Игра в бисер

И пьяные руки ищут молоко матери — Эдипова мука.
Страх расползается черной
чернильной краской, чернильной кляксой.
Клаксон в голове, барабанный, тарелочный звон.
Мешает. Мешает. Мешает. Мешает.
Думать позволь мне.
Позволь чувствовать.
Забвение.
И тёмные солёные воды
достали до души моей.
И только клякса,
только фрактал,
только гаснущие факела,
пахнущие китовым или иным
жиром.
Керосиновые лампы на смену свечам,
а коптят ведь... коптят.
И воды с одной стороны,
И копоть с другой.
И керосин. И огонь. И глаза. И дыхание.
И душа. И дух.
Пусть всё горит! Пусть плавится!
Пусть закипает ртуть!
И тогда,
в тот самый последний, законченный,
долгий, как вечность, момент,
Я обрету бессмертие.
Смерть — это смешно.
Смех — это страшно.
Страх — это скучно.
Змеиный язык, змеиная звукопись.
А вместо мыслей многих — один единственный
Уроборос.
И я закончу там, где начал.
Из смерти я вышел и в её мягкое, тёплое,
влажное, родное лоно я вернусь.
Я сожру свой собственный хвост.
Будь проклят тот день, когда я впервые
Почувствовал мысль.
Будь проклят тот час, когда я впервые
Почувствовал звук.
Будь проклят тот век, в котором заперто человечество.
В котором впервые почувствовал Я.

 "Вероучитель гонит пред собой лишь стадо изнасилованных правдой."*
Я изнасилован самим собой.
Насилие, нам говорят, не выход.
И если ударят по левой щеке, подставь правую.
Терпение. Терпение. Терпение.
Трепет.
И чаша уже наполнена.
И воды ее глубоки.
И капля одна. Вторая. Третья.
И вот уже дождь.
Хлещет, как розгами, ливень
плоть мягкой покорной земли.
И вот уже водопад.
А я только капля в нем.
Маленькая, крошечная капелька.
Брызг.
Искра из-под кузнечного молота,
вылетевшая куда-то навстречу
открывшимся объятиям Вселенной.
Но только миг, и все закончилось.
Что есть наш человеческий век
в масштабе великой, беспрерывной вечности?
Только мгновение.
Отрезок
На дискретизированной линии кипящего
потока времени,
стремящегося в бесконечность.
Только миг.
Стремление к нулю.
Стремление к забвению.
Стремление к бесконечно малому.
Стремление к бесконечно большому.
Всё одно —
Жизнь — это стремление к смерти.
И ведь даже мысль моя вторична.
Сломанный магнитофон, который зажевал ленту с мыслями.
Со смыслами.
Но пережевать до конца не смог.
И теперь только плюётся непрожёванными кусочками.
До того смешно, что даже страшно становится.
Как может рот или род человеческий
Так широко расползтись?
Красный нос старого паяца-шута.
Он всё смеётся мне в лицо.
В лице моём видит себя.
И я смеюсь.
И вы, прошу вас, посмейтесь.
Пока огромный, здоровый, бескрайний, размашистый мир
Не сузится до размеров хлева,
В котором кто-то рассыпал бисер.




*М. Волошин "Путями Каина. Трагедия материальной культуры"