Каштаны в городе цветут свечами

Каштаны в городе цветут свечами,
Пьянящий воздух, тёплый, как вино.
Иду, укрытый майскими лучами,
Как будто в старом, трепетном кино.
И вдруг в толпе, в потоке безразличном,
Мелькнуло то, что в памяти ожило —
Лицо из прошлого, до боли мне знакомое,
То, от чего когда-то сердце жгло.
Одноклассница. Первая влюблённость.
Тот самый взгляд, что снился по ночам.
И в сердце — юношеская смятенность,
Что не подвластна прожитым годам.
Я окликнул. Она остановилась.
Узнала. Улыбнулась через грусть.
И сорок лет, что в вечность превратились,
Сплелись в одно коротенькое «пусть».
«Привет». «Привет». «Как жизнь?» — вопрос избитый.
«Да как у всех… Семья, дела, свой дом».
Но взгляд её, усталый и разбитый,
Кричал о чём-то тягостном, другом.
«А ты-то как?» — спросила с интересом.
«Да в норме всё», — ответил просто я.
И тень легла  тягостным навесом
На милые, знакомые края
Её лица. И стало ей печальней
От моего спокойствия, видать.
И жизнь её, суровой и реальной,
Вдруг проступила, одни невзгоды что сказать.
Я робко вдруг спросил, нарушив меру:
«А у тебя… действительно всё так?»
Она,  свою неловкость ,
 быть нечестной, не смогла бы удержать,
Дернувшись, быстро  сделала прощальный знак.
«Мне нужно… извини… дела, заботы…»
И быстро развернулась, чтоб уйти,
Как будто от этой постыдной  своей работы,
Что душу рвёт на жизненном пути.
Я провожал её неподвижным взглядом,
И видел — дрогнул хрупкий силуэт.
Она плечом повела, как под грузом тяжести своей,
Смахнув слезу, которой горше нет.
Я крикнул вслед, но голос мой растаял в тишине…
Она лишь шаг ускорила в ответ,
Не дав раскрыться ранам и потерям,
Что прятала под тяжестью всех лет.
И я узнал потом… Муж — пьянь и деспот.
И дом — как воз, что тянет в одного.
И в этом взгляде, полном слёз и пепла,
Погасло юности её святой огонь.
Стою один. Каштаны пахнут мёдом.
А на душе — и больно, и темно.
Как будто жизнь, своим жестоким ходом,
Разбила вдребезги цветное то кино.
А я ведь мог… Что мог? Вернуть, исправить?
Сказать слова, что не сказал тогда?
Судьбу чужую заново направить,
Когда своя промчалась, как вода?
Бессмысленно. И глупо. И нелепо.
Мы — лишь осколки юности своей.
И встреча эта, под весенним небом, —
Лишь эхо тех несбывшихся идей.
Она ушла, неся свою обиду на себя,
Свою печаль, свой непосильный крест.
И я остался, потеряв из виду
Её, одну мечту из юности своей  ,
Что  виделись тогда  повсюду,
Но лишь её я в сердце сохранил.
И этому несбывшемуся чуду
Я сорок лет невольно верен был.
И что теперь? Идти своей дорогой,
Забыть, стряхнуть, как утреннюю блажь?
Но эта встреча, горькая, до срока,
В душе оставит едкий свой мираж.
И каждый раз, когда каштан зажжётся
Свечой душистой в майской синеве,
Мне будет видеться, как тень её движется,
Смахивая слезу украдкой в рукаве.
И будет сердце замирать тревожно,
Как в том далёком, солнечном раю.
Понять, как хрупко всё и как возможно
Сломать не только жизнь, но и свою,
И чью-то рядом, выбрав путь неверный…
И этот запах, сладкий до тоски,
Напомнит мне о той любви, о первой,
Что до сих пор сжимает мне виски.
Она ушла. А я стою, потерян.
И город плыл в каштановом цвету.
И я был в чём-то до конца уверен:
Что часть души моей ушла к нему,
К тому далекому, щемящему моменту,
Где мы стояли, юны и легки,
И жизнь казалась кинолентой,
Где все финалы были далеки…
И счастливы. Но жизнь — не мелодрама.
Она ушла. И в сердце — только шрам.