По чыгунке

Поезда - это собрание сочинений человеческих историй. Иногда - занимательная кунсткамера, заслуживающая внимательного исследования.
У вагона 28, следовавшего через полстраны до Бреста, странным делом меня никто не встречал.

Привычного вагоновожатого, как у других вагонов, на посту не было.
В лёгкой неуверенности я взобрался по крутым ступенькам за спиной впереди и увидел "хозяйку вагона" уже внутри, где было уютно и совсем не мешал октябрьский дождь на улице.

Она стояла вальяжно облокотившись о стенку вагона, одна нога впереди другой, в ее почти изящной руке - если бы не далеко не такой элегантный громоздкий билетный терминаль - только не хватало длинной сигаретки  "Dunhill" в мундштуке, для эффектности позы, словно в этом вагоне она оказалась случайно и к нему не имела никакого отношения.
Только серый машинный плащ и неприветливое выражение лица выдавали в ней служителя железных дорог.

- Это на Брест? - вскарабкавшись, поинтересовался я.
- На Брест - не менее вальяжно процедила сквозь зубы "хозяйка вагона", словно сделала одолжение, слегка меняя вальяжную позу на менее вальяжную.
- Билет показывать? - поинтересовался дальше я.
- А вы как думаете? - протянула "хозяйка", все также без улыбки взирая на меня.

"Какое интересное, почти до зубной боли знакомое обслуживание" - промелькнуло в голове.

- Могу и не показывать - во мне проснулось старое раздражение на наш родной, непритязательный сервис.
- Тогда быстро вернётесь туда, откуда пришли - "хозяйка вагона" уже показалась хозяйкой, как минимум, всего состава и близлежащего вокзала.

Без дальнейшей эскалации ситуации я предъявил билет и прошел на свое место.

В вагоне пахло прокисшей капустой и мазутным дымом.
Минут пять спустя ко мне присоединился мужчина лет тридцати пяти с прилизанной челкой и в очках с толстыми линзами, похожий на молодого Чикатило.

От мужчины пахнуло прокисшей сыростью и мелкими неприятностями.
Рядом сидели парни в шортах. Один с бритой головой, другой с лохматыми коленками. Обычные такие "парни с нашего двора". И вели речь о крылышках в соусе, о какой-то барышне, "садящейся на шею" и о прочих пацанских делах.

Позднее я узнал, что они борцы и едут на соревнования.
Мимо прошла "хозяйка вагона", собрала билеты и поинтересовалась, кому нужно белье.
Получилось так, что меня она услышала, а моего соседа, что-то булькнувшего и быстро, смущенно замолкнувшего, нет.

Как только она ушла, мужчина принялся возмущаться, причем откровенным матом.

... Вы обратили внимание, как мат, ещё недавно пребывавший на своем месте в народном партере и строгих рамках речи непристойной, низкой ругани и будучи крайним способом самовыражения, когда стукнешь молотком по пальцу, перекочевал на более уютные места в нашей культуре и стал некой народной речью, обычным способом коммуникации большинства, способом самовыражения без малейшего стеснения?

... Образ робкого молодого Чикатило в мгновение звука испарился и его место занял Чикатило постарше, уже не такой забавный, а скорее опасный.
Я понимал фрустрацию и горькую обиду своего соседа от того факта, что его так подло проигнорировали, но чтобы так расстраиваться и сходу в карьер в окружающее пространство в присутствии незнакомых людей метать матерные непристойности в адрес вагоновожатой...

В вагоне было почти нестерпимо жарко и ещё сильнее, чем раньше, пахло мазутным дымом, туда-сюда бродили молодые борцы.

Парни напротив вполголоса продолжали свое общение, к моему немалому удивлению на вполне приличном, лишенным матерных эпитетов, русском языке.
Чикатило протер лицо, руки и вагонную полку  дезинфектором, постелил постель, улёгся и ещё минут десять в полный голос с хрипотцой побубнел с кем-то по телефону, также не стесняясь в способах самовыражения.

Я решил немного проветриться и вышел в тамбур...

....

- Мущщина, я извиняюсь.
Я извиняюсь, мущщина.  А это на Кобрин? - обращается ко мне мадама в трениках с пятном на попе, глазами в разные стороны и вчерашне-сегодняшним перегаром.
- Да, на Кобрин. Брест-Лунинец - с утра разведав все "московско-варшавские бока", уже как профи и спец, терпеливо и с пониманием отвечаю я мадам.
- Ой, спасибо вам мущщина - дама расслабляется и в глупой улыбке расплывается, на радостях достает баклажку "Аливарии" и как влюбленная к своему возлюбленному всеми губами и зубами жарко припадает к горлышку и жадно смокчет живительную влагу.

Чтобы уже потом в вагоне приставать к кондуктору, когда откроется туалет.

- Я же вам сказала, после Жабинки! - отмахивается от нее в возрасте недовольная кондуктор.

Мадама с пятном на попе расслабляется ещё больше и снова припадает к живительной баклажке...

...

Недалеко от Жабинки в вагоне местных авиалиний спектакль и светопреДставление под названием "Она изменила дальнобою".

Обманутый работяга вчера вернулся из рейса и, не успев отмыть руки от масла, обнаружил, что его суженая не первой молодости и весьма потасканного вида ему коварно изменила.

Суженая, больше похожая на драную кошку, с "фонарями любви" и бессонной ночи сидела рядом и даже не оправдывалась.

- Я! Я работаю! Бабки зарабатываю для этой "женщины сверхлёгкого поведения". А она с другими "встречается'! (Некоторые термины заменены на культурные из культурных же побуждений) - работяга, похожий на  Маяковского, с таким же взглядом, только в рабочей версии, бьёт промасленным кулаком себя в грудь и по щекам. Настолько он расстроен вскрывшейся правдой.
- Валера, ну не надо - что-то в этом роде вяло шепчет изменница.

Оба сидят в начале вагона и весь вагон, затаив дыхание и навострив уши, из всех сил и со всем удовольствием наблюдает эту трагическую драму жизни.

- Я! Я работаю! Я зарабатываю для этой "женщины очень лёгкого поведения"! А она! Убью! - вопит он, как марал в брачный период, но уже с новыми вводными.
- Валера, ну люди же смотрят - шепчет изменница и опускает виноватые глаза-фонари в пол.

Вагонная публика получив долгожданный накал страстей готова сорваться в аплодисменты и крики "Браво! Бис!" Но из приличествующей вежливости друг другу только вяло шепчет что-то вроде "Может милицию вызвать" и "Надо его с поезда ссадить". Но милицию никто не вызывает и с поезда никого не ссаживает. А продолжает жадно исподлобья наблюдать спектакль дальше.

В Кобрине пара, обманутый дальнобой и его неверная пассия выходят, он чуть ли не пинками гонит ее впереди себя, она все также вяло оправдывается, он все также маралом орет, что убьет ее и ее дальнейшая вагонной публике судьба остаётся неизвестной...