Северянин бросает вызов Пушкину

Стихотворение "Октябрь" привкусом мистинки написано Игорем Северяниным в 1910 году и вошло в сборник «Громкокипящий кубок» (1913 год), заняв там место в разделе «Сирень моей весны». Это был вызов пушкинской осени. Как и Пушкин, Северянин признается в любви к осени, но уже в финале стихотворения любит и саму смерть, как его пару. Почему автором октябрь назван предснежным месяцем понятно, а вот почему смерть перевоплотилась в развратную жену – это лотаревская загадка, которую пусть каждый из нас разгадает сам.

  Октябрь

     Люблю октябрь, угрюмый месяц,
     Люблю обмершие леса,
     Когда хромает ветхий месяц,
     Как половина колеса.

По следам Пушкинского стихотворения:

«Октябрь уж наступил — уж роща отряхает
Последние листы с нагих своих ветвей,
Дохнул осенний хлад — дорога промерзает.
Журча еще бежит за мельницу ручей».

Интересно будет - какую задачу ставит и воплощает поэт. Но задачу он себе уже усложнил, так как сразу создают стих по мотивам пушкинского, а значит здесь или будет повтор или поэту надо выдать новое содержание, тогда оправдается начальный посыл.

     Люблю мгновенность: лодка... хобот…
     Серп... полумаска... леса шпиц...
     Но кто надтреснул лунный обод?
     Кто вор лучистых тонких спиц?

Дальше идет описание осени в чанькой философской традиции наводить на смысл бессмысленность, в с выпресненой изысканностью. Что за «хобот», что за «шпиц?». Эти новые и непонятные образы как вызов идут в противовес Пушкину - у меня другой свой стиль, поэтому я тебя не повторяю, как бы говорит поэт.

     Морозом выпитые лужи
     Хрустят и хрупки, как хрусталь;
     Дороги грязно-неуклюжи,
     И воздух сковывает сталь.

И уже заумная изысканность сменяется вполне реалистичными образами.  И мы уже хрустим этим легким льдом, и видим дороги, которые еще грязны от осеней распутицы, но сковываются этим ледком. И уже красивый такой мощный образ, воздуха который сковала сталь. Мы прям почувствовали этот железный обруч. И весьма новаторски звуит, как мороз выпил лужи, то есть заморозил их до самой земли.

     Как бред земли больной, туманы
     Сердито ползают в полях,
     И отстраданные обманы
     Дымят при блеске лунных блях.
 
 А здесь образность меняется, она уходит в мистичность, тоже для нас увлекательна. Вот такая градация карин наступившей осени. Мастерство. Однако...

     И сколько смерти безнадежья
     В безлистном шелесте страниц!
     Душе не знать любви безбрежья,
     Не разрушать душе границ!

Однако поэт уходит в полную метафизику. Он нас из реальности осени помещает в душевный каземат, где оторванная от описаний природы душа не желает узнать безбрежья любви. То есть душа не хочет разрушать границы и утонуть в любви. Совершенно новая и оторванная от предыдущей тема. Но посмотрим, что хочет сказать поэт этой новой темой.

     Есть что-то хитрое в усмешке
     Седой улыбки октября,
     В его сухой, ехидной спешке,
     Когда он бродит, тьму храбря.

Октябрь Северянина враг. Злобный, ехидный, это совсем другой октябрь, чем у Пушкина. Нас настраивают на конфронтацию с месяцев. Не принимает незримый герой изменения природы. Ехидная  спешка — злобный месяц однако...

     Октябрь и Смерть — в законе пара,
     Слиянно-тесная чета...
     В полях — туман, как саван пара,
     В душе — обмершая мечта.

Но вот мы увидели назначение октября, он предвестник смерти. Но это мрачно, это нагнетание страстей. Это упадок и обреченность. Вместе с октябрем разрушаются и мечты самого незримого героя.  Собственно Октябрь это одетая в золотую листву сама смерть, но еще скрывающая свое предназначение.

     Скелетом чёрным перелесец
     Пускай пугает: страх сожну.
     Люблю октябрь, предснежный месяц,
     И Смерть, развратную жену!..

И вот поэт уже понял, что идея смерти сама по себе несет разрушительный смысл. Он уже сам его испугался, и уже набравшись храбрости говорит, мне все нипочем, я могу противостоять страхам и сожну их без остатка. Ой-ля ля, траля ля.. Но ведь этим уже уничтожен весь мрачный пафос смерти, явившейся в образе октября, какой смысл было нагнетать страсти, если незримый герой легко вновь возрождает «обмершую мечту». Это называется поэтическая свистопляска лишенная логики изображения. Поэт как ребенок испугавшись мрачной картины, которую сам же нарисовал, тут же ее перечеркивает и создает позитив. Если переложить такой исход в трагедии Шекспира, то сцена удушения Дездемоны должны быть изображена так,  А вот и платочек нашелся, ты мне верна, оставим все ужасы на земле, я тебя люблю, а злодея накажу!.. Ой-ля ля траля ля.. Финита ля трагеди.

И уже явно пересекаясь с Пушкиным: «Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и в золото одетые леса»  и подлаживаясь под его восприятие Северянин восклицает:
Люблю октябрь, предснежный месяц,
И Смерть, развратную жену!..

Поэт любит явившуюся смерть в образе октября?.. Так это извращение в поэзии любить смерть. Это уже явление психическое, или намерено претенциозное с попыткой вызвать ужас, потом от ужаса убежать, а потом встать под сень Пушкина. И получить на выходе стих. Нет, идея проиграла. Если уж поэт начал о смерти, то не надо играться в обманки и менять идею с трагики на оптимизм. И тем более не надо использовать пушкинское прекрасное для своего мрачного взгляда. Пушкинское светлое не сочетается с Северяненским темным.

Унылая пора! очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса —
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и в золото одетые леса,
В их сенях ветра шум и свежее дыханье,
И мглой волнистою покрыты небеса,
И редкий солнца луч, и первые морозы,
И отдаленные седой зимы угрозы.
            
                Пушкин