоит, назло крича,
Под вашим паникёрским блеском.




.

77

Вам всё равно, что ад, что рай,
Что дождь идёт, что солнце светит.
Хоть мир сгорит дотла — пускай,
Душа на это не ответит.

Лежать в пыли — вот ваш удел,
Смотреть в пустой узор настенный.
Эх  даже встать не захотел,
Когда сломались в доме стены.

И если спросят: «Как дела?»,
Ответ ваш будет неизменен:
«Никак. Душа давно ушла,
Оставив тело в мягком плене»,







78
Горит сосед, а вам покой дороже,
Вы задёрнули плотнее шторы.
Ведь крики за стеной не потревожат
Ваши глубокомысленные споры.

Вам наплевать на слёзы и на беды,
На тех, кто тонет, и на тех, кто просит.
Вы в панцире своей живёте неги,
Который ветер перемен не сносит.

Но в час, когда беда за вами явится,
И вы начнёте звать кого-то всуе,
Вселенная в ответ лишь усмехнётся —
Она у вас взяла уроки равнодушия.





79
Вы дружбу мерите в каратах,
А совесть — в толщине купюр.
И в ваших мыслях небогатых
Лишь звон монет да скрип фактур.

Любовь для вас — удачный вклад,
Где чувства — лишь процент по сделке.
Вы даже солнце были б рады,
Продать его на барахолке.

И в рай войдёте, если только
Там примут взятку у ворот.
Но скажут вам: «Душа-то сколько
Вам принесла за этот год?»





80
Вы — ходячая инструкция
К самым скучным в мире снам.
Ваша каждая конструкция
Навевает скуку нам.

Вы способны час рассказывать,
Как сушили свой носок.
И умеете доказывать,
Что песок — это не сок.

С вами даже смех зевает,
И веселье хочет спать.
Вас увидев, жизнь сама желает
Книжку молча почитать.

81
Вы — как репейник на штанах,
Как муха в комнате без окон.
Вы сеете неловкость, страх,
И нервный тик, и тяжкий ропот.

Вы в дверь войдёте и в окно,
Проникнете в любую щелку.
Вам вежливо твердят «нет», но
Вы слышите лишь «жди, пострел-ка».

И даже если вас послать
В далёкий путь, в края глухие,
Вы умудритесь там догнать,
Спросив: «А мы куда спешили?»



82

Вам кот мурлычет — ищет выгод,
Собака ластится — шпион.
И каждый вздох, и каждый выдох
Для вас — коварнейший закон.


В улыбке видите оскал,
В подарке — бомбу с таймером.
Вы б даже ангела пытали,
Чтоб он признался в злом намерении.

И так живёте, день за днём,
В осаде собственных фантазий.
Кругом враги, и всё вверх дном,
И даже стул ваш — вражий лазутчик.


83
Вам показалось, что косой
Взглянул на вас вон тот прохожий.
И вы всю ночь не спите, злой,
Себя терзая мыслью схожей.

Вам в каждом шёпоте — укор,
В молчанье — заговор ужасный.
Вы слышите зловещий хор
В простой беседе, безучастной.

Вы — режиссёр и сценарист
Драмы, где вы — герой гонимый.
А мир вокруг — статист,
Что смотрит на вас... но чаще мимо.

84
Вы днём — святоша, образец
Морали, чести, благородства.
А ночью — истинный хитрец,
Мастер интриги и притворства.

Вы слёзы льёте о чужом
Несчастье, пряча смех в ладони.
И зажигаете огнём
Тот дом, что сами же хороните.

Вы — актёр в театре бытия,
Где маска приросла так крепко,
Что вы и сами, верю я,
Забыли, кто вы, человек ли
85.
Вы родились уже с усталостью
От будущих великих дел.
И с восхитительной наглостью
Свой диван сделали уделом.

Любое действие для вас —
Насилие над тонкой натурой.
Вы отложили на «сейчас»
То, что не сделаете и утром.

И если б лень была валютой,
Вы б стали сказочным богачом.
Но вы лежите почему-то
Всё на диване, голышом.






86
Вы — новостной канал ходячий
Про беды, слухи и раздор.
Вы знаете, кто был незрячим,
А кто вчера украл забор.

Чужие тайны — ваш десерт,
Секреты — главное из блюд.
Вы — самый преданный адепт
Секты «А что там люди врут?».

Но о себе — ни слова, нет.
Ведь ваша жизнь пуста, как фантик.
И вы живёте сотни лет
Лишь в пересказах чужих романтик.






87
Вы в зеркалах живёте дольше,
Чем в мире суетном, земном.
И любите себя всё больше
С прошедшим каждым днём и сном.

Любой комплимент — бальзам для слуха,
Любая критика — кинжал.
Вы — памятник святого духа,
Что сам себя и изваял.

И если мир исчезнет вдруг,
Вы не заметите потери,
Пока есть отраженье, друг,
В закрытой вами наглухо двери.

88
Вы за копейку удавиться
Готовы, право, без прикрас.
И вам ночами часто снится
Непроиндексированный запас.

Вы делите пирог на части,
Где ваша — девяносто девять.
И в этом видите вы счастье,
И в этом можете преуспеть.

Вы — царь горы из барахла,
Что вам не нужно, в общем-то.
Душа от алчности сгнила,
Но вам плевать, ведь всё оплачено.

89
Вы — мастер тактики отступления,
Герой несделанных шагов.
Вы избегаете сражения,
Ещё не видя и врагов.

Ваш главный принцип — «как бы чего»,
Ваш лозунг — «я тут ни при чём».
Вы тенью прячетесь за всё,
Что защитит вас, как щитом.

И в тишине своей норы
Вы мните себя стратегом тонким.
Но вы — лишь лист, что до поры
Дрожит на ветке слабой, ломкой.

90
Вы носите обиды груз,
Как черепаха — тяжкий панцирь.
Любой косой, нелепый вкус
Вонзается, как острый ланцет.

Вы помните, кто в пятом классе
Вам не дал ластик пожевать.
И в этой мрачной, вязкой массе
Вам так приятно утопать.
91
Ваш мозг — архив, где в папках пыльных
Лежат счета за все грехи.
Для всех обидчиков бессильных
У вас готовы черновики.

Вы не прощаете, но ждёте,
Когда удобный час придёт,
Чтобы с улыбкой, как в расчёте,
Вернуть и боль, и горький мёд.



92
Ваш комплимент острей кинжала,
Ваш смех — как яда сладкий мёд.
Вы жалите всегда, где ждало
Души простое существо.

И в каждой бочке благодати
Найдётся ложка дёгтя с вас.
Вы — гений колкости, приятель,
Что гасит свет счастливых глаз.





93
Вы сеете слова-колючки,
Чтоб кто-то больно наступил.
И ждёте в стороне, за тучкой,
Чтоб он от боли завопил.

Ваш комплимент — змеи укус,
Пропитанный незримым ядом.
У вас особый, тонкий вкус
Пытать людей всего лишь взглядом.

И нет вам большего блаженства,
Чем видеть, как чужой успех
От вашего «доброжелательства»
Вдруг превращается во грех.





94
«Какой талант!» — кричите вы,
Тому, кто бездарь по природе.
Слова похвальные мертвы,
Убиты в вашем огороде.

Вы так «любезны» и так «милы»,
Что хочется бежать безмолвно.
Вы мастер едкой, злобной силы,
Что бьёт особенно больно.

Ваш юмор — это эшафот,
Где жертва верит в оправданье.
Но вы — палач, и ваш черёд
Вершить словесное терзанье.






95
Вы пьёте кофе из особой чашки,
Чтоб подчеркнуть свой редкий вид.
Простые смертные — букашки,
Чей вкус вульгарен и избит.

Вы говорите о высоком,
О том, что смертным не понять.
И в одиночестве глубоком
Привыкли сами себя чтить.

Но ваш хрустальный, дивный мир
Боится сквозняка простого.
Вы — лишь пузырь, пустой внутри,
Надутый от высокомерия пустого.





95
Вы пьёте кофе из особой чашки,
Чтоб подчеркнуть свой редкий вид.
Простые смертные — букашки,
Чей вкус вульгарен и избит.

Вы говорите о высоком,
О том, что смертным не понять.
И в одиночестве глубоком
Привыкли сами себя чтить.

Но ваш хрустальный, дивный мир
Боится сквозняка простого.
Вы — лишь пузырь, пустой внутри,
Надутый от высокомерия пустого.






96
Вы ходите, как падишах,
Чей трон — потёртый табурет.
И в ваших собственных глазах
Вас в целом мире лучше нет.

Любое дело вам по силам,
Любой вопрос для вас пустяк.
Вы — гений, что взирает свысока
На серый, неумытый мрак.

Но стоит ветру чуть подуть,
Срывая маску с короля,
Как все увидят вашу суть —
Простого мыльного пузыря.






97
Вы к незнакомцу — сразу «брат»,
И хлопаете по плечу.
Вы сокращать дистанцию рад,
Крича: «Да ладно, не ворчу!».

Чужие вам границы — вздор,
Пустая выдумка и блажь.
Вы лезете в любой разговор,
Входя в какой-то дикий раж.

Но эта «простота» — лишь хамство,
Прикрытое улыбкой лживой.
Душевное пустое пьянство,
Навязчивое и крикливое.






98
Вы говорите не слова —
Вы изрекаете скрижали.
И ваша речь едва жива
От напыщенности и печали.

Вы даже в булочную, верьте,
Идёте, как на эшафот.
Страдаете о жизни, смерти,
Пока кассир вам сдачу ждёт.

Любая мелочь — это драма,
Трагедия вселенских сил.
Вы — автор пьесы, где упрямо
Весь мир вам рукоплескать забыл.







99
В своём кругу вы — царь и бог,
Не терпите чужих суждений.
Любой, кто возразить бы мог,
Записан в «глупый» без сомнений.

Есть ваше мненье, и есть прах,
Что остальные произносят.
И в ваших маленьких мирах
Пощады никогда не просят.

Вы — повелитель мелочей,
Хозяин сломанного крана.
И нет на свете вас главней
В пределах вашего дивана.







100
Вы строите свой личный ад,
Где каждый шаг под вашим взором.
И каждый вам отчёту рад,
Чтоб не навлечь беду с позором.

Вы душите своей «заботой»,
Сплетая клетку из любви.
И называете работой
Контроль, что у рабов в крови.

Вы — страж тюрьмы, что сами сшили,
И в ней же главный вы жилец.
Вы всех свободных задушили,
Но и себе сплели венец.




101
В своём кругу вы — царь и бог,
Не терпите чужих суждений.
Любой, кто возразить бы мог,
Записан в «глупый» без сомнений.

Есть ваше мненье, и есть прах,
Что остальные произносят.
И в ваших маленьких мирах
Пощады никогда не просят.

Вы — повелитель мелочей,
Хозяин сломанного крана.
И нет на свете вас главней
В пределах вашего дивана.




102
Вы строите свой личный ад,
Где каждый шаг под вашим взором.
И каждый вам отчёту рад,
Чтоб не навлечь беду с позором.

Вы душите своей «заботой»,
Сплетая клетку из любви.
И называете работой
Контроль, что у рабов в крови.

Вы — страж тюрьмы, что сами сшили,
И в ней же главный вы жилец.
Вы всех свободных задушили,
Но и себе сплели венец.




103
Ваш флаг — единственно достойный,
Народ ваш — лучше всех других.
А мир вокруг — такой убогий,
Состоит из чужих и злых.

Вы пьёте квас и бьёте в грудь,
Гордясь величьем до небес.
И вам неведом верный путь,
Где правит ум, а не злой бес.

Но ваша гордость — лишь химера,
Прикрытие для пустоты.
И в ней одна лишь только вера —
Что всех умнее в мире вы.




104
Есть только чёрное и белое,
Полутонов для вас не счесть.
Есть ваше дело — дело смелое,
И вражья пагубная лесть.

Вы за идею рвёте глотку,
Готовы на костёр послать
Того, кто вашу веры лодку
Посмел хоть в чём-то упрекать.

Но слепота — плохой советчик,
А ярость — спутница глупца.
И ваш огонь, что был так вечен,
Сжигает вас самих с лица.





105
Есть книга, где даны ответы
На все вопросы бытия.
И все другие мненья, светы —
Лишь ересь, глупость, болтовня.

Вы цитатами, как плетью,
Стегаете любой живой ум.
И мысль, что пронеслась столетьем,
Для вас — лишь посторонний шум.

Вы заперлись в своей темнице
Из старых, непреложных правил.
И мир на выцветшей странице
Давно уж ваш мирок оставил.




106
«Так делали отцы и деды!» —
Ваш главный довод в споре злом.
Вам чужды новые победы,
Вы держитесь за старый хлам.

Любой прогресс для вас — угроза,
Любая свежесть — ересь, бред.
И ваша жизненная проза
Не изменилась сотню лет.

Вы, как в футляре, в прошлом скрылись,
Боясь взглянуть на новый день.
Но вы не верность сохранили,
А лишь свою постыдну  лень.







107
Вы — флюгер, что поймает ветер,
Куда подует большинство.
На всём на белом свете
Вам важно мненье их одно.

Своей тропы вы не имея,
Идёте стадною гурьбой.
И от себя бежать умея,
Вы так боитесь быть собой.

В толпе безликой раствориться —
Вот ваше счастье и ваш крест.
Но в серой массе серых лицах
Для личности не хватит мест.
108
Вы против всех, но лишь на сцене,
Где каждый жест — пустой каприз.
В душе вы раб, что ждёт в измене
Хозяйский кнут и сладкий приз.

Кричите громко о свободе,
Надев шутовской свой колпак.
Но при малейшей непогоде
Вы к большинству шагнёте в такт.

Ваш бунт — дешёвое позёрство,
Игра для скуки и для глаз.
И в этом жалком актёрстве
Потух огонь, что в вас не гас.





109
Вам тридцать лет, а всё ребёнок,
Что ждёт от жизни леденца.
Вы с самых бархатных пелёнок
Не повзрослели до конца.

Любой каприз — закон и право,
Любая трудность — повод ныть.
И вечно ищете забаву,
Чтоб от ответственности уплыть.

Но жизнь — не матушкина сказка,
Она сурова и проста.
И скоро слезет с детства маска,
Открыв пустые лишь места.




110
От мира серого, уныла,
Вы в башню прячетесь свою.
Где книжный прах и тлен могилы
Вам заменяют жизнь в бою.

Вы строите дворцы из грёзы,
Где нет ни боли, ни забот.
Но настоящие угрозы
Стучатся в створки ваших врат.

И в час, когда падёт оплот ваш,
Развеяв выдуманный рай,
Вы вдруг поймёте, как негож вам
Был этот выморочный край.



111
«Потом, успею, завтра, право...» —
Вы шепчете себе с утра.
И дел насущных злой отравой
Становится для вас гора.

Вы мастер тягостных отсрочек,
И в промедлении ваш бог.
Из сотен недописанных строчек
Вы не сплели и двух дорог.

Так жизнь пройдёт в пустом мечтаньи
О том, что можно совершить.
И в горьком самооправданьи
Вы будете свой век влачить.





112
Вам нужен идеал во всём,
Чтоб каждый штрих был безупречен.
Но в этом рвении своём
Вы бесконечно искалечен.

Боясь ошибки, вы стоите,
Не начиная ничего.
И в страхе вечном вы творите
Лишь культ себя же самого.

А жизнь не терпит остановок,
Она — эскиз, набросок, чернь.
И блеск всех ваших заготовок
Покроет погребенья тень.



113
Вам нужно всё или ни грана,
Полутона для вас — обман.
Вы пьёте жизнь из урагана,
Ввергая душу в свой дурман.

Иль на престол, иль на Голгофу,
Иль в грязь лицом, иль в облака.
Вы каждую свою строфу
Клеймите росчерком клинка.

Но в чёрно-белом этом мире
Теряет краски бытиё.
И вы в своей пустой квартире
Не видите порой е;





114
Вы всё отвергли с важным видом:
Любовь, и честь, и красоту.
И за своим циничным щитом
Вы прячете лишь пустоту.

Вам кажется, что вы прозрели,
Что сорван с бытия покров.
Но в этой праведной купели
Вы не нашли иных основ.

И, разрушая всё былое,
Смеясь над верой и мечтой,
Вы строите ничто иное,
Как склеп над собственной душой.



115
Минутный всплеск, услада тела —
Вот ваш единственный закон.
Душа давно оледенела,
Услышав плоти сладкий стон.

Вы ищете повсюду негу,
В вине, в еде, в чужом тепле.
Подобно жалкому побегу,
Что ищет влаги на скале.

Но насыщенье — лишь мгновенье,
За ним приходит пустота.
И в этом вечном повтореньи
Сгорает ваша красота.





116
Вы чувства мерите числом
Побед, одержанных в постели.
И за обеденным столом
Вы хвастаетесь еле-еле.

Меняя лица, имена,
Вы ищете одно и то же.
Но ваша похоть лишена
Того, что истинно дороже.

В пучине тел и суеты
Вы потеряли образ главный.
И в зеркале увидишь ты
Лишь призрак, пошлый и бесславный.

0000

117
Вы сотворили божество
Из праха, денег иль металла.
И это ваше существо
Вам солнце в небе замещало.

Вы на коленях перед ним,
Готовы всё отдать на свете.
И сладкий фимиама дым
Вас держит в золочёной клети.

Но идол ваш — всего лишь тлен,
Пустая форма, звук и слово.
И рухнет он со стен,
Оставив вас ни с чем и снова.





118
Смеяться над святыней — доблесть,
Как полагаете вы зря.
И ваша ядовита злобность
Сильней напрасного огня.

Вы топчете чужие веры,
Глумясь над тем, что дорого.
Не зная ни стыда, ни меры,
Ни смысла бытия сего.

Но в час, когда душа запросит
Опоры в жизненной борьбе,
Вас пустота к земле пригвоздит,
Что вы взрастили и в себе.





118
Смеяться над святыней — доблесть,
Как полагаете вы зря.
И ваша ядовита злобность
Сильней напрасного огня.

Вы топчете чужие веры,
Глумясь над тем, что дорого.
Не зная ни стыда, ни меры,
Ни смысла бытия сего.

Но в час, когда душа запросит
Опоры в жизненной борьбе,
Вас пустота к земле пригвоздит,
Что вы взрастили и в себе.





119
Вы имя Божие вплетаете
В свой грязный, площадной рассказ.
И сами вы не понимаете,
Как низок этот пошлый сказ.

Вам кажется, что вы смелы,
Что вы бросаете свой вызов.
Но вы лишь жалки и малы
В тени небесных, горних ризов.

И эта брань — не крик титана,
А писк испуганной души,
Что в страхе и самообмане
Спешит свой светлый лик тушить.




120
Чужое взять — простое дело,
Когда в душе погашен свет.
Вы это делаете смело,
Не видя в том ни зла, ни бед.

Копейка, рубль, судьба чужая —
Вам всё равно, что утащить.
И, руки в грязи умывая,
Вы продолжаете так жить.

Но знайте, каждая кража —
Лишь часть того, что вы крадёте
У совести своей, и даже
Покоя впредь не обретёте.


000х


121
Сплести из лжи тугую сеть,
Запутать, обмануть, прельстить.
И с жадной радостью смотреть,
Как жертва будет вам платить.

Вы — мастер слова и уловок,
Вы — гений подлости простой.
И ум ваш дьявольски так ловок,
Чтоб скрыть за правдой облик свой.

Но всякий узел развязать
Судьбе когда-нибудь придётся.
И вам придётся отвечать
За всё, что ныне продаётся.








122
Разрушить то, что создавали
Другие потом и трудом.
Вы в этом видите едва ли
Не доблесть пред самим собой.

Испортить, изломать, испачкать —
Вот радость тёмная для вас.
И в этой варварской горячке
Проходит ваш постыдный час.

Но вы не творец, а лишь варвар,
Что может только рушить в прах.
И ваш удел — пустой тротуар
И пепел на сухих губах.





123
Свою ничтожность и свой страх
Вы прячете за громким криком.
И наводить на слабых страх
Вам кажется поступком диким.

Пристать к прохожему в ночи,
Обидеть слабого безвинно.
И хохотать, пока в груди
Колотится душа зверино.

Но это смелость бедняка,
Что силой тешится минутной.
И ваша дерзкая рука
Дрожит от слабости подспудной.





124
Вы клялись в верности до гроба,
Слова роняя, как цветы.
Но в вас живёт одна зазноба —
Предать священные мечты.

И ваша клятва — звук пустой,
Дешевле медного гроша.
Вы с удивительной простотой
Клянётесь снова, не греша.

Но слово, брошенное в грязь,
Уже не отмыть слезами.
И эта порванная связь
Навеки будет между вами.





125
Вам доверяли, как себе,
Открыли душу нараспашку.
А вы в предательской борьбе
Сорвали с друга вы рубашку.

Удар в спину — ваш почерк, стиль,
Когда никто не ожидает.
И дружбы прах, и веры пыль
Ваш чёрный путь сопровождает.

Но тот, кто предал хоть бы раз,
Себе доверия не знает.
И страх в мерцаньи ваших глаз
Вас самого же и терзает.





126
Одно лицо — для света, бала,
Улыбка, лесть, приятный тон.
Другое — скрыто под забралом,
Где злоба возвела свой трон.

Вы в глаза хвалите учтиво,
А за спиной — шипите яд.
И в этой маске сиротливой
Вы сами своему не рады.

Но две личины не спасут
От правды вашего нутра.
Они однажды упадут,
И кончится сия игра.





127
Вы носите чужие роли,
Как будто это маскарад.
То гений вы, то раб без воли,
И каждой маске вы так рады.

Прикинуться больным, несчастным,
Чтоб жалость вызвать и почёт.
Иль другом самым безучастным,
Чтоб выгоды вести подсчёт.

Но в этой смене декораций
Вы потеряли лик родной.
И среди сотен имитаций
Не отыскать себя порой.



128
Вы прямо не солжёте, нет,
Вы тоньше действуете, хитро.
Полунамёк, двойной ответ —
Вот ваша острая палитра.

Сморозить глупость с умным видом,
Сказать неправду, но не всю.
И под невиннейшим предлогом
Подставить ближнему свинью.

Но хитрость — ум для бедняков,
И в ней нет истинной отваги.
И сеть из недомолвок, слов
Затянется на вас, бедняге.




129
Чужими судьбами играть,
Как будто в шахматы, умело.
Столкнуть, поссорить, натравить,
И наблюдать за этим делом.

Вы в центре паутины лжи,
И дёргаете нити власти.
Вам эти козни и ножи
Приносят дьявольские страсти.

Но помните, интриги прах
Всегда ложится на интригана.
И ваш искусно строенный страх
Вас поразит из-за тумана.





130
В ней праздный дух всегда мятется,
Ища предлога для борьбы,
И слово острое найдётся
Наперекор самой судьбы.

Ей сладок яд пустого спора,
Она в нём черпает свой пыл,
И тень малейшего укора
Ей люб, как свет дневных светил.

В кругу друзей, в тепле беседы
Найдёт причину для вражды,
И сеет горестные беды,
Как в поле сорные плоды.

И жизнь её — сплошная битва,
Где нет ни правых, ни побед.
Одна лишь горькая молитва,
Чтоб свет померк на много лет.






131
Ей нужен шум, толпа, арена,
Где можно страсти накалить,
Где рушится любая сцена,
Чтоб только главной в драме быть.

Она живёт в пылу интриги,
В сплетеньи слухов и обид,
И пишет жизненные книги
Лишь тем, что громче всех кричит.

Ей тишина — страшнее яда,
Покой — мучительней оков.
И нет для сердца той отрады,
Чтоб жить без криков и врагов.

Но блеск угаснет моментально,
Когда умолкнет шум толпы.
И станет грустно и печально
Средь этой мёртвой пустоты.



132
Как будто выпив горькой чаши,
На мир взирает человек,
И все поступки, мысли наши
Он травит свой недолгий век.

В его словах — одна отрава,
В усмешке — ледяной укор.
Ему чужда и честь, и слава,
Лишь едкий, колкий разговор.

Он ищет в солнце только пятна,
В любви — корысть, в добре — обман.
И мысль любая неприятна,
Коль в ней не виден злой изъян.

Так и живёт, тоской снедаем,
В душе храня лишь желчь и яд.
И сам того не понимает,
Что этому никто не рад.




133
Вам нужен повод для войны,
Пусть даже самый незаметный.
Вы вечно ищете вины
В душе другого, безответной.

Придраться к слову, к тени взгляда,
Найти в молчании укор,
Вам больше ничего не надо,
Чтоб вспыхнул яростный ваш взор.

И в каждом жесте — злой подвох,
И в каждой шутке — скрытый яд.
Вы слышите не то, что Бог,
А то, что демоны твердят.

Но в этой битве вечной, право,
Вы не найдёте правоты.
Одна лишь горькая отрава
И бремя вечной пустоты.

134. Мания величия

Он — гений, царь, почти мессия,
Не понятый толпой слепой.
А в голове его — стихия
И звон тарелки медной, пустой.

Он миру строит пьедесталы,
С которых сам вещает речь.
Но слушают его лишь стены,
Да тараканы из-за печь.

Он пишет мемуары в стол,
Где победил он всех врагов.
А в жизни — путь его тяжёл
До кассы в лавке у углов.




135
Влюблён в себя до упоенья,
В свой лик, свой голос, каждый жест.
И ищет только отраженья
В глазах людей окрест.

Он ставит «лайк» своим же фото,
Ведёт с собой же диалог.
И если рядом дышит кто-то —
То лишь чтоб слушать монолог.

Но зеркала порой лукавы,
И в глади вод таится ложь.
Когда спадут венки из славы,
Себя в морщинах не найдёшь.





136
Весь мир — лишь сцена для него,
А люди — тени, реквизит.
Не видит он никого, ничего,
Лишь собственный свой гордый вид.

Чужая боль — пустой лишь звук,
Чужая радость — скучный фарс.
Из замкнутых своих же рук
Он строит мир... но лишь для вас.

Ведь даже в щедрости своей
Он ищет блеска для себя.
И в центре всех земных осей
Стоит он, лишь себя любя.




137
Вчера — чахотка, днесь — проказа,
Он ищет в теле сто смертей.
И каждая пустая фраза
Врача — звучит других страшней.

Он пьёт микстуры, ставит банки,
Глотает горький порошок.
Но все лекарства — лишь приманки,
Чтоб скрыть душевный холодок.

Ведь он боится не хворобы,
Не кашля, хрипа, жара, нет —
Он так боится жить, и чтобы
Не жить, он ищет смерти след.




138
«Ещё кусочек, рюмку к чаю...»
Себя жалеет день за днём.
Я, дескать, жизнь не усложняю,
А сам горит в своём огне.

Он строит замки из предлогов,
Чтоб оправдать постыдный плен.
И средь своих пустых чертогов
Не ждёт и не желает перемен.

Так воля вянет, дух дряхлеет,
В тумане лени и вина.
И только совесть тихо тлеет,
На самом донышке стакана.



139
Хотел бы встать, да нет силёнок,
Хотел сказать, да робок слог.
Он с самых молодых пелёнок
Переступить свой не мог порог.

Его мечта — как парус рваный,
Что ветра ждёт, но в штиль попал.
И каждый день, как гость незваный,
Ему напомнит, что он спал.

Так жизнь течёт, пуста, туманна,
В потоке мнений и чужих дел.
А он всё ждёт... увы, как странно,
Чтоб кто-то за него хотел.




140
В погоне вечной за усладой
Он потерял и стыд, и честь.
Душа отравлена прохладой,
Где плотских радостей не счесть.

Меняет лица, имена,
Как будто маски в карнавал.
Но в каждом кубке, что до дна,
Он пьёт лишь горечь и провал.

И в зеркалах ночных притонов,
Средь смеха, дыма, суеты,
Он видит призрак похорон
Своей увядшей красоты.

000000

141
Что честь, что совесть — предрассудки,
Законы писаны для слуг.
Ему важны лишь те минутки,
Где правит низменный недуг.

Он строит мир на лжи и силе,
Смеясь над теми, кто в цепях
Добра и правды жизнь влачили,
Не видя выгоды в делах.

Но в час, когда умолкнут страсти,
И он останется один,
Он вдруг поймёт, что в его власти
Лишь прах и холод от седин.





142
Принципов нет, есть только польза,
Сегодня — друг, а завтра — враг.
Его душа — пустая проза,
Где выгода — важнейший знак.

Он с лёгкостью меняет маски,
Клянётся, лестью тешит слух.
Но в сердце нет ни капли ласки,
Там только трезвый, злой расчёт.

Идёт по головам, смеётся,
Считая слабостью любовь.
Но он однажды поперхнётся
Холодной выгодой своей.




143
Сегодня — красный, завтра — белый,
Смотря какой прикажут флаг.
Он в переменах очень смелый,
И в каждой власти — не дурак.

Он гимны новые разучит,
Забудет старые слова.
Его ничто уже не мучит,
Пока цела голова.

Но ветер мнений переменчив,
И флаги рвутся на ветру.
И станет он, пустой, застенчив,
Когда его сотрут в игру.





144
Как гибок стан, как сладки речи
Пред тем, кто властью облечён!
Сгибает он покорно плечи,
И лестью ум его прельщён.

Он ловит взгляд, кивает в меру,
Готов любую мысль хвалить.
Он предал собственную веру,
Чтоб в тёплых лучах славы жить.

Но трон падёт, и в то же утро
Он нового найдёт царя.
И будет так же лгать премудро,
Вчерашний пепел не скорбя.



145
Подсмотрит в щёлку, вскроет письма,
Подслушает у двери речь.
В его душе нет альтруизма,
Лишь тайна, чтоб себя сберечь.

Он копит слабости чужие,
Как скупо копит серебро.
Слова неискренне-благие
Скрывают внутреннее зло.

Но тот, кто вечно за спиною
Стоит, невидимый, как тень,
Сам будет предан тишиною
В свой самый одинокий день.





146
Он шепчет в ухо господину
Про вольный слог и тайный взгляд.
И рад подставить другу спину,
За мелкий грош иль просто так, подряд.

Его душа — гнилая яма,
Где совесть спит последним сном.
Он ищет в правде тень изъяна,
Чтоб заклеймить её потом.

Но шёпот, брошенный лукаво,
Вернётся криком палача.
И сам он выпьет ту отраву,
С чужого сильного плеча.





147
Во имя праведной идеи
Готов он жечь, пытать и бить.
В душе его живут злодеи,
Что жаждут кровь чужую пить.

Он знамя истины возносит,
Но тень от древка — эшафот.
Он о прощении не просит,
Считая праведным свой гнёт.

Но пламя, что он зажигает,
Сожжёт и веру, и его.
И в пепле мир не различает
Святого дела от простого зла.





148
Есть только чёрный цвет и белый,
Полутонов не признаёт.
Идёт на всё довольно смело,
Но лишь к обрыву свой народ ведёт.

Он рушит старое без страха,
Чтоб новый мир построить вмиг.
Но из презрения и праха
Родится лишь чудовищ лик.

И в мире, созданном мечтою,
Где нет сомнений и теней,
Он сам окажется изгоем,
Средь им же сломанных ветвей.






149
До основанья рушить рад
Дворцы, законы и устои.
Но что построить? Пустота и ад
В его душе, где нет героев.

Он цепи рвёт, круша престол,
Свободу видя в пепле трона.
Но сеет ветер в диком поле он,
Чтоб буря стала всем законом.

Когда последний рухнет свод,
И смолкнет гул былых сражений,
Он в тишине пустой поймёт,
Что стал рабом своих крушений.





150
До основанья рушить рад
Дворцы, законы и устои.
Но что построить? Пустота и ад
В его душе, где нет героев.

Он цепи рвёт, круша престол,
Свободу видя в пепле трона.
Но сеет ветер в диком поле он,
Чтоб буря стала всем законом.

Когда последний рухнет свод,
И смолкнет гул былых сражений,
Он в тишине пустой поймёт,
Что стал рабом своих крушений.




151
Он против всех, всегда, во всём,
Но цели в бунте нет и грана.
Кричит о чём-то он своём,
Не выходя из балагана.

Он рушит идолов слова,
Но сам себе воздвиг кумира —
Свою мятежную молву,
Что стала клеткой вместо мира.

И в шуме собственных речей
Не слышит он, как жизнь проходит,
И блеск его пустых очей
Свободы в рабстве не находит.





152
«Не трогай!» — значит, надо взять.
«Нельзя!» — тем более пойдёт.
Ему на правила плевать,
Он всё равно своё найдёт.

Не ради выгоды иль зла
Он ищет тайные пути,
А чтоб душа его могла
Границы мира превзойти.

Пусть даже ждёт за той чертой
Лишь боль паденья с высоты,
Он платит дерзостью святой
За миг пьянящей правоты.





153
Её любовь — как мотылёк,
Порхнёт и скроется вдали.
Сегодня близок, стал далёк,
И новый ждёт её в пыли.

Она клянётся в тишине,
Но клятвы — лишь туман ночной.
И сердце, что горит в огне,
Наутро станет ей золой.

Не упрекай её, мой друг,
За этот вечный хоровод.
Она сама — свой раб и плуг,
И от себя не ждёт свобод.





154
Сегодня — клятва, завтра — смех,
Забыл, что обещал вчера.
Живёт для ветреных утех,
И жизнь ему — одна игра.

Он строит замки на песке,
Не думая о власти волн.
И в беззаботной той тоске
Его челнок надежды полн.

Но час пробьёт, игра пройдёт,
И ветер унесёт слова.
И он в пустом дому найдёт
Лишь паутины кружева.






155
Скользит по жизни, как по льду,
Не зная сути, глубины.
Имея истину в виду,
Он видит пену лишь с волны.

Ему чужды и боль, и страсть,
Что в тёмном омуте живут.
Он взял себе лишь лёгкость в часть,
Презрев и веру, и приют.

Но лёд весенний так не прочен,
И пена схлынет в свой черёд.
И он, судьбой не озабочен,
В пучину бездны упадёт.






156
Его мирок — забор и крыша,
А всё, что дальше — сущий вздор.
Он ничего вокруг не слышит,
И узок мыслей коридор.

Он судит о полёте птицы,
Не отрываясь от земли.
И звёзды на его странице
Лишь точки малые в пыли.

Не спорьте с ним, не тратьте слова,
Пытаясь горизонт открыть.
Его душа принять не готова
Того, что можно по-другому жить.





157
Ещё не зная человека,
Он суд свершил и приговор.
И с середины злого века
Глядит его холодный взор.

Он на живую душу ставит
Печать из собственных обид.
И правды свет его не плавит,
Он — ледяной базальт-гранит.

Напрасно ждать от него слова,
Что будет искренне, тепло.
В его душе давно готова
Для всех лишь горечь, боль и зло.






158
Чужое мнение — как яд,
Чужая вера — как отрава.
Он прав, и все вокруг не в лад,
И в мире нет на них управы.

Он в сердце носит только лёд,
Испепеляя всё живое.
Он сеет бурю, но не жнёт
Ни пониманья, ни покоя.

И в час, когда падёт туман
С его ослепших, гордых глаз,
Он свой увидит самообман,
Но будет поздно в этот час.

159
Он лёгких слов плетет узор,
И смех его — пустой хрусталь.
Но если вглянешься в упор,
В глазах увидишь лишь печаль.

Он избегает глубины,
Где чувства — буря, мысль — гроза.
Боится правды тишины,
Что скажет больше, чем слеза.

И в этой вечной суете,
Скользя по лезвию судьбы,
Он верен только пустоте,
И глух к отчаянной мольбы.

Так день за днём, за годом год,
Он носит маску бытия.
Но лед под ним вот-вот падёт,
И канет в бездну он без я.






160
Он выстроил свой мир из догм,
Где каждый камень — приговор.
И в этом сумраке убогом
Не видит неба он простор.

Любой, кто мыслит не по-книжному,
В его глазах — извечный враг.
Он служит идолу недвижному,
И каждый шаг — неверный шаг.

Он судит о чужой дороге,
Своей тропинки не пройдя.
И видит бесов на пороге,
Святого в храме не найдя.

Ему неведомы сомненья,
Что душу делают живой.
Он — памятник предубежденья,
С поникшей, мёртвой головой.

И пусть тверды его устои,
И крепок каменный заплот,
Он ничего уже не стоит,
Когда душа внутри не ждёт.

161
Он сам себя считает прахом,
Ничтожнейшим из всех червей.
Живёт под вечным, липким страхом
Своих несбыточных идей.

Он дар любой считает кражей,
Успех — ошибкою слепой.
И сам себя покорно мажет
Презренья чёрной сажей.

И в этом рабстве добровольном,
В своей униженной тюрьме,
Он мнит себя почти что вольным,
Удобно корчась в полутьме.





162
О, как несчастен он, как беден,
Как мир к нему жесток и слеп!
Его удел — туман и бредни,
И слёз солёных чёрствый хлеб.

Любую мелкую обиду
Он носит, как в груди кинжал.
И подаёт страдальца к виду,
Чтоб каждый встречный сострадал.

Но в этой жалости тепличной,
Как в сладком, тягостном вине,
Он топит в неге горемычной
Все силы, данные извне.





163
То дождь не тот, то солнце жарит,
То ветер дует невпопад.
Его любая малость ранит,
И он всему вокруг не рад.

Его беседа — вздох и жалоба,
На жизнь, на быт, на ход планет.
И если б даже счастье пало бы —
Нашёл бы в нём он сотню бед.

Так день за днём течёт уныло
Поток его тоскливых слов.
И то, что прежде было мило,
Теряет краски и покров.








164
Он в каждом утре видит вечер,
В любом начале зрит конец.
И даже в пламени у свечи
Он видит лишь сырой свинец.

Надежда — глупость, вера — сказка,
Любовь — обманчивый туман.
Его душа надела маску,
Где вырезан один изъян.

Он ждёт беды, и в ожиданье
Не видит радости простой.
И сам своё же увяданье
Считает высшей правотой.





164
Он в каждом утре видит вечер,
В любом начале зрит конец.
И даже в пламени у свечи
Он видит лишь сырой свинец.

Надежда — глупость, вера — сказка,
Любовь — обманчивый туман.
Его душа надела маску,
Где вырезан один изъян.

Он ждёт беды, и в ожиданье
Не видит радости простой.
И сам своё же увяданье
Считает высшей правотой.





165
Всё тлен, всё прах, всё канет в Лету,
Зачем творить, зачем желать?
Он бродит тенью по планете,
Умея только созерцать.

Чужой порыв ему забавен,
Чужой восторг — наивный пыл.
Он сам себе и бог, и равен
Холодной тишине могил.

Но в этой мудрости холодной,
Где нет ни веры, ни огня,
Он стал песчинкою бесплодной,
Что ветер гонит средь бела дня.








166
Когда последняя опора
Ушла из-под дрожащих ног,
И впереди лишь бездна спора
С судьбой, что выйти не помог.

Когда и свет небесный меркнет,
И воздух кажется свинцом,
Душа от крика не оглохнет,
Но станет каменным лицом.

И в этой страшной тишине
Нет ни слезы, ни сил для битвы.
Лишь пустота на самом дне,
Где не услышаны молитвы.







167
Чужой успех — ему как рана,
Чужая слава — горький яд.
Он смотрит с завистью туманной
На тех, чей гений так богат.

Он ищет пятна в ярком свете,
Пороки в чистоте святой.
И шепчет злые речи эти,
Чтоб скрыть свой собственный застой.

Но сколько б он ни ненавидел
Чужой божественный полёт,
Он сам себя лишь тем обидел,
Что в клетке зависти живёт.





168
Он взял чужие строки смело,
И выдал их за свой рассказ.
Душа его осиротела,
Лишившись собственных прикрас.

Он носит ризы с плеч чужих,
Гордясь узором не своим.
И в отблесках побед былых
Он кажется себе большим.

Но вор не может стать творцом,
И эхо — голосом не станет.
И перед собственным лицом
Его душа однажды вянет.





169
Перо скрипит, бумага стонет,
Рождая тысячи страниц.
Он в море слов бесплодных тонет,
Не видя берегов, границ.

Ему не муза — зуд глагольный
Диктует рифмы невпопад.
И он, творец невольный,
Своим творениям и рад.

Он жаждет славы и признанья
За этот вялый словопад.
Но в нём лишь мука подражанья,
А не божественный талант.






170
Он знает всё, не зная сути,
И судит с лёгкостью о том,
Что гений в тягостной минуте
Постиг с немыслимым трудом.

Ему смешны авторитеты,
Законы — выдумка для слуг.
Он раздаёт свои советы
Направо и налево, всем вокруг.

Но в этом шуме самохвальства,
В презренье к знанью и труду,
Скрывается простое рабство
У невежества в плену.







171
Ответить резко, не кивнуть,
Толкнуть и мимо проскользнуть.
Ему приличие — обуза,
И в этом вся его «фортуна».

Он мнит, что грубость — признак силы,
Что прямота — удел борца.
Но лишь копает он могилу
Для своего же подлеца.

Ведь слово доброе — как семя,
А злое — камень на пути.
И он своё потратит время,
Чтоб этот камень обойти.





172
Его слова — как комья грязи,
Что он швыряет без разбора.
Он не боится неприязни,
Ни осужденья, ни укора.

Он рубит сгоряча, не глядя,
Считая нежность слабостью.
И в этой варварской браваде
Находит горькую радость.

Но мир, что он вокруг построил
Из крика, брани, злых речей,
Его оставит без героев,
В пустыне собственных страстей.





173
Его слова — как комья грязи,
Что он швыряет без разбора.
Он не боится неприязни,
Ни осужденья, ни укора.

Он рубит сгоряча, не глядя,
Считая нежность слабостью.
И в этой варварской браваде
Находит горькую радость.

Но мир, что он вокруг построил
Из крика, брани, злых речей,
Его оставит без героев,
В пустыне собственных страстей.





174
Он в душу влезет без стесненья,
Задаст мучительный вопрос.
Не видя боли и смущенья,
Что он непрошено принёс.

Ему чужды намёк и пауза,
И тонких чувств незримый шёлк.
Его душа — простая фраза,
Что в деликатности не знает толк.

Он режет правду без наркоза,
Считая это благом для других.
Но эта правда — лишь угроза
Для хрупких душ, для всех живых.









175
На нём рубаха в тёмных пятнах,
И дух отвратный от него.
В его манерах неприятных
Нет чистоты ни на грамм.

Он дом свой превратил в берлогу,
Где пыль лежит седым ковром.
И к чистоте свою дорогу
Он позабыл давным-давно.

Но грязь наружная — лишь символ
Того, что кроется внутри.
Где дух его давно остыл,
И нет ни света, ни зари.






176
Всё вкривь и вкось, всё как попало,
И вещи брошены гурьбой.
Ему порядка в жизни мало,
Он не в ладах с самим собой.

Что мысль его, что речь, что почерк —
Во всём сумбур и кавардак.
Он ставит в жизни вечный прочерк,
Не в силах сделать верный шаг.

Так в беспорядке внешнем, зримом,
Скрыт беспорядок роковой
Души, что носится, гонима
Своею собственной молвой.






177
Он недоволен всем на свете:
Погодой, властью и людьми.
И молодёжь уже не дети,
И старость дышит позади.

Он цедит сквозь зубы укоры,
Ворчит на каждый новый день.
Ведёт пустые разговоры,
Наводиь и на солнце тень.

Так жизнь проходит в вечном споре
С тем, что нельзя переменить.
И тонет в этом мелком море
Его судьбы простая нить.






178

Подслушал мысль, поймал на слове,
И вот — уже несёт как стяг.
На этой краденой основе
Он строит свой фальшивый шаг.

Он мыслям не даёт родиться
В своей пустеющей главе.
Ему куда удобней скрыться
В чужой, но правильной молве.

Но ум, что кормится чужим,
Не вырастит своих плодов.
И станет он навек гоним
Бесплодностью своих трудов.





179
Он дёргает за нити тайно,
Играя в чувства, как в игру.
И смотрит будто бы случайно,
Как пляшут все в его кругу.

Он знает слабости и страхи,
И давит на больной мозоль.
И раздаёт свои рубахи,
Чтоб получить над миром роль.

Но кукловод, в тени укрытый,
Забыв про искренность и честь,
Сам будет нитями обвит
И попадёт в свою же сеть.






180
Он тайну чью-то держит в узах,
Как острый нож у самых жил.
И на чужих душевных муках
Себе он выгоду сложил.

Угроза, брошенная шёпотом,
Сильнее крика палача.
И раб, задавленный сим гнётом,
Всё отдаёт, не прекословя.

Но тот, кто строит на чужом
Позоре свой непрочный трон,
Сам будет страхом поражён,
И им же будет осуждён.






181
Когда нет доводов и силы,
И правда смотрит не в твою,
Он достаёт из-за спины
Угрозу — саблю злую.

Он сыплет обещанием мести,
Сулит расправу и беду.
Чтоб страхом, вместо слов и чести,
Сломить противника в аду.

Но кто грозит, тот сам боится,
И в крике прячет слабый дух.
И тень его к нему стучится,
Когда огонь угроз потух.






182
В груди кипит слепая ярость,
И разум тщетно ищет брод.
Души минутная усталость
Рождает бурный эпизод.

Но вспыльчивость – удел незрелый,
Насилие – бессилья знак.
Пусть будет дух ваш сильный, смелый,
Чтоб усмирить душевный мрак.





183
Кулак — вот довод его главный,
И сила — вот его закон.
Он в этом мире своенравный
Считает, что лишь он силён.

Он волю ломит через колено,
Души чужой не зная стон.
И сеет зло самозабвенно,
В жестокость слепо погружён.




184
Петруша, наш сосед по даче,
Считает — кулаки мудрей.
Решает он свои задачи,
Как самый дикий из зверей.

Но вот конфуз: жена Петруши,
Что ростом меньше аршина,
Его вчера хватила грушей —
И в доме снова тишина.





185
Наш бравый штабс-капитан Грозный
Рычит, как лев, на всех подряд.
Его мундир всегда утюжен,
Но страшен непреклонный взгляд.

Вчера он в лавке бакалейной
Кричал, что сыр — сплошной обман!
А вышел прочь — и вмиг смиренно
Убрал монету в свой карман.









186
Граф Спичкин вспыхнет от любого,
Пустячного, признаться, слова.
То вилкой ткнёт, то крикнет «чёрт!»,
То в гневе разобьёт компот.

А после, красный, как ракета,
Бормочет: «Где моя карета?»
И час сидит, надувши губы,
Забыв, что сам полез в зазубы.




187
Мадам Дюпон, душа салона,
Стройна, как юная колонна.
Но лишь на стол поставят торт,
Теряет весь свой светский сорт.


Забыв про такт и разговоры,
Сметает сливки, словно горы.
Итог печален и известен:
Корсет ей снова будет тесен.







188
Сосед мой, князь Иван Фомич,
На всех глядит, как старый сыч.
Ему мешает лай собаки,
И скрип калитки, шум от драки.

Он всем соседям пишет кляузы,
Что в их речах — сплошные паузы.
Сидит один в своём имении —
Довёл всех просто до мигрени!
189
Поручик Вральский — славный малый,
Рассказчик басен хоть куда.
Он в Африке, бывалый,
Ловил слона раз без труда.

Вчера божился, что с Наполеоном
Он пил шампанское на брудершафт.
Все верят... с уважительным поклоном,
Ведь врёт он, право, на особый лад!





190
Купец Хвалимов, чуть пригубит,
Так сразу хвастать всем начнёт:
Мол, серебро он в доме рубит,
А золото рекой течёт.

Но все мы знаем: у Хвалимова
В кармане — мышь, в амбаре — тлен.
Зато язык, неутомимый,
Возводит замки из словес, взамен.





191
Болтун Петров три дня подряд
Держал в гостиной всех гостей.
Он говорил про всё, что зрят,
Про кошек, мух и королей.

Когда ж умолк, настала тишь,
И кто-то робко произнёс:
«Он говорил так много... лишь
О чём — вот, право, в том вопрос».







192
Оратор наш, взобравшись на трибуну,
Кричал про «волю» и «народный дух».
Он дёргал чувств чувствительную струну,
И зал ему рукоплескал, как глух.

Он обещал всем манну и фонтаны,
Свободу, равенство и вечный пир.
А сам смотрел лукаво на карманы,
Чтоб туже их набить, покинув мир.






193
Кандидат в управу, некто Пыльный,
Кричит: «Я с вами, сироты!»
И обещает быт обильный,
И золотые всем мосты.

Народ ему поверил, внемля,
И вот уж год он у руля.
Мостов всё нет, дрожит земля,
А он купил себе поля.





194
Вдова рыдает у портрета:
«Ах, мой усопший, мой герой!»
И ждёт от всякого за это
Монетку, сжав платок рукой.

Но лишь затвор опустит двери,
Вдова утрёт сухую бровь.
В её душе живут лишь звери:
Расчёт, нажива, не любовь.






195
Скрягин дружбу ценит в ассигнациях,
А любовь — по весу серебра.
В чувствах ищет он лишь комбинации,
Где побольше выгадать добра.

Он на исповедь пойдёт к священнику,
Чтоб узнать, где тот хранит сундук.
И продаст родную душу ценнику,
Если будет выгоден тот трюк.




196
Господин фон Кюльман, как машина,
Всё рассчитал на сотню лет вперёд:
Сын родится, дочь, карета, глина...
Чувствам в плане не было черёд.

И жена ему досталась — схема,
И друзья — полезный инвентарь.
Жизнь его — сплошная теорема,
Где в ответе — пыльный календарь.








197
Прагматик смотрит на закат с тоскою:
«Эх, сколько б дров сгорело зря!»
И слушая романс, он сам не свой:
«На эти звуки можно б дом поднять!»

Ему цветок — лишь будущий гербарий,
А звёздный свет — напрасный расход сил.
Души его усохший комментарий:
«Невыгодно. Я б это запретил».





198
Чиновник наш сидит за стопкой папок,
Бумажкам счёт ведёт который год.
Души в нём нет, лишь скрип казённых лапок,
И циркуляров точный хоровод.

Пришёл к нему мужик с мольбой о хлебе,
А тот в ответ: «Прошенье не по форме!»
Мужик помрёт, а он в своём вертепе
Поставит галочку о выполненной норме.




199
Чтоб получить печать на справку,
Пройти вам нужно сорок врат.
Попасть к Лаврентию, и к Главке,
И к тем, кто вечно «не сидят».

Пока вы ищете Ивана,
Что ставит подпись на углу,
Ваш век пройдёт, и без обмана
Поставят крест на вас в углу.





200
Прошение ваше «взято в дело»,
Сказал писец, зевнув в кулак.
Оно лежит, истлело тело
Уж многих просьб, вот так-то, брат.

Пройдут года, сменится мода,
И царь другой взойдёт на трон,
А дело ваше всё без хода
Лежит под сукнами времён.



201
Чтоб получить печать на справку,
Пройти вам нужно сорок врат.
Попасть к Лаврентию, и к Главке,
И к тем, кто вечно «не сидят».

Пока вы ищете Ивана,
Что ставит подпись на углу,
Ваш век пройдёт, и без обмана
Поставят крест на вас в углу.
202
Формализма мёртвый холод,
Бюрократа жадный взгляд,
Волокиты вечный голод —
Всё душе сулит разлад.

Взяток липкая отрава,
Кум — племяннику судья,
И коррупции держава
Губит честь день ото дня.

Тунеядства злая праздность,
Паразита сытый вид,
Потребительства заразность
В сердце пламень не родит.


203
Безвкусицы пёстрый стяг…
Лишь пустые в душах льдинки,
И в грядущее — ни шагу.
И прошедшем  лишь пылинки

204
Он жизнь измерил в пятаках,
И каждый шаг — на вес монеты.
В его ничтожнейших руках
Угасли все большие светы.

Он помнит каждый злой упрёк,
И каждый взгляд, что брошен косо.
Но неба синего урок
Не видит с пыльного откоса.





205
В цветущем розами саду
Он ищет высохшую ветку.
И видит новую беду
В любой невытертой виньетке.

Его душа — колючий ёж,
Что ранит всех, кто к ней коснётся.
И в каждом слове — только ложь,
Что правдой едкой обернётся.




206

Он буквой душу задушил,
И правду в сети слов упрятал.
Он суть живую осушил,
И смысл навеки запечатал.

За запятой не видит он
Ни слёз, ни радости, ни боли.
Его единственный закон —
Печать на рабской, мёртвой воле.





207
Он правду гнёт, как тонкий прут,
Чтоб услужить своей гордыне.
Его слова — болотный пруд,
Где тонет истина поныне.

Он строит замок изо лжи,
Где сам себе и царь, и пленник.
И шепчет: «Правда, не дыши»,
Её коварный соплеменник.




208
Он сам себе построил храм,
Где божество — его же слабость.
И верит собственным словам,
Что горечь — есть благая сладость.

Он смотрит в кривое стекло,
И видит там себя героем.
И всё, что было, то прошло,
Укрыто выдуманным роем.









209
На каждый грех, на каждый стыд
Найдётся довод и причина.
Душа его давно не спит,
Она — искусная трясина.

Он скажет: «Мир жесток и зол»,
Свершив очередную подлость.
И вновь садится он за стол,
Свою оплакивая молодость.




210
Его ошибки и грехи —
Всегда чужая злая воля.
Его поступки так легки,
Когда не им платить за боли.


Он чист, как ангел во плоти,
А мир вокруг — источник мрака.
И нет трудней ему пути,
Чем путь от совести до знака.


211
Он — уж, скользящий меж камней,
Неуловим, как дым летучий.
И нет опасней и хитрей
Его души, подобной туче.

Он выйдет сух из всех морей,
Где тонут честные сердца.
И станет к вечеру мудрей
Наукой подлого льстеца.





212
Сегодня — «да», а завтра — «нет»,
Сегодня — клятва, завтра — пепел.
Его изменчивый обет
На лёгком ветерке ослепнул.

Он — флюгер на ветру судьбы,
Без стержня, веры и начала.
И все высокие столбы
Его душа не увенчала.





213
Он вечно в беге, вечно скор,
Но цели нет в его движенье.
Он ткёт бессмысленный узор
Из дел, не стоящих мгновенья.

И жизнь проходит стороной,
Пока он пыль сдувает с полки.
И остаётся он с одной
Пустой душой, где воют волки.




214
Он хочет плод, что не созрел,
И славы — до свершенья битвы.
Он сотню дел начать успел,
Не завершив одной молитвы.

Его душа горит огнём,
Что жжёт, но света не рождает.
И в этом бешенстве своём
Он сам себя уничтожает.





215
Он ставит жизнь на кон стола,
Где правит случай, а не разум.
Судьба его давно свела
С последним, гибельным экстазом.

И в блеске золотых монет
Он видит счастье и свободу.
Но ждёт его один ответ —
Упасть в холодную воду.




216
Он ищет истину в вине,
Но на стакана дне находит
Лишь мутный образ в полусне,
Что в хороводе бесов бродит.

Он заливает боль и страх,
Но страх становится сильнее.
И тонет в собственных слезах,
О прошлой доле сожалея.





217
Он в сладком дыме ищет рай,
Побег от серой жизни бренной.
Но каждый вздох — за краем край,
Ведёт к погибели мгновенной.

Он продал душу за мираж,
За краткий сон, где нет печали.
Но пробужденья горький страж
Его оковы застучали.





218
Не голод им, а скука движет,
Он пустоту в себе ест.
И плоть его всё ниже, ниже
К земле отягощённой льнёт.

Он в пище ищет утешенья,
Которого в душе не зрит.
И каждое его движенье
О рабстве тела говорит.







220
Он — страж над сундуком своим,
Иссохший, бледный и убогий.
И блеск монет, как едкий дым,
Ему затмил все в мир дороги.

Он нищ средь золота и слуг,
Боится дня, боится ночи.
И каждый стук, и каждый звук
Ему погибель напророчит.






221
Он слова вымолвить не смел,
Когда решалася судьбина.
И в жизни так и не успел
Стать из раба хоть господином.

Его удел — стоять в тени,
Смотреть, как жизнь идёт чужая.
И молча коротать все дни,
Себя за трусость презирая.





222
Его улыбка — липкий мёд,
Его слова — ручей елейный.
Он в душу каждого войдёт,
Как вор в ночи необыкновенной.

Он ловит взгляд, он ловит жест,
Готовый услужить мгновенно.
И нет постыдней в мире мест,
Чем эта низость неизменна.





223
Он спину гнёт в крутой дуге
Пред каждым, кто хоть каплю выше.
И на своей стоит ноге,
Лишь когда сильный зов не слышит.

В его крови — холопский яд,
И нет лекарства от недуга.
Он будет вечно униженью  рад
И проклинать в душе заслугу.







224
Он сапоги готов лизать
Тому, в чьих есть руках награда.
И мать родную бы продать
За милость господина взгляда.

В нём человеческого нет,
Лишь тень, что за хозяином ходит.
И гаснет в нём последний свет,
Что к чести и добру приводит.






225
Чужая боль — его бальзам,
Чужие слёзы — наслажденье.
Он строит свой уродцев храм
На муках, страхе и терпенье.

Он в слабости находит власть,
И в крике — музыку для слуха.
Его единственная страсть —
Уничтоженье жизни духа.






226
Он ищет плеть, он ищет кнут,
Чтоб болью заглушить страданье.
И цепи для него не жмут,
А дарят сладкое познанье.

Он в унижении своём
Находит странное величье.
И под хозяйским сапогом
Меняет душу на обличье.





227
Он в щель замочную глядит,
Чужую жизнь воруя тайно.
И страстью низкою горит,
Что вспыхнет и умрёт случайно.

Он — зритель, но не лицедей,
Боится света, рампы, сцены.
И в мире собственных идей
Он раб своей постыдной плены.







228
Он душу вывернул на торг,
Чтоб ужас вызвать иль смущенье.
И в этом чувствует восторг,
Своё находит утвержденье.

Ему не нужно, чтоб любили,
Ему не нужно, чтоб хвалили.
Лишь бы заметили, узрили
Уродство, что в себе вскормили.





229
Он — самый строгий свой судья,
И самый яростный мучитель.
Его душа — змея, что яд
Пьёт собственный, её губитель.

Он в зеркалах не видит лиц,
А лишь ошибки и уродства.
И падает пред миром ниц,
Пленённый собственным банкротством.





230
Он в каждом видит только грязь,
Порок, предательство и злобу.
И, с миром разрывая связь,
Себе готовит он утробу.

Он одинок в своей пустыне,
Что сам взрастил в душе больной.
И ненавидит всех поныне,
Чтоб не любить в себе одной.

231
Без справки о том, что ты дышишь и жив,
Он в рай не пропустит, устав зазубрив.
Бумажка важнее души и мольбы,
Такие, мой друг, у него столпы.

Он смотрит на слёзы с холодным лицом,
Считая их просто солёным сырцом.
Любовь для него — лишь отметка в графе,
А страсть — это пункт на потёртом листе.

Поставит печать на сердечную рану,
Отправит по почте тоску и нирвану.
Проверит по списку все вздохи и сны,
И вычеркнет чувства, что в нём не нужны.

И если пред ним ты падёшь бездыханно,
Он спросит: «А где разрешенье, как странно?»
На смерть нужен бланк, протокол, документ,
Иначе ваш уход — пустой инцидент.

Так пусть же он служит в своём кабинете,
Где цифры и буквы важнее на свете.
А мы будем жить, нарушая устав,
Ведь жизнь — не чернила, а буйство из трав.






232
Приёмные часы — с двух до трёх по средам,
Но в среду я обедаю с соседом.
Придите завтра, после дождичка в четверг,
Я вашу просьбу брошу на самый верх... архива.

Без нужной справки вы для нас никто!
Наденьте, гражданин, своё пальто!
Печать важнее ваших слёз и слов,
Таков мой главный жизненный улов!

Вам нужен пропуск, чтобы сделать вдох?
Сочувствую, но в этом видит бог.
Заполните вот этот формуляр,
Ведь я системы верный экземпляр.

Без нужной справки вы для нас никто!
Наденьте, гражданин, своё пальто!
Печать важнее ваших слёз и слов,
Таков мой главный жизненный улов!

А вечером, когда затихнет кабинет,
И на столе лежит один билет
В театр, на скучнейшую из драм,
Я стану человеком... но не вам.

Без нужной справки вы для нас никто!
Наденьте, гражданин, своё пальто!
Печать важнее ваших слёз и слов,
Таков мой главный жизненный улов!

Отказано... Отказано... Отказано...
Приходите в следующем году...




233
Дело ваше ходит кругом,
С полки на другую полку.
Станет правнукам досугом
Разбираться в нём без толку.

Затерялось меж бумажек,
Под сукном лежит, пылится.
Каждый клерк предельно важен,
Но к нему не подступиться.

Ждёт оно весны и лета,
Осени и зимней стужи.
Ждёт ответа, ждёт привета,
Но ответ ему не нужен.

Годы мчат, как кони в поле,
Седина виски покрыла.
Дело спит в казённой воле,
Про него судьба забыла.

Так и сгинет в папке ветхой,
Не дождавшись правосудья.
Станет сказкою иль сплетней
В этом тихом захолустье.





234
Не смотри в глаза просителю,
Смотри в руку, друг мой любезный.
Совесть — тягостна для жителя,
А карман с дырой — бесполезный.

Забудь клятвы, честь и правила,
Всё это — для юных мечтаний.
Жизнь свои законы явила,
И главный — закон подаяний.

Слова улетают, как ветер,
Мольбы растворяются в дыме.
Лишь звонкая плата на свете
Твоё возвеличит имя.

Пусть шепчут за спину проклятья,
Пусть смотрят с укором и болью.
Ты строишь своё же занятье
На их безнадёжной юдоли.

Так прячь под сукно правосудие,
Верши приговор за монету.
Глаза — это просто орудие,
А руки — для дела, не свету.




235
«На место это нужен гений!» —
Кричал начальник в кабинет.
И взял племянника. Сомнений
В его талантах, право, нет.

Он с виду прост, немного робок,
В глазах — туманная печаль.
Из всех достоинств — лишь сугробок
Родства, что вдаль уносит вдаль.

Другие бились за признанье,
Несли труды, сжигали ночь.
Но кровь — сильнее, чем призванье,
Она способна всем помочь.

Теперь «талант» сидит и дышит,
Перебирая стопки дел.
Он умных доводов не слышит,
Таков уж, видимо, удел.

А гений где-то за порогом
Стучится в запертую дверь.
Не по родству судимы богом,
А по знакомству, верь-не верь.






236
Он Родину так пламенно любил,
Что растащил её по кирпичам
На дачу, чтоб с неё виднее был
Простор, разграбленный им по ночам.

Он брал леса, поля и берега,
Вздыхая горько о судьбе страны.
И каждая песчинка дорога
Была ему... до рыночной цены.

С трибуны говорил про честь и долг,
Слезу смахнув дрожащею рукой.
А после — подводил всему итог,
Свой личный счёт пополнив с лихвой.

Он клялся в верности родным гробам,
Иконы целовал, крестился в храме.
А после продавал и тут, и там
Всё то, что создано не им, а нами.

И вот, стоит его кирпичный дом,
Как памятник любви большой и странной.
Он счастлив в нём, не думая о том,
Что дача есть, а Родины не стало.






237
«Ах, потрудитесь для меня,
Я слаб, я хил, я не способен».
И так три раза среди дня
К обеду он всегда удобен.

Его недуг — великий дар,
Чтоб избежать любой работы.
Он источает томный жар
Лишь от одной пустой заботы.

Чужой мозолистый кулак
Ему готовит хлеб и кашу.
А он, как избалованный барчук,
Лишь морщит бровь и машет.

Его страдания — лишь щит,
Уловка, чтоб казаться малым.
Но аппетит его кричит
О голоде, весьма немалом.

Так и живёт, в тени чужой,
Питаясь соком сил невинных.
Болезнь его — недуг пустой,
А совесть — в списках соловьиных.





238
Лежит на печке Емелиан,
От жизни тягостно вздыхая.
В труде есть, говорит, изъян,
А в лени — прелесть неземная.

Зачем косить, зачем пахать,
Когда и так течёт река?
Куда приятнее лежать,
Подперев щёку рукою.


Пусть мир вокруг кипит, спешит,
Пусть потом обливается кто-то.
Его душа во сне грешит
Мечтой о вечной дрёме.

«По щучьему велению» —
Вот весь его нехитрый план.
Но щуки нет, и к сожалению,
Пустеет медленно карман.

Так в сладкой неге и тоске
Пройдут и молодость, и сила.
Останется лишь на песке
След от того, что жизнь тут была.

0хххххх


Паразит
Он к вам на ужин, к ним — на бал,
Везде он свой, везде он нужен.
Он ничего для вас не дал,
Но съел исправно весь ваш ужин.

С улыбкой льстивой на устах,
Он вьётся тенью незаметной.
Живёт в чужих, пустых мечтах,
Питаясь дружбою ответной.

Он ловит слух, кивает в такт,
Он — зеркало для самолюбий.
И заключает с вами пакт,
Где он вас ценит, холит, любит.

Но лишь потухнет свет свечей,
И опустеет зал банкетный,
Он станет снова — лишь ничей,
И улетит, как дым каретный.

Не ищет он тепла души,
Ему нужна лишь плоть и пища.
И в полуночной тиши
Он новый дом для лести ищет.

239

Хвала Потребительству
Купи, владей, смени, продай!
Душа? Помилуйте, какая?
Вот новый фрак, вот экипаж —
Вот истинная жизнь мирская!

Зачем терзаться и страдать
О том, что вечно и нетленно?
Куда приятней обладать
Вещицей новой, современной.

Пусть говорят, что всё есть прах,
Что блеск и роскошь — лишь мгновенье.
Но в этих модных зеркалах
Я вижу самовыраженье.


Пусть книга пыльная лежит,
Философ спорит сам с собою.
Мой дух к витринам поспешит
За новой глянцевой судьбою.

И в этой гонке без конца,
Где ценник — мера всех достоинств,
Я не увижу в вас лица,
Лишь отраженье беспокойства.




240
Слон на комоде, герань на окне,
Сытость, покой и ни мысли о дне,
Что там, за шторой, бушует грозой.
Главное — выпить свой чай с колбасой.



Пусть рушатся троны, пусть льётся кровь,
Пусть кто-то напрасно взывает про любовь.
Здесь тикают ходики, мягок диван,
И в вазочке — сахар, а в сердце — туман.

Мир страсти и бури — далёкий мираж,
Страшная сказка, пустой эпатаж.
Надёжней салфетки, вязанья и сна,
И пусть за окошком хоть мор, хоть война.

Зачем нам тревоги и поиски смысла?
Тарелка борща — вот и вся наша мысль.
И в этом уюте, простом и немом,
Мы тихо и мирно свой век доживём.







241
Он шутку сальную сказал
И ждёт, что грянет хохот в зале.
А в зале — тишина. Он пал
Жертвой того, что не все пали.

Он думал, грязь — удел для всех,
Что низменное всем знакомо.
Но встретил он не дружный смех,
А лишь холодную истому.

Его слова, как липкий сор,
Повисли в воздухе звенящем.
И каждый опустил свой взор,
Стыдясь за ум его пропащий.

Он мнил себя острословом,
Душой компании, гусаром.
Но оказался шутовством,
Дешёвым и никчёмным даром.

И в этой мёртвой тишине,
Что тяжелей любой укора,
Он понял: он один на дне
Среди всеобщего позора.






242
На ней и золото, и шёлк,
И перья райской птицы.
Но в этом блеске знает толк
Лишь взгляд простой возницы.

Она кричит своей ценой,
Пытаясь скрыть убогость.
Но за блестящей мишурой
Лишь пустота и строгость.

Душа, что вкуса лишена,
Не видит грани тонкой.
Ей красота и не нужна,
Лишь бы звучало звонко.

Как ярмарочный балаган,
Где всё пестрит и блещет,
В ней виден лишь самообман,
Что душу не трепещет.

И сколько б ни было на ней
Рубинов и сапфиров,
Она не станет ввек милей
Простых полевых цветов.







243
Надел зелёное с лиловым,
Сказал, что это «от кутюр».
И восхищался сам, ей-богу,
Своей палитрой чересчур.

Он мнил себя творцом, пророком,
Что видит скрытую красу,
Но был лишь попугаем пёстрым,
Забытым в утреннем лесу.

В его манерах, в каждом жесте
Сквозила грубая игра.
Он думал — это вызов чести,
А вышло — просто мишура.

Он сочетал несочетанье,
Считая дерзостью свой дар,
Но вызывал одно страданье
И для глазниц немой удар.

Увы, не всякий крик есть голос,
Не всякий цвет есть красота.
И в нём, как сорный в поле колос,
Цвела одна лишь пустота.


244

Рыдает над романом томным,
Жалея выдуманных дев.
А кучер мёрзнет в поле тёмном,
От слёз её оторопев.

Ах, эти чувства напоказ,
Что льются сладостным ручьём!
Но гаснет блеск притворных глаз,
Когда беда стучит в твой дом.




Легко жалеть чужих героев,
Что на страницах книг живут,
И не заметить, как порою
Живые люди слёзы льют.

Душа, что в грёзах утопает,
Глуха к страданиям простым.
Она лишь вымысел ласкает,
А к жизни — холод, словно дым.

И в этом сердце, полном вздора,
Нет места истинной беде.
Оно — актёр для суфлёра,
Играющий всегда, везде.







245
Он счёт ведёт любой копейке,
Огарку свечки, крошке хлеба.
И в этой мелочной ячейке
Не видит ни души, ни неба.

Его душа — сундук замшелый,
Где вместо чувств — лишь пыль и тлен.
Он в жизни ищет, омертвелый,
Не вдохновенья, а размен.

Любой порыв, любое слово
Он взвесит на своих весах.
И не поймёт, увы, простого,
Что счастье не в одних грошах.

Он копит, прячет, но не знает,
Что жизнь проходит стороной.
И сам себя он обкрадает,
Платя за золото душой.

246
Поручик Вральский — славный малый,
Рассказчик басен хоть куда.
Он в Африке, бывалый,
Ловил слона раз без труда.

Вчера божился, что с Наполеоном
Он пил шампанское на брудершафт.
Все верят... с уважительным поклоном,
Ведь врёт он, право, на особый лад!





247
Купец Хвалимов, чуть пригубит,
Так сразу хвастать всем начнёт:
Мол, серебро он в доме рубит,
А золото рекой течёт.

Но все мы знаем: у Хвалимова
В кармане — мышь, в амбаре — тлен.
Зато язык, неутомимый,
Возводит замки из словес, взамен.





248
Болтун Петров три дня подряд
Держал в гостиной всех гостей.
Он говорил про всё, что зрят,
Про кошек, мух и королей.

Когда ж умолк, настала тишь,
И кто-то робко произнёс:
«Он говорил так много... лишь
О чём — вот, право, в том вопрос».







249
Оратор наш, взобравшись на трибуну,
Кричал про «волю» и «народный дух».
Он дёргал чувств чувствительную струну,
И зал ему рукоплескал, как глух.

Он обещал всем манну и фонтаны,
Свободу, равенство и вечный пир.
А сам смотрел лукаво на карманы,
Чтоб туже их набить, покинув мир.







250
Кандидат в управу, некто Пыльный,
Кричит: «Я с вами, сироты!»
И обещает быт обильный,
И золотые всем мосты.

Народ ему поверил, внемля,
И вот уж год он у руля.
Мостов всё нет, дрожит земля,
А он купил себе поля.





251
Вдова рыдает у портрета:
«Ах, мой усопший, мой герой!»
И ждёт от всякого за это
Монетку, сжав платок рукой.

Но лишь затвор опустит двери,
Вдова утрёт сухую бровь.
В её душе живут лишь звери:
Расчёт, нажива, не любовь.






252
Скрягин дружбу ценит в ассигнациях,
А любовь — по весу серебра.
В чувствах ищет он лишь комбинации,
Где побольше выгадать добра.

Он на исповедь пойдёт к священнику,
Чтоб узнать, где тот хранит сундук.
И продаст родную душу ценнику,
Если будет выгоден тот трюк
253
Господин фон Кюльман, как машина,
Всё рассчитал на сотню лет вперёд:
Сын родится, дочь, карета, глина...
Чувствам в плане не было черёд.

И жена ему досталась — схема,
И друзья — полезный инвентарь.
Жизнь его — сплошная теорема,
Где в ответе — пыльный календарь.




254
Прагматик смотрит на закат с тоскою:
«Эх, сколько б дров сгорело зря!»
И слушая романс, он сам не свой:
«На эти звуки можно б дом поднять!»

Ему цветок — лишь будущий гербарий,
А звёздный свет — напрасный расход сил.
Души его усохший комментарий:
«Невыгодно. Я б это запретил».





255
Чиновник наш сидит за стопкой папок,
Бумажкам счёт ведёт который год.
Души в нём нет, лишь скрип казённых лапок,
И циркуляров точный хоровод.

Пришёл к нему мужик с мольбой о хлебе,
А тот в ответ: «Прошенье не по форме!»
Мужик помрёт, а он в своём вертепе
Поставит галочку о выполненной норме.




256
Чтоб получить печать на справку,
Пройти вам нужно сорок врат.
Попасть к Лаврентию, и к Главке,
И к тем, кто вечно «не сидят».

Пока вы ищете Ивана,
Что ставит подпись на углу,
Ваш век пройдёт, и без обмана
Поставят крест на вас в углу.





257
Прошение ваше «взято в дело»,
Сказал писец, зевнув в кулак.
Оно лежит, истлело тело
Уж многих просьб, вот так-то, брат.

Пройдут года, сменится мода,
И царь другой взойдёт на трон,
А дело ваше всё без хода
Лежит под сукнами времён.



258
Формализма мёртвый холод,
Бюрократа жадный взгляд,
Волокиты вечный голод —
Всё душе сулит разлад.

Взяток липкая отрава,
Кум — племяннику судья,
И коррупции держава
Губит честь день ото дня.



Тунеядства злая праздность,
Паразита сытый вид,
Потребительства заразность
В сердце пламень не родит.

Пошлость, мещанства ужимки,
Безвкусицы пёстрый стяг…
Лишь пустые в душах льдинки,
И в грядущее — ни шагу.

259
Он жизнь измерил в пятаках,
И каждый шаг — на вес монеты.
В его ничтожнейших руках
Угасли все большие светы.

Он помнит каждый злой упрёк,
И каждый взгляд, что брошен косо.
Но неба синего урок
Не видит с пыльного откоса.




260
В цветущем розами саду
Он ищет высохшую ветку.
И видит новую беду
В любой невытертой виньетке.

Его душа — колючий ёж,
Что ранит всех, кто к ней коснётся.
И в каждом слове — только ложь,
Что правдой едкой обернётся.



261
Он буквой душу задушил,
И правду в сети слов упрятал.
Он суть живую осушил,
И смысл навеки запечатал.

За запятой не видит он
Ни слёз, ни радости, ни боли.
Его единственный закон —
Печать на рабской, мёртвой воле.





262
Он правду гнёт, как тонкий прут,
Чтоб услужить своей гордыне.
Его слова — болотный пруд,
Где тонет истина поныне.

Он строит замок изо лжи,
Где сам себе и царь, и пленник.
И шепчет: «Правда, не дыши»,
Её коварный соплеменник.


263
Он счёт ведёт любой копейке,
Огарку свечки, крошке хлеба.
И в этой мелочной ячейке
Не видит ни души, ни неба.

Его душа — сундук замшелый,
Где вместо чувств — лишь пыль и тлен.
Он в жизни ищет, омертвелый,
Не вдохновенья, а размен.

Любой порыв, любое слово
Он взвесит на своих весах.
И не поймёт, увы, простого,
Что счастье не в одних грошах.

Он копит, прячет, но не знает,
Что жизнь проходит стороной.
И сам себя он обкрадает,
Платя за золото душой.